В орде

       ( историческая поэма)
       Моему брату Семочкину Алексею посвящаю

       * * *
В то время шел четырнадцатый век.
В Руси родился новый человек.
А от роду был княжичем юнец.
Василием назвал его отец.
Шли годы. Нянек труд прошел не зря:
Возрос Василий наш в богатыря.
И статен русский князь, в руках силен,
Красив, плечист, не по годам умен.
В охоте ловок княжич был и вот,
Пошел с весны ему двадцатый год.
Отец его премного лет хворал.
Зимой всем долго жить он приказал.
С тех пор Василий, княжич отродясь,
В Руси стал править, как Великий князь.
Раз как-то на охоту поскакал.
Холопов в длинной связке повстречал:
Друг с другом крепко связаны узлом.
Их гнал тиун,*хлестал людей кнутом.
«Постой, тиун, людей при мне не бей!
В чем провинился этот вот плебей?»-
Вопрос у князя громко прозвучал.
На что тиун покорно отвечал:
«Ты, княже, погоди, не кипятись,
А лучше по порядку разберись.
Вот эти трое уж который год,
Сбегают от назначенных господ.
А этот вор – ярмо вчера украл,
А тот коня хозяйского загнал.
Теперь я их к боярину веду.
Пускай предстанут к правому суду.
А я скажу, боярин очень строг:
Кому – плетей, ну, а кого – в острог.
Да и боярыня весьма строга».
«Остынь, тиун! Боярин – мой слуга!
Я князь, а значит главный по стране.
Бояре все подчинены здесь мне!
Хочу я от людей сиих узнать,
Пошто им захотелось убежать?
Всю правду говорите, не таясь.
Стоит пред вами сам Великий князь!»
В затылках почесали мужики:
«Неправду баять,* князь, нам не с руки.
И совесть наша пред тобой чиста.
Мы в Бога верим в нашего Христа,
Поэтому не лгали отродясь.
Ты честно рассуди, пресветлый князь.
Боярин наш по имени Иван
Не дружит с головой. Он вечно пьян.
Сгубил его давно хмельной угар.
Людей он превратил в живой товар.
Красивых девок продал он давно.
За что продал? За зелено вино.
Да вот братья стоят перед тобой.
Поверишь ли? Товар они живой.
Задумали братишки убежать
Тогда, когда хотели их продать.
Что было б с ними, знаешь? Ё - моё!
Приманка для охоты на зверье.
Ведут теперь к боярину в поклон.
Уж лучше смерть, чем рабство и полон.
Мою невесту Любушку продал.
Уж года три ее я не видал.
К боярыне приревновал меня.
Пороть велел меня четыре дня.
Пороли меня славно молодцы.
Глянь, на спине глубокие рубцы.
А розги в соль велели окунать.
Хотели, чтоб я сдох, едрёна мать!
Я злобу затаил к нему навек,
И не стерпел. Я, все же, человек,
И, истекая кровью, убежал,
Да Феденька-тиун меня догнал.
И вот ведет к боярину опять.
Теперь подавно мне не сдобровать.
Тебе сказал я правду, не боясь.
Петрушкой меня звать, пресветлый князь.
А вот Иван. Зарезал он овцу.
Помочь хотел он матери, отцу.
Боярин их в холодной продержал.
Ни пить, ни есть неделю не давал.
Не хочешь ли узнать, князь, почему?
Да спьяну померещилось ему,
Как-будто бы вот эти старики
Украли у него мешок муки.
Пришли в избу искать: ан, ничего.
Боярина взбесило аж всего.
Ну, как же так? Ведь видел он с утра,
Мешок тащила бабка со двора.
И пьянице такому невдомек,
Что бабке не поднять муки мешок.
И утром пьян, и вечером он пьян.
А вот перед тобой стоит Степан.
Не крал он ничего, поверь ему.
Ярмо Степану вовсе ни к чему.
Ведь так же у него, как у меня
Нет ни коровы, нету и коня.
Боярин спьяну вновь пошел вразнос.
А, может быть, на Степку кто донес.
Вот и вся правда, князь пресветлый мой.
Гляди, крещусь. Вот крест тебе святой».
Внимательно князь выслушал Петра.
Приказ он дал такой: « Чтоб до утра
Сих мужиков на волю отпустили
И грамоты им вольные вручили!
А мы пока поедем в ваш посад.
Надеюсь, ваш боярин будет рад».
Приехал князь с дружиной в тот удел.
Немало он уладил разных дел.
Собрался, было, князюшка домой,
Да староста сказал ему: «Постой.
Нам можно ждать со всех сторон беды.
Страдаем мы от Золотой Орды.
Хоть дань большую с нас и собирают,
Но все равно татары нападают.
А сколько городов они пожгли,
В полон красивых девушек свели.
А ты, Великий князь, издай указ,
Чтоб стража лучше охраняла нас».
«Славяне! Вы послушайте меня!
Мы с вами все огромная родня!-
Воскликнул князь.- Я вовсе не забыл,
Что нас татарин данью обложил
И лезет много лет в чужой карман.
Спасибо, прадед Калита* Иван!
Сумел он с ханом все ж договориться,
И права смог такого он добиться,
Чтоб не баскаки* собирали дань,
А собственная княжеская длань*.
Баскаки, чтоб они не говорили,
Одно насилье на Руси творили.
И не было управ на тех господ.
Они стояли выше воевод
И лезли в управление страны.
Князья им даже были не равны.
Баскак считал, что он имеет право
Чинить суды, жестокую расправу.
Он над людьми хозяином стоял.
Лишь перед ханом свой ответ держал.
Но новая система дани сбора
Избавила от зла и от позора.
Поклон наш низкий князю Калите,
Удумал что нововведенья те.
Пока что, проще соболей отдать.
Не дань, а войско нужно собирать.
Но коль не сохранит Господь нам града,
То не спасут ни стража, ни ограда.*
Ведь вспомни Сновск, Орогощ, Хоробр, Бряжин*.
Разрушил все же их проклятый вражин.
Мы защитить их данью не смогли.
Исчезли города с лица земли.
Но Русь слаба, ей нужен передых,
Покуда не залижем ран своих.
Чтоб дать Руси пока передохнуть,
Отправлюсь нынче я в далекий путь.
За Камнем* помощь для Руси найду.
Я в путь-дорогу завтра же пойду».
« Не хаживал бы ты, сынок, туда.
Сидит за Камнем Белая Орда».
« Я знаю, дед, но Белая Орда
С Узбеком* не дружила никогда.
На это у меня и есть расчет.
Кто добровольно в путь со мной пойдет?
От ханов много на Руси могил.
Не смог пресечь их предок Михаил*.
За ярлыком* поехал он в Орду,
Да лишь в немилость впал он на беду.
В те годы в ставке был такой закон.
Ни для кого не делал скидки он:
Согнувшись, к хану надо бы пройти,
Потом под бечевою проползти,
Да на коленях три дни простоять,
Не сметь на хана глаз своих поднять.
Но унижаться Михаил не стал.
Смерть униженью он предпочитал.
Батыю он сказал, что русским быть –
Ни перед кем колен не преклонить.
И говорить он будет только стоя,
Что русский человек того достоин.
Батый взбешенный слуг своих позвал,
Казнить его немедля приказал.
И гордого черниговского князя
Хранители повергли быстро наземь.
Жестоко били, жгли огнем, пытали
И до смерти ногами затоптали.
А после наших прокляли героев.
Могилы русским слишком часто роют».-
Вздохнул князь и немного помолчал.
Тихонько ему староста сказал:
«Последуешь ему ты или нет,-
Послушай добрый старика совет:
       
«Хоть спорят с ханом хан, с мурзой мурза*.
Но ворон ворону не выклюет глаза».
Петрушка быстро выступил вперед,
Сказал он князю: «Русь тебя зовет.
Пресветлый князь! И нас с собой возьми.
Тебе мы будем верными людьми.
Когда-то, дело прошлое, ты нас
От кабалы и смерти лютой спас.
И живы мы, наперекор судьбе.
Так верой-правдою позволь служить тебе».
Порадовался князь таким словам.
И хлопнул по плечу: «Спасибо вам.
Что сказано в сердцах, а что от сердца,
Чтоб теплым словом нам душой согреться.
Народ наш русский – вот большая сила:
Под корень немца, шведа подкосила.
Придет черед татар когда-нибудь.
И иго их сумеем мы смахнуть,
Как упырей, сосущих нашу Русь.
Клянусь народу: скоро я вернусь!
Ты в дальний путь отправишься со мной,
И будешь мой отныне стремянной.
Довольно, разговариваем много.
Присядем перед дальнею дорогой.
За Камень продвигаться тайно будем.
Надеюсь, подозренье не разбудим
У близкой ханской Золотой Орды.
Не оберемся мы потом беды.
В народе бают: «Берегись-ко бед,
Покуда их с тобою рядом нет».
А спросят: « Кто ты?» - Просто раб ты божий
И милостью его, простой прохожий.
А я купец, на Русь заезжий фрязин.*
Назвать меня не смей «пресветлым князем».
Я нескольким обучен языкам.
Не каждому об этом знать я дам».
«А далеки ль пути, простой купец?»
«Ну, вот, запомнил, Петя, молодец.
Там злая ведьма меряла клюкой,
Да вдруг махнула с горести рукой».*
Ну, что ж, перекрестимся как-нибудь
И тронемся в опасный долгий путь,
А то уж солнце светит свысока,
И буйный ветер гонит облака.
Василий князь, да здоровяк Иван,
Петрушка-стремянной да и Степан.
       
