Утро, осеннее утро 1945 года. Уже были первые заморозки и деревья уже совсем красные те, что остались. Те из них, что не срубил на дрова, или просто не сгорели во время пожаров, не изломаны взрывами. Деревья, уцелевшие во время войны.
Утро. Осень, вероятно часов 10 утра. Такое освещение, что бывает только осенью или ранней весной – совсем светлое очень мягкое, янтарное. Светит очень далекое потустороннее солнце, но не холодное маленькое, как зимой. Нет. Это солнце должно греть. Но, я этого не чувствую.
Я сижу на обломках краснокирпичного здания, в маленьком дворике на окраине S. Berlin. За моей спиной то, что было двухэтажным строением, теперь от него осталось две стены внутренний фасад и левая, примыкающая к руинам другого здания.
Мальчик играет в футбол, сам с собой, он ударяет по тяжелому кожаному мячу, грязному и изодранному. Удар, мяч, срикошетив о стену, вновь возвращается к ребенку. Он играет со стеной разрушенного здания. Мальчику лет 9-10 он одет в пальто, перешитое из кителя, берет, короткие штаны, гетры и ботинки. Мальчик играет.
Наконец он замечает меня, берет мяч подмышку и идет в мою сторону.
-Здравствуйте, говорит мальчик.
-Здравствуй! - отвечаю я, очень радуясь, что меня заметили.
-Могу я спросить? – говорит ребенок.
-Да конечно.
-Вы служили в армии?
-Да, говорю я, пытаясь вспомнить, как учился в liechterFelde*,как получал спортивный значок второго класса, очень красивый с серебряным рантом, красной и белой эмалью. Жаль очень смутно помню. Помню, день был летний очень ясный.
-А вы воевали? Спрашивает мальчик.
-Да.
Я вспоминаю обгоревшее тело своего механика-водителя из самого первого экипажа. Точно не помню место - где-то в России, направление на Курск? Помню свои руки с лохмотьями перчаток, они тогда здорово спасли мне пальцы, помню, дымящиеся ботинки, и полыхающий как парадный факел мой танк, мой средний PZ.4 ausf J.
И легкие, которые как будто выжгли начисто, даже свежий, прохладный воздух не поступает в них. Я, кажется, валяюсь на траве уже покрытой инеем, кажется осень 42.
Но все равно нет ощущения реальности, я помню все очень размыто, даже боль от ожогов лица и шеи, даже запах собственной паленой плоти.
Мальчик смотрит на меня, не уходит, должно быть, я неважно выгляжу.
- А вы умерли? Наконец спрашивает он.
- Да. Говорю я, с некоторым сожалением. Я иногда могу смотреть на этот город, жалеть о его судьбе, мне бы тоже хотелось разбирать его камни вместе с женщинами и стариками, всеми уцелевшими.… Не знаю, жаль, я уже мертв.
- Больно было?
- Нет, чуть качаю я головой, вспоминая мгновенную вспышку и безмерно долгое падение в пустоту. Вспоминаю очень холодный ствол моего P. 0.8 у виска, дрожание собственной руки. Еще, кажется, я умер гораздо раньше, после ранения в плече из охотничьего ружья, когда в госпитале получил письмо о смерти подруги. Мне грустно…
- А как называлась часть, в которой вы служили?
И тут у меня начинается паника, не помню ничего, только огонь. Страх. То, как умирали мои люди. Тошноту у горла, кашель от гари и безмерную скорбь. Это все.
- НЕ ПОМНЮ!- Жалобно говорю я.
- Я почти забыл даже свое имя.
- А я знаю!- говорит ребенок. Я удивленно смотрю на него.
- Leib Standarte Adolf Hitler**. Торжественно говорит он.
- Откуда ты знаешь где я служил? Ты знаешь?
- Нет, у вас на рукаве ленточка. И он тычет пальцем в левый рукав моей длинной шинели. Там действительно вязью серебром по черному написано: Leib Standarte Adolf Hitler. А я даже не помню, почему на мне эта шинель и такая дивизия. Нет, я помню, что был в танковых войсках. Но…
- И вы ничегошеньки не помните про войну?
Ну что я скажу ему мертвый, с моей дырявой головой, что танки хорошо горят? Что люди тоже очень хорошо горят и что, вражеские танки горят хуже наших, вот только если детонирует боекомплект. Что мечтал строить самолеты, когда был в его возрасте, и вот чем это закончилось…
- А, зачем вы здесь?
- Так ведь солнышко.… Говорю я, и смотрю в небо, там, в светлой дымке медленно цветет огненный круг, как обещание мне свободы и новой жизни.…
Сегодня я увидел слабый свет и смог выйти из своего заточения вон в ту дверь на втором этаже разрушенного дома. Жаль, что в любой момент это оборвется, будто смежется веки, и я вновь окажусь там, в своей тюрьме и преисподней - огромном деревянном доме, не имеющем адреса.
Мальчик смотрит на меня, как на пустое место - так собственно оно и есть.
- Спасибо, говорит он, ну, я пойду. И уходит набивать мяч о стену.
es war ein Edelweiss...
* liechterFelde Высшая военная школа Берлина для сс.
**Leib Standarte Adolf Hitler (подразумевается нарукавная нашивка 1 танковой дивизии)