«Берлинские пирожные, мюнхенские пивные и Баден-Баден, куда все уезжают…» - замечательная цитата из не-помню-откуда. Понравилась однажды. И все…
1.
Подпольный абортарий, взятый на абортаж
жидомассонами,
зацветает крестоцветно кристаллами ставролита.
Косноязычие Цинцинната…
Литература пахнет уже не эфиром, а взяткой
в особо мелких, но все равно подсудной…
Слон в лавке каслинского литья
почти безвреден, но аутотравматичен…
Из осколков зеркала выйдет прекрасное сердце
для сказочного героя.
2.
Если я и запою вдруг птицей певчей,
то уж верно не в этой жизни.
И даже не в следующей, не через одну – две,
а где-нибудь там – лет полтыщи до или после –
в мертвом шелестящем саду
имени одного слепого библиотекаря.
Он там не был, но имя настолько созвучно саду,
когда среди шорохов палой окостеневшей листвы
хрустнет фаланга ветви под чьей-то ногой…
И снова шелест.
3.
Из любой ситуации есть два выхода:
простой и глупый.
Какой ни выбери, а все не ладно.
Значит, бери монету и прячь в ладони.
Решка – орел cплавляются воедино памятью
в готическом горельефе.
Быстрее, пока не потекла вдоль линии жизни
капля судьбы,
брось эту медную дырочку мирозданья
в море. Это «на горе», а точнее,
чтобы вернуться.
Вновь постучаться в ворота,
скрипнуть половицей у входа…
Выйти навстречу, отвернув зеркало
серебром к стене.
4.
Белеет парус одинокий…
Ума не приложу, как разглядеть
его, блеклый в блеклом створе
раковины пустышки-жемчужницы.
Да и зачем. Пусть белеет себе
там, за зрением.
А подпустишь близко, и не останется
ни-че-го… кроме запаха прогорклой
Рыбы.
Хочешь? Забирай, мне не жалко.
5.
Это как гадание на счастье
по сухим, крошащимся лепесткам
засушенной согбенной ромашки,
Которой ты столько лет назад
заложил цитату, допустим, в Бодлере.
Это как спазматическая дрожь –
предвестница обратной перистальтики
при воспоминании о коллеге жены –
старой деве без перспектив,
мечтающей, чтобы ее мужчина
пах ребенком…
Это как зовущая тень безумия -
желтый фонарь, ночь за ночью
качающийся за окном
сбрендившего певца
промозглого сырого Петербурга.