Выл ветер, будто раненый медведь;
Бил по земле тяжёлым плотным ливнем.
И вождь сидел в пещере мрачным сиднем,
И третий день, как кончилась вся снедь.
А там, в углу укромном, в тишине,
Где свет костра гонял по стенам тени,
Там, камушком, от голода и лени,
Царапал кто-то что-то на стене.
Понятны были странные значки,
Что тщательно выстраивались в строчки,
Лишь этому чудному одиночке,
Таращившему серые зрачки.
Следили строго, чтоб огонь не тух;
Костёр ни днём, ни ночью не гасили…
А он, тогда, когда его просили,
Произносил, начертанное, вслух.
Все удивлялись речи лёгкой той.
И даже вождь, что был и строг, и мрачен,
Светлел лицом, смущён и озадачен,
И в такт качал кудлатой головой.
Когда утихла буря, наконец.
Была охота лёгкой и удачной;
Вождь дал ему кусок большой и смачный,
И ожерелье из больших колец.
Велел царапать строчки у костра,
Где было больше воздуха и света,
И всех велел учить, как делать это,
Поняв, насколько мысль его остра.
Но объяснить он ничего не мог,
Откуда эти строчки возникают,
Просил узнать у духов. Эти – знают.
И вождь трубил в большой бараний рог.
Но продолжал царапать только он.
Ему лишь духи что-то говорили.
На нём всё чаще злые взгляды стыли.
И он, несчастный, был приговорён.
И вот однажды, в полдень голубой,
Его убили и сырого съели,
Вождю сказав, что у Священной Ели
Сам Добрый Дух увёл его собой.
Не долго племя помнило его.
Тускнели нацарапанные строчки.
Потом остались лишь крючки и точки.
А после не осталось ничего.