       * * *
И четверо здоровых молодцов
Уехали с земли своих отцов.
Ночные не зажглись еще огни,
Когда к леску подъехали они.
Нежданно показались из лесов
Десятка три татарских ездоков.
Одеты в тягиляи* и штаны.
И на лицо как-будто все равны:
Широкоскулы, с тонкими усами,
И все они с раскосыми глазами.
Пришпорив низкорослых лошадей,
В кольцо зажали княжеских людей.
«Кто есть такой? Сейчас же отвечать!-
По-видимому, старший, стал кричать,-
Есть пропуск у тебя? Где твой ярлык?»
Князь хорошо татарский знал язык.
И смелости своей не потерял.
Свою им панагию* показал
И объяснил татарам на ходу,
Что он купец и держит путь в Орду.
И те, что рядом с ними молодцы,
Как есть, негоцианские купцы.
Вот только языка им не понять,
Поэтому придется помолчать.
Усёк татарин, что «ярлык» из злата.
Подумал, что купчишка-то богатый.
Присвоить он иконку ту хотел,
Да оказался вдруг не шибко смел.
Шепнул ему Василий по секрету
Про золотое украшенье это.
Как сам Великий хан его вручил
И языку татарскому учил,
Как посредине ханского шатра
Кумысом упивались до утра.
Василия язык искусно врал,
И голос от испуга не дрожал.
Поверил вражин россказням его
И боле не предпринял ничего.
Сверкнул глазами злобно на «купцов»
И развернул обратно жеребцов.
«Вот это да,- Иван слегка охрип.
Язык от страха к нёбушку прилип.
Скажи-ко, князь, а что ему ты плёл,
Что он так быстро всех татар увёл?»
«Язык во рту, чтоб службу сослужить:
Договориться, а не говорить,-
Ответил князь, задумавшись чуть-чуть.-
Неплохо было б нам и отдохнуть,
А то поднялся, вроде, ветерок.
Разложим на полянке костерок».
Вопрос задал Степан: «Мне дай ответ:
Татарин верит в Бога или нет?
Я, вроде, не видал на них креста.
Ужель они не веруют в Христа?»
И князь сказал: «У них же Магомет,
А больше никакого Бога нет.
Глаза они возводят к небесам,
Да только руки шарят по низам*.
Ну, все. Теперь давайте отдыхать,
А то нам завтра раненько вставать».
Но среди ночи все же князь проснулся,
Встревоженно вокруг он оглянулся,
Увидел у костра, что Петр сидит,
А рядом с ним Степан вовсю храпит.
«Наверно, Степке сон хороший снится.
А мне чего-то вот совсем не спится,
Хотя поспать давно уже пора,
Наверно, перенервничал вчера».
«А я сейчас хороший видел сон.
Так ясно видел, будто явь был он.
И мама молодая там всегда.
Я матери не видел никогда.
Она скончалась в год моих родин.
Отец меня воспитывал один.
Он так и не женился до конца.
Всегда чтить буду своего отца».
Недолго князь с Петрушкой пошептались,
И сны в них потихонечку прокрались.
Наутро пожевали что-нибудь
И продолжали свой опасный путь.
Старательно посады огибали,
Чтоб невзначай их люди не узнали.
И расслаблялись только лишь в лесу,
Дивясь на ненаглядную красу.
Остановились соловья послушать,
Шагами тишину чтоб не нарушить.
От Родины чем дальше удалялись,
Тем чаще узкоглазые встречались.
И вот уже прошел немалый срок,
Ушли когда посланцы на восток.
Полгода пропадали, почитай.
Пришли туда, где правил хан Чимтай.
Но до Чимтая просто не дойти.
Нукеры* встанут на твоем пути.
И приведут к эмиру на допрос,
Где спросят: кто ты есть, где жил, где рос
Прохожие иль гости*-господа?
Зачем пришли, попали как сюда?
И вот они в шатре уже сидят,
За ними где две сотни глаз следят.
Эмир кумысом гостя угощал,
Но князь наш хорошо обычай знал.
Наставником татарин князю был
И хорошо законам обучил.
Святой напиток следовало пить,
А отказаться – смертно оскорбить.
Пролить кумыс хоть каплею одной –
Считай, что поплатился головой.
Из рук эмира князь наш чашу брал,
И в три глотка он осушил бокал.
Кумыс глотал он против своих сил,
И кислый вкус щербетом закусил.
А Абдулай, эмира звали так,
Выманивать подарки был мастак.
Коль в перстне гостя светит изумруд,
Эмир смекнул, что все не просто тут.
В Орду купцу так просто не пройти.
Купец не носит злато на груди.
Подумал Абдулай: «Да он хитрец,
Быть может, он и вовсе не купец».
И, словно его мысли угадав,
Из куля вынул чашу князь, сказав:
«Я знаю, ты в Орде великий воин.
Почтить тебя, как ты того достоин,
Вот этим кубком золотым хочу.
Заметь, дарю не мех я, не парчу.
Украшен кубок лалом*, бирюзой,
Алмазом, словно чистою слезой.
Не лалом ценен кубок, не камеей*,-
Но пили из него цари Румеи*.
Один из них, не знаю, почему,
В дар кубок дал прадеду моему.
Эмир! Секрет узнай, не оскорбясь.
Я вовсе не купец, я русский князь!
Визитом тайным к вам затем попали,
Чтоб золотоордынцы не прознали.
Ты знаешь сам, каков у них закон.
Не пощадит и царской крови он».
Удачно князь визит свой подсластил.
Эмиру кубок все-таки польстил.
И, на подушки медленно садясь,
Эмир ответил: «Ай, спасибо, князь!
Таких даров никто мне не дарил:
Да чтоб из кубка царь Великий пил!
За это благодарен я судьбе.
Устрою встречу с ханом я тебе.
Но, князь, понять ты это должен сам,
Что без подарков вас не примут там».
«О том не беспокойся, Абдул-хан,
Подарков будет полный достархан*».
И вот, прождав то месяц или два,
Услышал князь заветные слова.
Пришел нукер, нижайший дал поклон:
«Хан шлет привет. Ждет князя завтра он».
Явиться сразу – значит, стать рабом.
Князь поразмыслил о деньке-другом,
День третий и четвертый пролетел.
На пятый день идти он захотел.
Ведь в пятницу святую много лет
Озлиться не позволит Магомет*.
Удачно князь Василий рассчитал.
Перед Великим ханом он предстал.
Князь первым разговаривать не стал.
Закон хозяев крепко почитал:
Дождался пригласительного жеста,
И сел он на указанное место.
Хан быстро ноги под себя поджал.
Беседовать он с русским князем стал:
«Привыкли мы приезжих уважать.
Зазря не стали русских обижать.
У нас не так, как в Золотой Орде-
Никто не унижается нигде.
Прошу тебя кумыс со мной испить.
О чем хотел со мной ты говорить?
Не зря же ехал ты ко мне сюда.
Не Золотая ли виной тому Орда?»
«Спасибо, хан, что принял в этот час.
Ты прав, твой брат одолевает нас.
Но прежде, чем мне на врагов пенять,
Клинок дамасский я прошу принять.
Тебе дарю клинок и ножны эти,
Как воину прелучшему на свете.
Мои дары достойные тебя:
Вот на седле искусная резьба,
Из злата лук, из серебра стрела,
До вражеского сердца чтоб дошла.
Прими дары, Чимтай, не обессудь.
Хотел уважить хана чем-нибудь».
Та речь для хана по сердцу была,
И на душе цветами зацвела.
Хан улыбнулся и подарки взял
И руку к сердцу накрепко прижал:
«Спасибо, князь, сумел ты покорить.
Прошу тебя в гостях у нас пожить.
Мой дом родной и твой отныне дом.
Проблемы все обсудим мы потом».
Обычай был: коль в гости друг иль брат,
То о делах не сразу говорят.
И князь наш со-товарищи ушел.
К палатке их нукер седой повел,
В которой князь с друзьями будет жить.
Нукер отныне будет им служить.
Когда Василий внутрь уже входил,
На девушке свой взгляд остановил,
Походкой плавной мимо что прошла:
«Кто это?» «Дочка хана, Фейзула.
Да, девушка на редкость хороша.
Такой же красоты ее душа:
Она добра и ласкова, как мать.
Такой улыбки в мире не сыскать.
И косы у нее чернее ночи.
Забудешь обо всем, ей глядя в очи.
Прелестное у Фейзулы лицо,
А стан, как обручальное кольцо.
Когда идет – ей клонится трава.
Заговорит – кружится голова.
Ты про нее, пожалуйста, забудь.
Хан может за нее башку свернуть
Или хребет тебе переломать.
О ней нельзя ни думать, ни мечтать».
Князь усмехнулся, пробурчал в усы:
«Глазам нельзя не видеть сей красы.
Великий хан, что ярче всех светил,
Нукерам даже думать запретил?
А для кого цветет такой цветок,
Раз на него взглянуть никто б не смог?
Иль для того, чтоб, думается мной,
Продать в гарем двадцатою женой?»
Ему нукер по-русски говорил,
И очень этим князя удивил:
«Я не нукер, я русский человек.
Да вот остался я в Орде навек.
Давно когда-то я сюда пришел,
И вот любовь свою я здесь нашел.
Я на Руси холоп боярский был.
Здесь вольным человеком жизнь прожил.
Мне дали здесь оружье и коня,
И оженили по любви меня.
А к Фейзуле тут сватался мурза,
Да больно злые у него глаза.
Хан не желает дочери злой доли,
Перечить он не станет ее воле.
Но стережет ее он пуще глаз,
Поэтому предупреждаю вас».
И князь с пренебрежением сказал:
«А я до сего времени не знал,
Какой в Орде порядок учинили,
Что русского за жеребца купили».
Сказал старик: «Не понял ты меня.
И я не продавался за коня.
Ты вывод делать погоди чуток.
А что ты знаешь об Орде, сынок?
Орда – это не скопище народа.
Татарин честен от начала рода.
Это ведь мы «поганым» его чтим*,
Но это слово не подходит им.
Всю жизнь веду с татарами я дружбу
И знаю, что война для них не служба:
Смертельный риск, но не за звон монет.
Вознагражденья им за это нет.
Ради чего тогда воюет воин?
Да каждый грабежа из них достоин.
Так думает любой из них боец,
Ведь каждого так воспитал отец.
Насилие – обычное явленье.
А что награбит – то и награжденье.
При грабеже чинят они расправу.
И для себя они, конечно, правы.
Для стран, порабощенных же Ордой,
Нагрянули нежданною бедой.
Но дома у себя простая кража
Каралась хуже, чем убийство даже.
Мошенников, воров, простых лжецов
Казнили, как последних подлецов.
Поэтому, не знамо там замков.
Не запирали дом спокон веков.
Они своей всегда покорны знати.
И нет средь них разбойников и татей*.
И ссор в Орде опять же не бывает,
Там спьяну никого не убивают.
В голодный год играют и поют
И дружно меж собою все живут.
Коль пищи у кого-то не хватает,
Сосед делиться с ним не забывает.
Нет зависти в татарах, нет вражды.
Несдержанны с чужими и горды.
Скупы и алчны только для чужих,
И выпросят чего-нибудь у них.

