«Уважаемая редакция!
«Мать так не заботится о своем ребенке, как Господь о нас», — писал своим духовным чадам игумен Никон (Воробьев). Это истинная правда. Когда мне было очень плохо — никто меня не печатал, что для писателя подобно смерти, — Господь послал мне адрес газеты «Православный Санкт-Петербург». Я прочитал его на обложке одной из брошюр. И стала мне эта газета родной, а редактор Александр Григорьевич Раков — другом, о чем он сам написал в одной из своих книг. Несколько лет Раков заботливо и безкорыстно правил мои ста-тьи и рассказы, обогащал их фактами и печатал. А мне захотелось большего… книгу захотелось!
Собрал газетные вырезки, составил книгу «Час послушания Господу» и по-слал редактору: нельзя ли напечатать? Александр Григорьевич отнес книгу в издательство, а месяца через три позвонил: «Поздравляю: над книгой работа-ют, скоро выйдет. Можешь написать в издательство». Но писать я суеверно бо-ялся: за последние 10 лет уже несколько моих рукописей так и не стали кни-гами, хотя их собирались печатать…
«Пиши, не бойся, — успокоил меня Алек-сандр Григорьевич, — люди в этом издательстве хорошие, православные…»
Но я все боялся, как бы чего не вышло: ведь враг не дремлет. И правда, сатана нашел слабое место. Между мной и редакцией пробежала черная кошка — моя гордость. Я так «разгордехся, развеличахся», что стал похож на спесивую старуху из пушкинской сказки, которая захотела, чтобы сама золотая рыбка была у нее на побегушках. И это в прямом смысле! Я в письмах стал указывать некоторым сотрудникам: «Сходи туда-то, сделай то-то…» Стыдно признаться, но это так.
На защиту сотрудников встал редактор и прислал мне сердитое пись-мо. Оно охладило мой пыл, как ушат ледяной воды. Месяц, если не больше, приходил в себя. А когда смог спокойно проанализировать ситуацию, увидел плачевное состояние своей души: она опухла от гордыни, как ленивая хрюшка!
Понял: надо срочно что-то делать с душой. Тут же бухнулся на колени перед образом Спасителя, каялся. Но чувствовал, что молитва не доходит до Господа. Да и как ей дойти от такой «ожиревшей» души? Стал чаще ходить в храм. Хотелось помолиться какому-либо святому, который помогает бороться с гордыней. И вот как-то листаю молитвенник, читаю: «Молитва св.прав.Алексию, человеку Божию». И тут же примечание: «Сын богатых и знатных родителей, он сбежал от мирского довольства, жил на паперти храма, всю жизнь терпел нище-ту и лишения. Этому святому молятся от избавления гордыни — св.Алексий имел глубокое смирение».
Так вот кому молятся от гордыни — моему небесному покровителю! А я и не знал… И вспомнилось, что месяц назад купил в храме иконочку св.прав.Алексия, человека Божия, с молитвой ему. Думал — случайно купил. Но у Господа не бывает случайностей. Святой Дух знал, что скоро она мне пона-добится.
Батюшка святой праведный Алексий, человек Божий! Помоги мне избавиться от гордыни. Со слезами прошу…
Александр Григорьевич, напечатайте мое покаяние, пожалуйста… Спаси Вас Господи!
р.Б. Алексей».
Мы посоветовались всей редакцией и решили, что раз у православного человека болит душа, и он просит опубликовать письмо, просьбу надо выполнить. По себе знаю, как происходит очищение после публичной исповеди…
О, если б совесть уберечь,
Как небо утреннее, ясной,
Чтоб непорочностью безстрастной
Дышали дело, мысль и речь!
Но силы мрачные не дремлют,
И тучи – дети гроз и бурь –
Небес приветную лазурь
Тьмой непроглядною объемлют.
Как пламень солнечных лучей
На небе тучи заслоняют –
В нас образ Божий затемняют
Зло дел, ложь мыслей и речей.
Мы свято совесть соблюдем,
Как небо утреннее, чистой
И радостно тропой тернистой
К последней пристани придем.
К.Р.
