Грейхаундов в наших краях не водится, за ними – в Америку, однако более удачно звучащего названия для движущегося через ночь средней полосы автобуса все равно не придумаю. Пассажиры спят. Я делаю вид, что смотрю в окно на едва различимую кардиограмму горизонта. Делаю вид - потому что на сидении рядом свернувшись клубочком спит Она. Позже у меня, возможно, хватит духу предложить Ей свое плечо в качестве подушки. И даже настоять. Просто потому что так удобнее. Или, может быть, потому, должен же кто-то беречь этот хрупкий, мчашийся сквозь дождливые потемки сон.
И еще, на самом заднем плане души – вполне эгоистичная попытка прожить это мимолетное мнимое «вместе» длиною в энное число километров.
Вот так. Все - иллюзия. Тысячи разъединяющих обстоятельств легко перевешивают и рвут тонкую ниточку совсем недолгого общения. Чтобы забыть про них можно закрыть глаза и остановить время на те несколько часов до пункта Б. Ведь я знаю, что сойду раньше, знаю, что она даже не проводит меня глазами.
…И все на этом. Потому что мне просто не хватит духу завязать на нитке узелок продолжения. У Неё своя и совсем-совсем другая история. И другие герои. Всегда и навсегда более юные и легкие на подъем чем мои. Они могут скакать на конях и стрелять из лука в фантастических мирах, могут безумно любить и безумно страдать, пока мои будут выпивать и закусывать квантум сатис, пряча за гладкой маской наблюдателя дикое желание стать моложе, лучше, и тоже скакать на конях, стрелять и чувствовать.
Алюминиевая туша «собаки дальних трасс» продавливает грозу. Затекла рука, но пошевелиться не рискну, чтобы не разбудить Её.
Блик фар встречного дальнобоя вырисовывает на темном потолке светящиеся контуры. Я любил читать их еще в детстве (А чем еще заниматься насильственно уложенному в кровать ребенку, для которого слово спи - пустой звук?).
…Свет погладил Её лицо. Мягко, неощутимо, мимолетно. Погладил и втянулся в спинку сидения, протек назад и спрятался в ожидании очередных встречных фар.
Темнота – время для памяти. Для череды таких же, как эти блики мимолетных встреч. Стробоскоп любви не ставшей любовью, не успевшей, не сложившейся. Память.
…Артек. Смена для юных талантов. Мне - пятнадцать. Ей, кажется, на год больше. Ночные прогулки по заросшим кустами алычи аллеям ведущим вниз к морю, к киношной декоративной крепости, в гавани которой покачивается на волнах настоящий двухмачтовый парусник. И дальше, по берегу, в сторону Гурзуфа до остова-скелета еще одного корабля на траверзе двух торчащих из моря скал-одоларов. В предпоследнюю ночь мы доплыли до одной из них, держась за найденный тут же на берегу огромный кусок пенопласта. И, задыхаясь, целовались, стоя по колено в прибое. И любили друг друга первой неумелой любовью.
Потом, утром, под желтым крымским небом в чем-то клялись и как-то прощались два только что осознавших себя одиночества (теперь я знаю, что одиночество накапливается в душе, до пока не станет совсем по-бунински онтологическим). Стопкадр.
Перемена слайда.
…она стояла и улыбалась мне, только что вспрыгнувшему на подножку стартующего с остановки трамвая. Я улыбался в ответ. Через полвагона едущих по своим скучным делам людей. Сойдя на своей остановке, я помахал ей рукой. Она ответила. Больше мы никогда не виделись. Перемена…
…надо быть клиническим идиотом (причем невезучим идиотом), чтобы из двух стоящих у причала омиков выбрать не тот, и понять это только через два часа, когда пошли совсем уж незнакомые места. Заполночь сойти на пристани и узнать от пьяненького дедка с удочкой, что торчать мне здесь сутки, а то и двое. Впрочем, торопиться некуда, а переночевать предложил все тот же дедок, кода мы досидели его поллитру и мою фляжку.
Дом в двух шагах от пирса, лампочка над входом.
За очередной бутылкой - разговоры до света. Наконец, собеседник, кряхтя, отправился на боковую, а я обратно к воде с невнятным желанием то ли искупаться, то ли просто посидеть, покурить. Шагов сзади я не слышал, и от прозвучавшего «привет» чуть не выронил сигарету.
- Привет.
- Ты с ночного?
- Вроде того.
- К нам, или дальше, до …?
- Вообще-то в другую сторону. Не на тот омик сел.
Девушке весело, девушка смеется. Но как-то так, что ощериться в ответ не возникает никакого желания.
Оказывается, она здесь на лето, а может и дольше. Школа закончена, а поступать еще не придумала куда…
Врать не буду, не помню, как мы вырулили на то, что она не умеет танцевать вальс. Я, разумеется, умел: «Раз два три, раз, два три… Смотри, это совершенно не сложно, главное понять принцип».
При неловких движениях она прижимается грудью.
Утро - лучшее время для поцелуев.
Она - «Ой! Мои же сейчас проснутся!» - убегает по доскам пирса, когда туман начинает втягиваться обратно в реку. Мне за «будет с кем поболтать» везёт с попутным маневровым катерком.
Название пристани не помню. А как звали Её, я так и не спросил.
Из динамика – неуместный для водной стихии Митяев: «Тронется, еще чуть-чуть и поезд тронется»…
… Единственное воспоминание о девочке Юле из города Березники, с которой полночи проговорили о чем-то абсолютно неважном.
Мне вообще везло на Юль. С одной из них мы весь восьмой класс ходили держась за руки, плевали на дразнилки одноклассников и пили бесконечный чай на ее кухне - ближе к школе и нет непрерывно бдящих бабушек-дедушек. Весной - дикая и непонятная размолвка и мой отъезд в Артек.
Только восемь лет спустя я узнал, что она ждала меня все лето, приходила к матери, спрашивала где я, когда вернусь… А мать тогда пыталась решать кто мне пара, а кто нет… Но эту часть истории я узнал лишь случайно встретившись с Юлей в библиотеке. Удивительно, что я узнал ее сразу, и не менее – что меня узнала она.
Стоп. В проекторе кончилась пленка, и аппарат вхолостую щелкает целлулоидным бичом, чтобы невидимый ангел-гимнаст держал ритм, чтобы не сорвался в темный ждущий кровавых зрелищ зал.
…солнце в глаза. Автобус движется вдоль кромки волнующейся серой воды. Рассвет. Два часа до дому – читай – расставания. Остановка по требованию. В синем-синем, как Её глаза, небе одиноко плывущее куда-то перо с ангелова крыла.
И бог есть.