Убийство чужака для них пустяк.
Не ходят потому к ним просто так.
А если что ордынец обещает,
Всегда и в срок он это выполняет.
А знаешь, чем мне нравится Орда?
Здесь труд искусный ценится всегда.
Национальность здесь совсем не грех.
Искусных мастеров ценили всех.
Со всяких стран сгоняли мастеров
И делали из них своих рабов.
Обидно, что свободы их лишили,
Зато за труд им золотом платили.
Такого достигали те богатства,
Что выкупались быстренько из рабства,
И были уважаемы в Орде.
Такого ты не встретил бы нигде.
Но дело у татарина – война,
А дома ждет жена, да не одна.
Чем больше жен, татарин тем знатней.
Да вот в правах не выше он над ней.
Здесь женщина – жена, сестра и мать.
Ей незачем обличье закрывать.
И в лица смотришь ты спокойно их.
Она вольна в решениях своих.
Никто не будет рот ей затыкать,
Совет мужчине может дельный дать.
Татары женщин очень уважают
И в жизни никогда не унижают.
А коль женился воин на рабыне,
Свободна станет вмиг она отныне.
И споры между них бывают редко.
А знаешь, как они стреляют метко?
Любого татарчонка с ранних пор
Сажали на коня верхом без шпор*.
И с детства воин должен был уметь
Оружием любым легко владеть,
Пустить стрелу или аркан бросать,
Во весь опор на лошади скакать.
А если он в бою неважный воин,
То зваться человеком не достоин,
И место ему лишь среди рабов.
Поделать что? Закон у них таков.
В Орде ходить не принято пешком.
Хоть пять шагов, да на коне верхом.
Рабы и слуги пешими у них.
Ну, в их число и воинов простых.
А знаменита тем еще Орда –
Оседланы их лошади всегда.
И спят, не раздеваясь донага,
С оружием, положенным в ногах.
Поэтому, тревогу услыхав,
Орда в минуту будет на конях.
Но если же когда-нибудь в бою
Проявит трусость воин вдруг свою,
Ждала его позорнейшая смерть:
Оружье об него марать не сметь.
Опущен на колени он, и вот
Его убил удар ноги в живот.
Вот так-то, князь. А ты, небось, не знал
Всего, что я сегодня рассказал».
Воскликнул стремянной: « Вот это да!
Взялась откуда Белая Орда?
Хватило бы одной и Золотой.
В чем разница меж этой или той?
Ты много знаешь, просвети-ка нас».
И мудрый воин начал свой рассказ:
«Давно когда-то был единый хан.
И было ему имя Чингизхан.
Без счета войско он сумел собрать,
Но нелегко им было управлять.
Земли премного он завоевал,
О власти тут задумываться стал.
Войска он разделил на два крыла,
И часть его налево отошла.
И Белою звалась она Ордой.
Понятно, что другая – Золотой.
Крыло назвали цветом золотым,
Что сам Чингиз командовал над ним.
Чингизом же над Белою Ордой
Командовать назначен хан другой.
Но человек любой в миру не вечен.
И Чингизхан был смертью где-то встречен.
А после похорон, как и везде,
Произошел раскол в большой Орде.
Пошел на хана хан, на брата брат.
У нас в Руси ведь так же, говорят.
Мир круче смуты не видал такой.
И Белая не дружит с Золотой,
Где друг за другом заговор плетут.
Я думаю, тебе помогут тут».
Сказав все это, воин замолчал.
Задумчиво Василий вдруг сказал:
«Знать, Белая попроще Золотой.
Но я все чаще думаю о той,
Что мимо, словно лебедь, проплыла.
Стоит перед глазами Фейзула.
Ее мне позабыть уж не дано
И сердце, словно ранено оно.
 