«ТЫ, ГОСПОДИ, СЛАВА МОЯ» (Пс.3,4)
Дозвонился до батюшки, и он отчитал меня за последний номер газеты:
- Почему так скучно о Новомучениках Российских на первой странице напечатал?
Ты же присылаешь мне вырезки из разных газет, какие там страдальцы за веру описаны! Больше надо о них писать!
- Отец Иоанн, - отвечаю я, - интервью дал председатель епархиальной Комиссии по канонизации; на мой взгляд, хороший материал получился. Мы же не вправе отсебятину писать, он доктор богословских наук и свое дело знает. Потом, о.протоиерей материал читал и одобрил – так по закону положено. О Новомучениках мы много писали и еще писать будем, но газета должна состоять из разных материалов на разные темы – тогда и людям она по душе придется.
- А зачем о Святейшем Патриархе напечатали? Ему может не понравиться…
- Батюшка, наш Патриарх – человек мудрый, не должен он отрицательно относиться к тому, что рассказал его однокашник по семинарии 82-летний протоиерей Евгений Ефимов, настоятель храма св. блгв. Князя Александра Невского. Вспоминая о своей молодости, он рассказал о дружбе с будущим Патриархом: «Он очень хорошо знал эстонский язык и меня учил. Каждый день я должен был несколько слов по-эстонски запомнить. Он хотел, чтобы мы вместе потом поехали служить в Эстонию. Мы хорошо дружили, он у меня и шафером на свадьбе был. И сейчас друг друга со всеми праздниками поздравляем.
- А правда, что вы в свое время у Патриарха невесту отбили?
- Ну что вы! Господь с вами! Это он у меня пытался отбить девушку. Пошел с ней в кино, а мне не сказал. Но я узнал и за волосы его оттрепал… я на пять лет старше его. А вообще-то нам не до невест было: учебы много, а хлеба – малый кусочек давали. Но моя мама привозила в семинарию круглый хлеб и немого масла. Мы это богатство между рамами держали, холодильников не было. А как поссоримся, бывало, Алексей к хлебу и маслу не притрагивается. Только подойдет, посмотрит и шепчет мне: «Масло уж пожелтело, а хлеб и не разрезать…» А мое дело было хлеб резать и маслом мазать. Ну, я быстро хлеб нарежу и ему масла поболе намажу – он же младше. Но Алексей требовал, чтобы было одинаково, иначе не ел. Хорошо дружили… Я к ним в Таллин не раз приезжал, мама и папа его, тоже священник, как радостно меня принимали…
Семинарию я закончил с правом поступления в Академию вне конкурса. Алексей просил тогда: «Останься, ради Бога!» Я объяснил: «Мама больная, тяжело ей после войны, хлеба нет. Я буду служить на приходе, поддержу ее». И я ушел…»
Вот и весь эпизод шестидесятилетней давности. Не знаю, как вы, а я нашего Первоиерарха еще больше зауважал. Был и он юношей когда-то, и такие вот мелкие подробности его жизни вызывают только светлую улыбку. Любим мы в России делать из людей памятники при жизни, но с истинных подвижников позолота сама слезает.
Помню, ректор Санкт-Петербургской Академии, ныне архиепископ Константин (Горянов), на свое пятидесятилетие прилюдно вспомнил, как мама отодрала его за курение, и тех пор он в рот не брал табачище. Полный зал улыбнулся и захлопал в ладоши. Мы печатали об этом в газете. Упал от этого авторитет владыки? Да ничуть. И моя любовь к Святейшему не поколебалась ни на йоту.
†«Людям здравомыслящим надлежит избегать и того, чтобы им льстили, и того, чтобы самим льстить». Прп.Исидор Пелусиот.
Памятник
Приснилось мне, что я чугунным стал.
Мне двигаться мешает пьедестал.
В сознании, как в ящике, подряд
чугунные метафоры лежат.
И я слежу за чередою дней
из-под чугунных сдвинутых бровей.
Вокруг меня деревья все пусты,
на них еще не выросли листы.
У ног моих на корточках с утра
самозабвенно лазит детвора,
а вечером, придя под монумент,
толкует о безсмертии студент.
Когда взойдет над городом звезда,
однажды ночью ты придешь сюда.
