«…глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву».
«…был призван для вытягиванья жил».
«Это мне – как серпом по яйцам!»
«Квадрат, возможно, делается шаром».
«Бобо мертва».
«В эту зиму с ума я опять не сошёл…»
«Я писал, что в лампочке – ужас пола».
«…что твой Седов, прощай».
«В саду, где М., французский протеже…»
«…где на брата
приходится кусок пиэрквадрата…»
«…где надо – гладко,
где надо – шерсть».
«…что мне в награду за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи».
«…часть речи вообще. Часть речи».
«Бесстыдство! Как просвечивала жэ!..»
«…и перпендикуляр стоймя
восставь, как небесам опору».
«…доступное, но скользкое, как мыло…»
«Я падал, не расстёгиваясь, на…»
«…сейчас, на языке родных
осин, тебя утешить…»
«…бесплодный труд,
как писать на ветру».
«Воскресни он, она б ему дала».
Иосиф Бродский
(из книг «Часть речи» и «Конец прекрасной эпохи»)
1.
На старости я сызнова живу.
Мне сорок лет. Прошла пора баранья.
Горю согласно правилам сгоранья.
Глотаю пиво, пачкаю листву.
Да. Нет. Не привлекался. Не служил.
Имею род общественной нагрузки –
из всех людей, читающих по-русски,
я призван для вытягиванья жил.
2.
Мне это дело просто, как серпом
по месту, где когда-то были яйца.
Пускай на мне клеймо христопродавца –
Христос во мне. Я верую. Я пом-
ню все произнесённые слова,
потраченные всуе, то есть даром.
Квадрат, возможно, делается шаром,
но что мне до того? Бобо мертва.
3.
Опять я в эту зиму не сошёл
с ума, и это мне довольно странно.
Всё к этому идёт, давно пора, но
меня на свете держит слабый пол.
А вам бы не составило трудов
покинуть мир, где бог – семья и школа,
и в лампочке увидеть ужас пола,
прекрасного внутри, что твой Седов?..
4.
Я жил тогда в забытом гараже.
Забор, калитка, сточная канава
и дом, где М размашистое справа,
а слева – мелко набранное Ж.
Забросил повседневные дела,
был вне игры, как шар, забитый в лузу.
Но там я встретил ветреную Музу,
которая поблизости жила.
5.
И началось! Во мне проснулся тать.
Ко всем чертям отбросив мягкотелость,
я Музы возжелал! Мне захотелось
с ней подружиться, то есть переспать.
А что? Пять чувств во мне, вернее, шесть,
и есть ещё кусок пиэрквадрата!..
Красив собой, здоров, ума палата.
Где надо – гладко, а где надо – шерсть.
6.
Я Музе говорил, в окно стучась:
«Давай, положишь ноги мне на плечи,
а я тебе за это дам часть речи.
Часть речи вообще. Часть речи. Часть».
А Муза в непонятном кураже
смыкала упоительные вежды
и пряталась в прозрачные одежды.
Бесстыдство! Как просвечивала жэ!..
7.
Стоймя свой главный перпендикуляр
я восставлял, как небесам опору.
Да тут бы этой Музе сдаться впору!
А я, как провинившийся школяр,
красиво называл её «Бобо»,
она в ответ «Муму» мне говорила,
доступная, но скользкая, как мыло, –
и видит глаз, да зуб неймёт – слабо!
8.
Я падал, не расстёгиваясь, на
её неподдающееся тело,
но если Муза дать не захотела –
не пробуйте. Не выйдет ни хрена.
Выходит, ваше дело – керосин.
На все слова, на лик ваш скорбно-жёлтый
она ответит вежливо «Пошёл ты!…»
на звучном языке родных осин.
9.
И понял я однажды поутру,
что тщетно всё, не крепнут наши узы,
и что мне добиваться этой Музы –
бесплодный труд. Как писать на ветру.
Я плюнул на неё, и все дела.
Так мотоцикл прервал маршрут старушкин.
Был, говорят, такой писатель – Пушкин.
Воскресни он, она б ему дала.
1981 г.