       * * *

Но как найти подход к ее отцу?
Хочу прильнуть к прекрасному лицу.
Мечты мои сейчас несутся в небо.
Скорей бы быль сменила эту небыль.
Хочу рукою стан ее обнять,
Всю ночь слова ей нежные шептать.
Пустил в меня Перун свою стрелу.
Не хочется терять мне Фейзулу».
А Петр ему нахально отвечает:
«Попей вот простоквашки, полегчает.
Терзает меня смутное сомненье.
И умный попадает в положенье
Преглупое, хотя бы иногда,
А дураки в нем, кажется, всегда.
Того, что не имел – не потерять.
Давно тебе об этом надо знать.
« Бьюсь об заклад своею головой,
Что станет Фейзула моей женой.
Иначе, весь от страсти я сгорю.
Сегодня же я с ней поговорю.
Красы такой не видел я нигде.
Любовь свою я повстречал в Орде,
И чувствую, жениться мне пора»,-
Воскликнул князь и вышел из шатра.
И вот идет, задумавшись, один.
Сам себе раб, себе сам господин.
Одет он не по-княжьи, налегке.
И ноги привели его к реке.
Он от ордынских вдаль ушел шатров.
Уж не видать горящих там костров,
И конский топот, ржанье не слышны.
Как хорошо побыть средь тишины!
Предаться мыслям, о любви мечтать
И Русь свою родную вспоминать.
Князь не заметил, как луна взошла.
Но кто это? О. Боже, Фейзула!
«Твоя походка до того легка,
Что даже бег замедлила река.
Траву ласкаешь длинною косой,
И звезды меркнут пред твоей красой.
Не быть луне красивей никогда,
Закрылась облаками от стыда.
Твое дыханье легче ветерка,
Ресницы, как крыло у мотылька,
И ярче угля черные глаза.
Твой стан, как виноградная лоза»,-
Ей князь все говорил и говорил.
Всю душу Фейзуле он отворил.
Пред нею изливался, не стыдясь.
«Василий мое имя». «Знаю, князь.
Об этом знают все у нас в Орде.
От наших глаз не скроешься нигде.
Ты ждешь кого-то, иль гуляешь тут?
Слова твои до сердца достают,
След оставляя благостный на нем.
Глаза твои горят живым огнем.
Раз так заговорить со мной хотел,
То это значит, что ты очень смел.
А коль отцу об этом доложить,
То никому тебя не откупить».
«Мне головы своей теперь не жаль,
Коль место в сердце обрела печаль.
Живет там черноглазенькая лада,
Единственная в жизни мне отрада».
И девушка румянцем зацвела.
Ответила тихонько Фейзула:
«Я лживыми словами не клялась.
На свет с душой я чистой родилась.
И ты напрасных слов не говори.
Ты разберись, что у тебя внутри.
Но если ты решишь, что я нужна,
То завтра, как взойдет на свод луна,
На это место снова приходи.
Но только, князь, прошу тебя, гляди,
Чтоб не пришлось назавтра опоздать.
Прощай же. Приходи, я буду ждать».
С тех пор встречались Фейзула и князь.
Любовь в душе обоих родилась.
На лодке по реке они катались,
Обнявшись, долго за руки держались.
А князь под светом всех ночных светил
По-русски говорить ее учил.
И девушка язык переняла.
Сказала как-то князю Фейзула:
«Тебя любить я буду навсегда,
Как с гор несется талая вода.
Пожалуйста, Василий, я проси,
Я ничего не знаю о Руси.
Бывала я на русской стороне.
Там полюбились песни ваши мне».
Ответил князь: «Не только расскажу,
Но времечко придет, и покажу,
Как хороводом девушки идут,
Веночки из цветов себе плетут.
Растет там много всяческих цветов.
Увидишь поле ярких васильков,
Куниц увидишь, что в лесах живут,
Ладьи резные, что в волнах плывут.
На ярмарку сводить тебя хочу,
На русских каруселях прокачу.
И не видала русской ты зимы,
Когда из снега бабу лепим мы.
И нет на свете веселей поры,
Когда на санках катишься с горы,
По ледяной скользишь ногами речке,
И греешься потом на русской печке
Да ждешь, когда опять весна придет
И ленты зелени в деревья заплетет.
И грудь земли украсит цветом вновь,
В нас разбудив прекрасную любовь.
Я лучше не могу тебе сказать.
Такое можно только показать».
Им было хорошо вдвоем сидеть
И друг на друга с нежностью глядеть.
Подстерегла опасность молодых,
Глаза чужие выследили их.
Следил мурза за ними Мубарек,
Опасный, злой и подлый человек.
Мечта в нем ханским зятем быть жила,
Да отказала сватам Фейзула.
И Мубарек зло в сердце затаил.
Василия он погубить решил.
О тайных встречах хану он донес.
Василию тот учинил допрос.
Но князь наш труса праздновать не стал.
Он на вопросы честно отвечал.
И хану твердо поглядел в глаза.
Напрасно оболгал его мурза.
Князь честен перед ханом и Ордой,
Не замышлял измены никакой.
И Фейзулу ничем не обижал,
К свиданиям ее не принуждал.
Готов поклясться честью он своей,
Что не чинил насилия над ней.
Чимтаю был приятен русский князь
За то, что отвечал он, не боясь.
Стоял князь прямо, говорил легко.
И голову держал он высоко.
От страха его голос не дрожал.
Свою десницу* на сердце держал.
Залюбовался русским князем хан
И приказал расставить достархан.
«Я, русский князь, хочу сказать тебе,
Что спор у нас решается в борьбе.
Тот победит, в чьем сердце страха нет,
В ком мысль чиста, из глаз струится свет.
Рука не дрогнет – в цель ты попадешь,
Коль промахнешься: сказанное – ложь.
Ведь у лжеца всегда дрожит рука.
А тот, кто прав, стрельнет наверняка.
А после лука с каждой стороны
Поставить по батыру* вы должны.
       