Все тот же лоб, все тот же синий взгляд,
все тот же рот, что много лет назад.
Как поздний свет из темного окна,
я на тебя гляжу из чугуна.
Недаром ведь торжественный металл
мое лицо и руки повторял.
Недаром скульптор в статую вложил
все, что я значил и зачем я жил.
И я сойду с блестящей высоты
на землю ту, где обитаешь ты.
Приближусь прямо к счастью своему,
рукой чугунной тихо обниму.
На выпуклые грозные глаза
вдруг набежит чугунная слеза.
И ты услышишь в парке под Москвой
чугунный голос, нежный голос мой.
Ярослав Смеляков
«С УПОКОЕНИЕМ УСОПШЕГО УСПОКОЙ И ПАМЯТЬ О НЕМ…» (Сир.38,23)
Завтра 24 января – 5 лет со дня твоего ухода, мама. Никак не избыть мне, как тяжело ты уходила из жизни, как ты стонала безпамятно, как хрипела с закинутой назад головой:
Ты ничего мне, мама, не сказала:
ты страшно – безъязыко – умирала.
Но слышу, слышу – сквозь метельный вой –
твой долгий хрип, последний выдох твой.
Ты плакала горчайшими слезами…
Из глаз твоих лились они ручьями.
И до сих пор мне зябко – потому,
что мысли той, хрипящей, не пойму…
Станислав Горохов
Завтра я попрошу знакомого священника отслужить на твоей могилке панихиду, а если не удастся договориться, один проложу тропку к тебе на заснеженном кладбище. Раньше я чаще бывал у тебя: болела от утраты душа, и мы с тобой много общались. А теперь боль моя улеглась, хотя я думаю о тебе постоянно, ты не являешься больше ко мне во снах. Но, мама, ты знаешь, сколько людей молятся за тебя и папу по моей просьбе в книге «Былинки».
Я даже представить себе не мог, что мои православные братья и сестры так близко воспримут чужую боль. Это Господь побуждает оставшихся на земле молиться о усопших – если хочет спасти их души. Теперь-то я понимаю, чем ты была в моей жизни, мама…
Я как будто занедужил, слышу голос за спиной: - Ну скажи, кому ты нужен, кроме матери родной? Кто поймет и не осудит, лист почтовый тербя, кто печаль твою остудит, кто поплачет за тебя?...Ну, а если нет спасенья, мир, как жуткое кино – под кладбищенской сиренью твоя матушка давно, если дом твой перевьюжен, если окна без огней, ты скажи, - кому ты нужен, кроме матушки своей? Кто-то в гору, кто-то в нору, и жена, махнув с крыльца, сыщет новую опору, сменит камень у кольца. Но на дальнем перегоне будут душу согревать две горячие ладони, это – Родина и мать! Потому опять и снова, словно вены на руке – два заветных эти слова рядом в русском языке. Пусть сияют, завлекая, чужедальние края… Там, где матушка родная, там и Родина моя! Анатолий Пшеничный.
…С братом, как ты просила, мама, я помирился, а вот до твоей подруги, моей «крестной» Клавдии Васильевны Литвиненко – ей уже 88 – к стыду своему, пока не добрался. Уйдет она, и некому на земле будет рассказать о тебе, о папе, о маленьком Алике. Звонит иногда,все тебя вспоминает.
Сегодня батюшка за тебя помолится, да я в храме панихидку заказал. Расстраиваюсь, что летом на твоей могилке ничего не растет: то ли влажность болотная, то ли солнышко сжигает растения, то ли все вместе взятое. Реже я стал у тебя бывать, мама, но ты уж не обезсудь - бывают времена, что и в храм ноги не идут. Это по слабости духовной. Так батюшка и говорит: «Слабый ты, Саша…»
Я уходил домой по знакомой до боли 18-й «улице» Серафимовского кладбища, а на твоей могилке теплился огонек лампадки. Спи, мама, в покое, недалек час – встретимся…
Пока отец и мать на белом свете – тебя шутя не взять беде и смерти. Ты крепко защищен мольбою к Богу о сыне и еще – всем понемногу. Готов дрова ломать и строить храмы, пока отец и мать… О мама, мама!.. Иван Тертычный.