И кто из них окажется сильней,
Тот и ответит, кто из вас честней.
С друзьями завтра на поляне будь.
Коль проиграешь, князь, не обессудь.
А выиграть придется в схватке сей –
Поговорим о дочери моей».
Идет к шатру Василий сам не свой.
Пришел к друзьям с поникшей головой.
И рассказал подробно, как сумел,
Какой он с ханом разговор имел:
«Мне честь свою придется защищать.
Из лука завтра буду я стрелять.
А чтобы испытать свою судьбу,
Тебе, Ванятка, продолжать борьбу.
Тревога меня за сердце взяла.
Наградой в схватке будет Фейзула.
И ты, Иван, обязан победить.
Без Фейзулы на свете мне не жить».
Ответил Ваня князю, распалясь:
«Победу мы одержим, светлый князь.
Скорее небо молнии расчертят,
Чем победят нас эти злые черти.
Но если, князь, я с ним в борьбе не слажу,
То хоть дерьмом его всего обмажу».
«Ты, друг Ванюша, перестань шутить.
На свете без победы нам не жить.
И если проиграем, прямо тут
Нас, как злодеев, смерти предадут.
И не видать родной нам стороны,
Поэтому, мы выиграть должны».
Заря едва лишь только занялась,
Уж вышел из кибитки светлый князь.
Один лишь лук со стрелами при нем.
Пошли друзья к поляне вчетвером.
Там хан на возвышении сидел.
Он подошедших сверху оглядел:
«Ты точен, русский князь, не опоздал».
Своим батырам знак рукой подал.
Чуть солнце над поляной поднялось,
Соревнованье сразу началось.
Повесили мишень в двухстах шагах.
Князь крепко лук зажал в своих руках,
Коленом стал на свежую траву
И натянул на луке тетиву.
Запела песней тонкая стрела,
Мишени прямо в центр она вошла.
Не подвели ни руки, ни глаза.
«Пришел черед тебе стрелять, мурза.
Прошел я испытанье до конца»,-
Промолвил князь и пот утер с лица.
Зубами скрипнул Мубарек со зла:
«Пока еще не ясно, чья взяла.
Нам победителя объявит хан».
И, взяв стрелу, отбросил прочь колчан.
Толь плохо целился, а, может быть, со зла,
Ударилась о щит его стрела.
И, отскочив, на травушку упала.
Толпа от удивленья застонала.
И было, отчего им застонать:
Их воин в цель стрелу не смог вогнать.
Такого не случалось никогда.
Покрыт позором, ждет мурзу беда.
Ивана объявил на бой бирюч*.
Поцеловал тот камень бел-горюч*.
Ивана князь крестом перекрестил,
На честный бой его благословил.
Не всем борьба такая по плечу.
Она дается разве силачу.
Тут правила придется уяснить:
Либо борца на землю повалить,
Иль от земли с ногами оторвать
И на руках до той поры держать,
Пока судья до трижды не сочтет,
В ладоши не отхлопает свой счет.
И вот на круг выходит богатырь:
Ивана выше, три сажени вширь.
Такого не видали мы пока.
Там выя*, как у зрелого быка,
И мускулы стальные в три обхвата,
Да с голову кулак его зажатый.
Но наш Иван не из пугливых был.
Он ловкостью батыра победил:
Опомниться богатырю не дал,
По-быстрому, за спину забежал,
Подножку дал, на корточки присел.
Батыр через него перелетел.
С презреньем хан на воина глядит,
Что наш Иван верхом на нем сидит.
Татарин побежденный пояс снял,
Узлом его на шее повязал,
Потом покорно на колени стал
И ханского решенья ожидал.
Поняв, что ханский гнев не пощадит,
Ему Иван с почтеньем говорит:
«Мой хан! Не торопи своих коней.
Твой воин не слабей меня, сильней.
Ему не просто нынче не везло.
Внимательно вглядись в его чело*.
Испарина из пор его полезла.
Не страха это признак, а болезни.
Целебные есть травы у меня.
Он будет на ногах через три дня.
А после, коль изволишь пожелать,
Свою борьбу мы сможем продолжать».
Таким речам хан очень удивлен.
Немного поразмыслив, молвил он:
«Ты благороден. Всем я говорю:
Вот эту падаль я тебе дарю.
Отныне волен ты его убить.
Теперь ему в Орде у нас не жить.
Мы в битве проигравших убиваем.
И больше человеком не считаем.
Теперь он твой, бери его себе.
Хозяин ты теперь его судьбе.
А ты же, князь, сегодня доказал,
Тебя мурза напрасно оболгал.
Убить его – нет власти тут моей:
Ведь он мурза, и ханских он кровей.
Его за ложь могу я наказать.
Отныне из Орды его изгнать!
Приказ сегодня возвестить везде:
Что Мубарек не числится в Орде!
А кто его на время приютит,
Тот будет сам намедленно убит!
Я помню, князь, с тобой наш уговор.
О Фейзуле не кончен разговор».
Сказав, ушел со стражей хан с поляны,
Окинув взглядом гордого Ивана.
А тот татарину сказал: «Вставай.
Как звать тебя?» «Отец нарек Кинбай.
Но мне под этим именем не жить.
Я раб твой. Должен ты меня убить.
И почему живой я до сих пор?
Быть побежденным, воину – позор».
«По-моему, ты глупость говоришь.
Ну, неужели ты не уяснишь,
Что не хочу тебя я убивать.
Не знаю, как еще тебе сказать.
Я очень буду дружбе нашей рад.
Запомни, ты не раб мне, а собрат.
В бою я, может быть, тебя б убил.
А здесь я в честной схватке победил.
И не всегда в бою решает сила.
Тебе сегодня просто не фартило.
У нас, у русских, поговорка есть:
«Всего дороже нам любовь и честь».
Ошибки другу надобно прощать.
Вслед камень не спеши ему бросать.
Пусть наша дружба век тебя хранит.
Обид тебе никто не причинит».
«Меня ты не убил. Я твой аньда*.
Твоею тенью стану навсегда.
Ночами можешь ты спокойно спать.
Всю жизнь тебя я буду охранять.
Меня бы, как собаку, удавили.
А после имя навсегда забыли».
«Да, хан ваш скор на быстрые расправы.
Отведать не боится он отравы?
Вдруг кто-нибудь захочет отмстить?
Не каждому рабом отрадно быть».
«Наш хан, аньда, совсем не знает страха.
Он мудрость мира и рука Аллаха.
На все вопросы может дать ответ.
Он знает: кому – сладко, кому – нет.
Он думает один за нас за всех
И молится, чтоб к нам пришел успех.
Такая от рожденья наша доля –
Святой его повиноваться воле.
Он хан, я раб. Чего еще скажу?
Я хану с детства преданно служу.
Свою святую волю он явил –
Меня тебе сегодня подарил».
«Обычай ваш довольно не простой.
Однако, ехать нам пора домой.
Шатер наш близко, можно бы пешком.
Но мы с тобою тронемся верхом.
Садись-ка на каурого коня.
Пусть видят все, что друг есть у меня».
«За честь такую, я сказать хочу,
Втройне тебе я дружбой отплачу».
В орде с тех пор распространился слух,
Что нет дружнее в жизни этих двух.

       * * *
Василий себе места не найдет.
Хан почему-то князя не зовет,
Хотя прошло уже немало дней.
И день и ночь князь думает о ней.
Он каждый день приходит к берегам.
Но Фейзулы следов не видно там.
И, видя, что Василий сам не свой,
Заводит Петя разговор такой:
«Не прогневись на нас, пресветлый князь.
Тебе откроем душу, не таясь.
Напрасно ты о ней все время тужишь.
Наперстком град горящий не потушишь.
К тому я это, что ты, князь, готов
К шатру из шелка засылать сватов.
А ты напомнить всех нас попроси:
А для того ль мы шли сюда с Руси?
Красавица, конечно, Фейзула.
И ликом, и фигурой – всем взяла.
У нас свои невесты хороши.
Ты присмотрись – любая для души.
А в женах у князей, куда ни кинь,
Татарских еще не было княгинь.
Ты миссии своей не позабудь.
За помощью прошел ты долгий путь.
Беседы с ханом не было такой.
Ты от любви свихнулся головой.
Но Фейзулу придется позабыть.
Ей русскою княгинею не быть».
«Мышлением своим я не пойму.
Да почему нельзя-то, почему?»
«Тебе, Василий, правда, невдомек?
Во-первых, дом родной от нас далек,
Во-двух, поганой веры Фейзула,
А в-трех, с тобой на Русь она б пошла?
В-четвертых, хан захочет отпустить?
И в-пять, она княгиней хочет быть?
В-шестых…» «Довольно, Петр, угомонись.
Тебя послушать - вовсе не женись.
Ну, в чем же виновата Фейзула?
В том, что ее татарка родила?
Чтоб разговоры эти прекратить,
Хочу свое решенье огласить.
Такая мысль мне в голову пришла:
Княгиней русской будет Фейзула!
Чтоб было ясно, я скажу, Петруша.
Ты лишь меня внимательно послушай.
Коль станет Фейзула моей женой,
Чимтай на зятя не пойдет войной
И охранит от Золотой Орды,
Чтоб не было у дочери беды.
Получим выгод две, а не одну:
Русь - мир, а я – любимую жену».
Неделя с той поры уже прошла.
Увиделись наш князь и Фейзула.
Князь в долгий ящик класть дела не стал.
Он девушке любимой так сказал:
«Нас никому с тобой не разлучить.
Пойду к отцу руки твоей просить.
Я знаю, у татар таков закон:
Иметь он позволяет много жен.
Понять такой закон не в нашей власти.
Как можно чувство разделить на части?
Обычай наш не терпит суеты.
Единственная суженая – ты.
И страсть моя вздымается волной.
Моя любовь лишь для тебя одной».
По-русски она все же поняла.
За шею князя крепко обняла:
«Мои желанья для отца закон.
Моей любви не станет против он».
Едва лишь солнце утром поднялось,
Василию в кибитке не спалось.
С товарищами рано поутру
Верхом подъехал к ханскому шатру.
«Прости, Чимтай, что я без приглашенья.
Моё не терпит дело промедленья.
Я русский, и закон у нас другой,
Но он не оскорбит обычай твой.
Меня, надеюсь, выслушаешь ты.
Я не один. Со мной мои сваты.
Словами никогда я не юлил.
С тобой всегда я прямо говорил.
Без Фейзулы на свете мне не жить.
Пришли к тебе руки ее просить.
Ты отпусти на Русь ее со мной
Княгиней русской и моей женой».
Закончил свою речь великий князь,
По-русски хану в пояс поклонясь
Пониже, чтоб рукой земли достать.
И встал затем ответа ожидать.
Хоть странно это, хан не рассерчал.
Улыбкой доброй князя он встречал:
«Я дочку замуж за тебя отдам
Тогда лишь, когда примешь ты ислам».
«Прости, хан, но такому не бывать.
Негоже князю веру предавать.
Меня никто на свете не поймет.
Народ меня мой сразу проклянет.
Коль мне не веришь, то спроси у всех,
Что веру поменять – смертельный грех.
То равно, что Отчизне изменить.
Как после я смогу на свете жить?
Меня ты перестанешь уважать.
Прости, хан, но такому не бывать.
Ты дочь свою любимую спроси.
Согласна она веру взять Руси?»
«Томиться ожиданьем нам не вмочь.
Позвать сюда немедля нашу дочь!»
Немедленно явилась Фейзула,
Как - будто за шатром она ждала.
«Тут русский князь беседует со мной.
Он просит взять тебя своей женой.
Тебя княгиней хочет видеть он.
Но ты Христу должна отдать поклон,
Отныне лишь по-русски говорить,
А так же на Руси далекой жить.
Ты от меня уедешь навсегда,
Останется вдали твоя Орда.
Законам русским будешь ты служить,
Одежду станешь русскую носить.
Подумай, дочка, все ли по тебе.
Ты перемену выдюжишь в судьбе?»
Воскликнула тут с жаром Фейзула:
«За ним я на край света бы пошла!
Мне любый он, и я ему люба.
Княгиней русской быть моя судьба».
Хан встал и руки им соединил,
И на союз он их благословил:
«Ответствен за нее ты перед светом.
И никогда не забывай об этом.
Пусть будет так.- Ответил мудрый хан.-
Ты поклянись, целуй мой ятаган*».
«Прости, мой хан, но клятвы я не дам.
Привыкли верить русские словам.
И слово держит русский человек,
И не нарушит он его вовек».
«Договорились, князь, а ты хитер.
С моим поставишь рядом свой шатер».
На князя толстым пальцем показал:
«Он будет зять наш. Это хан сказал.
Пока я русских видел только в деле.
Но каковы вы будете в веселье?
По всей Орде о свадьбе объявить.
И в эту честь охоту разрешить!»
Устроили в Орде великий той*.
И веселей не знали свадьбы той.
Кумысом угощали всех подряд.
Пятьсот овец забили, говорят.
И плову наварили казаны.
А песни по степи три дня слышны.
А после свадьбы радость всем опять:
Себя в охоте можно показать.
Молва по всей округе разошлась:
У хана зять – Василий, русский князь.
В шатре Ивана попросил Кинбай:
«Аньду ты на охоту забирай.
Меня ты лучше не видал стрелка,
Моя стрела не мазала пока.
Кинжал кидаю я ловчее всех.
Я обещаю, будет нам успех.
А вечером с друзьями вчетвером
Мы к ханскому шатер перенесем.
Жить рядом с ханом, пить с ним или есть;
Великая оказана вам честь».
Степана утром князь к себе позвал.
На Русь ему вернуться приказал:
«Оповести там весь народ честной.
Скажи, с княгиней еду я домой.
Пайцзу* нукер охранную принес.
Пускай в пути спасет тебя Христос.
И не забудь - ты княжеский гонец.
Мытарствам нашим наступил конец».
И, проводив Степана со двора,
Сказал, что на охоту всем пора.
Его княгиня вышла провожать,
Чтоб на охоту добрую собрать.
Уж в две косы она заплетена,
Что означает – мужняя жена.
Не захотел расстаться князь с женой
И на охоту взял ее с собой.
Но самым первым ехал хан Чимтай,
За князем едут Петр, Иван, Кинбай.
Кинбай не раб, свободный он уже.
И хану это явно по душе:
Иван при всех назвал его «аньда».
Не слышала такого их Орда.
Он благородства выше не встречал.
Хан рад, что дочь за русского отдал.
Не только может русич воевать.
Хан видел, как умеет Русь гулять:
Как лихо пляшут, бражки много пьют,
Как русской песней за душу берут.
Не до конца он понял их идей,
Но в них хороших видел он людей.
И русский человек совсем не трус.
Так думал хан, покручивая ус.
«Нам волк в лесу тропу перебежал.
Охоте доброй быть»,- так хан сказал.
«Что там за лес виднеется, аньда?
Пойдем с тобой охотиться туда».
«Туда нельзя, там злой шайтан* живет.
Убьет тебя или меня убьет.
Тому уже вот несколько ночей,
Как виден яркий свет его очей».
«Я никаких кикимор не боюсь.
И ты, аньда, пожалуйста, не трусь.
Не хочешь, князь, в лесок тот поскакать,
Чтобы живого беса увидать?
До той поры я в леших не поверю,
Покуда самолично не проверю.
Бесстрашен я, весь в своего отца».-
Сказал Иван, пришпорив жеребца.
Вся молодежь за ним в галоп неслась.
Но все же первым врезался в лес князь.
Недолго они по лесу бродили,
Следы кострищ здесь князя удивили:
«А вот и очи страшного шайтана.
Здесь от Орды скрывался кто-то тайно.
И это враг. Нам вовсе он не друг.
Давайте оглядим здесь все вокруг.
Здесь должен быть какой-то человек».
На дереве в ветвях был Мубарек.
Глазами злыми князя он сверлил.
Свое он униженье не забыл,
Мечтая князю страшно отомстить.
Задумал он Василия убить.
И вот летит каленая стрела.
Упала вдруг со стоном Фейзула.
Стрела пронзила молодую грудь.
«Скорее, помогите кто-нибудь!
У Фейзулы стрела в груди торчит!»-
Василий от отчаянья кричит.
У девушки фонтаном кровь течет.
Князь в ставку на руках ее несет.
И хан Чимтай отныне сам не свой,
Сидит в шатре с поникшей головой:
«Свалила мою дочку лихоманка.
Над ней колдует старая шаманка*».
Воскликнул князь: «Шаманку не хочу!
Позволь, жену я лично излечу.
Поверь, отец, через четыре дня
Ты с Фейзулой увидишь вновь меня».
«Иди, мой зять, лечи свою жену.
Не оставляй в беде ее одну.
Мне мысли не дают спокойно спать:
А чья стрела, хочу теперь узнать?»
Ту самую стрелу Иван принес
И очень тихо хану произнес:
«Убийцу знает мой Кинбай-аньда».
«Позвать его немедленно сюда!-
Воскликнул хан. – О, слава всем богам!»
Вошел Кинбай и ниц упал к ногам:
«Исправить эту я смогу беду.
Коль хан велит, убийцу я найду.
Такие стрелы держит не любой.
Гляди: они украшены резьбой,
И наконечник радует глаза.
Заказывал их Мубарек – мурза.
Не на княгиню пущена стрела.
Попалась ей случайно Фейзула.
На князя шла каленая беда,
Мурза промазал; впрочем, как всегда.
Не смог он князю Фейзулы простить,
Вот и решил жестоко отомстить.
Но дрогнула рука его со зла.
И месть не в эту сторону пошла.
Когда его навек изгнали тут,
Он в том лесу нашел себе приют.
Я выследил следов его ходы:
Он прячется у Золотой Орды».
Взбесился хан: «Проклятый Мубарек!
Его хозяин нынче хан Узбек.
Послать к Узбеку моего гонца!
Пусть выдадут злодея- подлеца!»
       
       * * *
Шаманка хану шепчет на ушко:
«Поднять княгиню будет нелегко,
И рана в ней довольно глубока.
Ее не скроет русская рука.
Я дым над ней священный бы зажгла,
И через месяц встанет Фейзула.
А через два смогла бы говорить.
Напрасно русским дал ее лечить.
Их знахарство – обычное вранье.
Увидишь сам – погубит он ее».
А князь с Иваном бьется над женой.
Не спал пока он ночи ни одной.
Он зверобой ей к ране приложил,
Отваром сон-травы ее поил,
Молитвы Богородице читал,
С тревогой каждый вздох ее считал.
Уж третья ночь бессонная пошла,
Когда глаза открыла Фейзула.
Увидела она милого друга
И улыбнулась ласково супругу:
«С известием к отцу скорей пошли,
Что твои травы очень помогли».
Кинбай-аньда остановил рукой
И князю дал совет теперь такой:
«Не стоит, княже, время торопить.
Нам ночи хватит, чтобы все решить.
Там нынче шторм, но штиль его сменяет.
На нас сегодня времечко играет.
У нас в Орде недаром говорят:
«Что ночи день всегда бывает рад*».
А утром князь вошел в шатер отца.
Не мог он скрыть счастливого лица:
«Великий хан! Жива моя жена!
Слаба она, конечно, и бледна:
Пришлось ей много крови потерять.
Отца теперь желает вновь обнять».
«Хвала Аллаху, - выкрикнул отец,-
Что подарил ей жизненный венец!
Твой тоже Бог велик Иисус Христос,
Раз иноверке пользу он принес».
Мгновенно разнеслась благая весть:
Какие-то у русских травы есть,
Что обладают силой исцелять
И от костлявой смерти избавлять.
Пошла о русских лекарях молва,
Когда узнали, что хатунь* жива.
Не радует шаманку эта весть.
Решила она русича известь:
Проклятье за проклятьем шлет подряд,
А по ночам готовит сильный яд
И думает, колдуя на костре,
Что будет праздник и в ее шатре.
Не станет русских, и ее опять
К больным татарам снова будут звать.
 
       * * *
К Василию пришел нукер седой.
Пергамент князю подал он свитой:
«Тебя зовет наш хан на курултай*.
Смотри же, русский князь, не опоздай».
И вот заходит русский князь в шатер:
Расстелен белый на полу ковер,
И черный вышит по нему дракон,
Что символ власти означает он.
Ковры висели также на стенах,
Щиты и сабли были на коврах.
Но главная реликвия была –
То было знамя Левого крыла*,
Овеянное славой боевой.
Нукер на страже был глухонемой.
Под знаменем стопа овечьих шкур.
Воссел на них Чимтай, бровями хмур.
На нем халат бухарский, дорогой.
На среднем пальце - перстень золотой.
Хан князю указал на левый край.
«Тут ближе к сердцу, - начал хан Чимтай.
Война жестоко жизни отбирает,
Но и людей она объединяет.
Союз с тобою будем создавать,
Чтоб не пришлось мне с зятем воевать.
Пришлось мне вас в шатер к себе позвать,
Чтоб про обиду нашу рассказать.
Всем вам известно, что наш брат Узбек
Великий и известный человек.
Мы с ним сыны от одного отца.
Вчера прислал нам голову гонца,
Которого послали мы к нему.
Такого оскорбленья никому
Доселе не прощалось никогда.
Унижена им Белая Орда.
Узбек на территории своей
Укрыл убийцу дочери моей.
Что ранена племянница, он знал,
Но мер он никаких не предпринял.
Такое действо вынуждает нас
Начать большой поход издать указ.
Поэтому эмиров здесь собрать
Немедленно велел я приказать.
Прошу на курултае обсудить
Мои все предложенья и решить
Голосованьем тайным или нет
И глашатаям дать Орде ответ.
Ответ на оскорбленье дать такой:
Послать Узбеку, что идем войной.
А Мубарека-пса затем поймать
И на четыре части разорвать,
И подписать нам с князем договор,
Что не враги мы с Русью с этих пор.
Ты, князь, за этим шел ко мне сюда?
Тебе поможет Белая Орда.
Теперь прошу вопросы обсуждать,
Указ чтоб справедливый нам издать».
Шел курултай четырнадцать часов.
Настал рассвет, не слышно стало сов.
О чем беседа шла – никто не знал,
Но, выйдя из шатра, всем хан сказал:
«Решение мы приняли сейчас.
Пусть глашатай объявит наш указ.
А каждый чтобы слушал и молчал!»
Тут глашатай распевно закричал:
«Всем! Всем! Всем! Всем! Указ наш хан издал.
Не говорить потом, что не слыхал!
Запомнить: мертв наш хан или живой –
Отныне не ходить на Русь войной!
Свой гнев обрушить мы хотим туда,
Где Золотая нежится Орда.
Вести войну Орде не привыкать.
Большое войско будем собирать.
Как шабадан* наступит на земле,
Всем воинам сидеть уже в седле!
Живым кто Мубарека приведет,
Осыпан будет золотом весь род!»

       * * *
Прошла зима, проходит и весна.
Василия поправилась жена.
Призналась тихо князю Фейзула,
В том, что она ребенка понесла.
За голову схватился молодец:
«Какое счастье! Я уже отец!»
Кружил жену он на своих руках,
И слезы заблестели на глазах:
«Беременна наследником жена!
Подать сюда кумыса и вина!»
А хан, когда он новость ту узнал,
Тот час шаманку к дочери прислал.
Шаманка столько времени ждала.
Кишап* в палатку князя принесла.
А в том напитке яд был растворен.
Шаманка знала: будет выпит он.
Устал князь от кумыса и вина.
И утром выпьет чарочку до дна.
Но князь впервые сил не рассчитал,
И до утра он крепким сном проспал.
Проснувшись, он не понял ничего:
Валяется посудина его,
И, скрючившись, лежала Фейзула,
В агонии предсмертной изошла.
И выступила пена на губах.
Спаси ее, Христос! Спаси, Аллах!
Какому Богу к помощи взывать?
Кому теперь молитвы воздавать?
Его постигла страшная беда –
Любимая уснула навсегда!
Пришел Иван, за ним его аньда:
«За князем приходила смерть сюда.
Тебе, княгиня, верно я служил.
Я б за тебя и голову сложил.
И вот опять бедняжка Фейзула
Собой его прикрыла и спасла.
Хотели князя ядом отравить,
Василия кишапом напоить.
Да ночью, знать, проснулась Фейзула
И чашу эту с ядом в рот взяла.
Князь крепко спал и слыхом не слыхал,
Как сей напиток в горло ей попал.
Княгиня жажду утолить хотела.
Гляди, какого цвета ее тело.
Вот эти пятна ясно говорят,
В бокале этом был сильнейший яд.
Кому-то надо князя погубить.
Кому мешает он на свете жить?
Постой, постой, а чей это бокал?
И к князю он каким путем попал?»
Тут сила мести князя подняла:
«Намедни его ведьма принесла!
Меня просила выпить тот бокал,
Да я кумысом бражку запивал.
Я отомщу сегодня за двоих
Моих любимых, самых дорогих.
Не поднималась у меня пока
На женщину с мечом моя рука,
Но я шаманку нынче погублю,
Я этой ведьме голову срублю!»
И выскочил Василий из шатра,
И пропадал он где-то до утра.
Пришел он к хану и к ногам припал
Впервые за всю жизнь. Потом сказал:
«Кровавый меч воткнул я у порога».
«Ты, княже, прав. Туда ей и дорога.
Я знаю все. Мне сразу доложили.
Всегда нукеры верно мне служили».
И вот в шатре тоскует хан-отец,
А рядом молодой сидит вдовец.
И ни заплакать им, ни зарыдать.
Кувшин разбитый больше не собрать.
Их закатилось солнце навсегда.
Одета в траур Белая Орда.
Не елось, не пилось и не спалось.
Как - будто само сердце зареклось.
Явился к князю Петр - стремянной:
«Поговорил бы, княже, ты со мной.
Печаль сама собою не пройдет,
Как сам собою не растает лед.
Ты, княже, плачь; так на душе легчает.
А слезы нашу душу очищают.
Печалиться о ней теперь не надо.
Бог жизни погасил ее лампаду.
Тоскуй, иль нет – ее уж не вернешь,
Душой иссохнешь, сердцем пропадешь.
Сказать тебе об этом не боюсь».
«Мы после похорон идем на Русь,-
Тихонько стремянному князь сказал.-
Я сделал все, что людям обещал.
Ценою жизни собственной жены
Отвел я от Руси огни войны».

       * * *
Прошла неделя после похорон.
Пришел князь к тестю. Просит хана он:
«Последний долг я Фейзуле отдал.
Прости, мой хан, но скоро шабадан,
И ты в поход собрался на Узбека.
Там за меня сочтись и с Мубареком.
В Орде ты стал мне кровная родня.
Ничто не держит больше здесь меня,
Лишь в сердце остается Фейзула.
Вчера с Руси мне весточка пришла.
Меня обратно люди мои ждут.
Там половцы покоя не дают.
Оставил без надзора Русь свою.
Три года я живу в чужом краю.
Наш уговор с тобою навсегда:
Едина с Русью Белая Орда.
Прощай, мой хан. Тебя мне не забыть.
Сто лет тебе на этом свете жить.
И ты меня по жизни не забудь.
Отправлюсь завтра я в обратный путь».
И вот уж собран княжеский шатер,
Потушен и залит водой костер.
Иван сейчас прощается с аньдой:
«Прости, мой друг, но путь тебе с Ордой.
Моя страна чужая для тебя.
Я это говорю тебе любя.
Мы если воевать не захотим –
То ты любому станешь побратим.
Меня ты лихом впредь не вспоминай.
Обнимемся по-русски, брат Кинбай.
Не мы распоряжаемся судьбой.
Коль будем живы – встретимся с тобой».


       * * *
Прошли недели, месяцы прошли.
Родной достигли путники земли.
Сусальные виднелись купола,
И слышно, как звонят колокола.
Роднее звуков нет на их земле.
Сидеть устали путники в седле.
И, спешившись, наш князь в траву упал
И со слезами в голосе сказал:
«Народу обещал я, что вернусь.
Прими меня, Святая моя Русь!»



       Июнь –июль 2007-07-03






       П Р И М Е Ч А Н И Я.

       К стр. 1

ТИУН* - слуга при дворе боярина.

       К стр. 2

БАЯТЬ* - говорить.

       К стр. 3

КАЛИТА*- кошель, мешок с деньгами.
БАСКАК*- татарский уполномоченный, собирающий дань.
ДЛАНЬ*- (др. русск.) рука.

       К стр. 4

ЕСЛИ БОГ НЕ СОХРАНИТ ГОРОДА, ТО НЕ ПОМОГУТ НИ ОХРАНА, НИ ЗАБОРЫ*- др. русск. поговорка.
СНОВСК, ОРОГОЩ, ХОРОБР, БРЯЖИН*- эти и многие другие русские города не были восстановлены и исчезли с лица земли после нашествия Орды.
КАМЕНЬ (КАМЕННЫЙ ПОЯС)*- Уральские горы.
УЗБЕК*- хан Золотой Орды, правящий в то время.
МИХАИЛ ВСЕВОЛОДОВИЧ*- черниговский князь, в 1246 г. зверски убит в ставке Батыя. Православной церковью причислен к лику святых.
Ярлык*- разрешение на княжение, выдаваемое князю ордынским ханом.

       К стр. 5

МУРЗА*- татарский князь.

       К стр. 6

ФРЯЗИН*- так на Руси называли всех иноземных гостей.
ТАМ ВЕДЬМА МЕРЯЛА КЛЮКОЙ, ДА МАХНУЛА РУКОЙ*- др. русск. поговорка, означающая, что неизвестно, какое расстояние.
ТЯГИЛЯЙ*- толстая стеганая одежда, прошитая проволокой изнутри, защищающая от сабельных ударов, чем-то напоминающая русскую кольчугу.
ПАНАГИЯ*- иконка, носимая на груди, чаще всего выполненная из драг. металла.

       К стр. 7

РУКИ ШАРЯТ ПО НИЗАМ*- по земле, т. е. ищут, чего бы украсть или присвоить.


       К стр. 8

НУКЕРЫ*- охранники, слуги, соглядатаи.
ГОСТЬ*- Др. русск. название купца.

       К стр. 9

ЛАЛ*- др. русск. название рубина.
КАМЕЯ*- на Руси камеей называли красивые узоры на металле, т. е. чеканка.
РУМЕЯ*- На Руси так называли Византию.
ДОСТАРХАН*- стол для угощения.
МАГОМЕТ*- имеется в виду исламская религия, для которой пятница – священный день.

       К стр. 12

ЧТИМ*- здесь: считаем.
ТАТЬ*- вор.

       К стр. 13

БЕЗ ШПОР*- т. е. без седла, т. к. ребенок не мог достать ногами до стремени.

       К стр. 18

ДЕСНИЦА*- др. русск. название правой руки.
БАТЫР*- силач, богатырь.

       К стр. 19

БИРЮЧ*- глашатай.
КАМЕНЬ БЕЛ-ГОРЮЧ*- драг. камень в оправе, носимый на груди, как оберег или талисман.

       К стр. 20

ВЫЯ*- (др. русск.) шея.
ЧЕЛО*- (др. русск.) лоб.

       К стр. 21

АНЬДА*- побратим.

       К стр. 25

ЯТАГАН*- татарская кривая сабля.
ТОЙ*- пир, гулянье.

       К стр. 26

ПАЙЦЗА*- пропуск, разрешение на въезд или выезд, выдаваемое ханом.

       К стр. 27

ШАЙТАН*- нечистая сила у мусульман.
ШАМАНКА*- знахарка, колдунья.

       К стр. 29

ВСЕГДА НОЧИ ДЕНЬ РАДУЕТСЯ*- татарская поговорка, означаюшая, что утро вечера мудренее.
ХАТУНЬ*- жена знатного человека; здесь: жена князя, княгиня.

       К стр. 30

КУРУЛТАЙ*- военный совет.
ЛЕВОЕ КРЫЛО*- Белая Орда (левое крыло), а правым крылом являлась Золотая Орда.

       К стр. 31

ШАБАДАН*- тюркское название июля.
КИШАП*- напиток, приготовленный из ячменя; наподобие пива.



       
       ( историческая поэма)
       Моему брату Семочкину Алексею посвящаю

       * * *
В то время шел четырнадцатый век.
В Руси родился новый человек.
А от роду был княжичем юнец.
Василием назвал его отец.
Шли годы. Нянек труд прошел не зря:
Возрос Василий наш в богатыря.
И статен русский князь, в руках силен,
Красив, плечист, не по годам умен.
В охоте ловок княжич был и вот,
Пошел с весны ему двадцатый год.
Отец его премного лет хворал.
Зимой всем долго жить он приказал.
С тех пор Василий, княжич отродясь,
В Руси стал править, как Великий князь.
Раз как-то на охоту поскакал.
Холопов в длинной связке повстречал:
Друг с другом крепко связаны узлом.
Их гнал тиун,*хлестал людей кнутом.
«Постой, тиун, людей при мне не бей!
В чем провинился этот вот плебей?»-
Вопрос у князя громко прозвучал.
На что тиун покорно отвечал:
«Ты, княже, погоди, не кипятись,
А лучше по порядку разберись.
Вот эти трое уж который год,
Сбегают от назначенных господ.
А этот вор – ярмо вчера украл,
А тот коня хозяйского загнал.
Теперь я их к боярину веду.
Пускай предстанут к правому суду.
А я скажу, боярин очень строг:
Кому – плетей, ну, а кого – в острог.
Да и боярыня весьма строга».
«Остынь, тиун! Боярин – мой слуга!
Я князь, а значит главный по стране.
Бояре все подчинены здесь мне!
Хочу я от людей сиих узнать,
Пошто им захотелось убежать?
Всю правду говорите, не таясь.
Стоит пред вами сам Великий князь!»
В затылках почесали мужики:
«Неправду баять,* князь, нам не с руки.
И совесть наша пред тобой чиста.
Мы в Бога верим в нашего Христа,
Поэтому не лгали отродясь.
Ты честно рассуди, пресветлый князь.
Боярин наш по имени Иван
Не дружит с головой. Он вечно пьян.
Сгубил его давно хмельной угар.
Людей он превратил в живой товар.
Красивых девок продал он давно.
За что продал? За зелено вино.
Да вот братья стоят перед тобой.
Поверишь ли? Товар они живой.
Задумали братишки убежать
Тогда, когда хотели их продать.
Что было б с ними, знаешь? Ё - моё!
Приманка для охоты на зверье.
Ведут теперь к боярину в поклон.
Уж лучше смерть, чем рабство и полон.
Мою невесту Любушку продал.
Уж года три ее я не видал.
К боярыне приревновал меня.
Пороть велел меня четыре дня.
Пороли меня славно молодцы.
Глянь, на спине глубокие рубцы.
А розги в соль велели окунать.
Хотели, чтоб я сдох, едрёна мать!
Я злобу затаил к нему навек,
И не стерпел. Я, все же, человек,
И, истекая кровью, убежал,
Да Феденька-тиун меня догнал.
И вот ведет к боярину опять.
Теперь подавно мне не сдобровать.
Тебе сказал я правду, не боясь.
Петрушкой меня звать, пресветлый князь.
А вот Иван. Зарезал он овцу.
Помочь хотел он матери, отцу.
Боярин их в холодной продержал.
Ни пить, ни есть неделю не давал.
Не хочешь ли узнать, князь, почему?
Да спьяну померещилось ему,
Как-будто бы вот эти старики
Украли у него мешок муки.
Пришли в избу искать: ан, ничего.
Боярина взбесило аж всего.
Ну, как же так? Ведь видел он с утра,
Мешок тащила бабка со двора.
И пьянице такому невдомек,
Что бабке не поднять муки мешок.
И утром пьян, и вечером он пьян.
А вот перед тобой стоит Степан.
Не крал он ничего, поверь ему.
Ярмо Степану вовсе ни к чему.
Ведь так же у него, как у меня
Нет ни коровы, нету и коня.
Боярин спьяну вновь пошел вразнос.
А, может быть, на Степку кто донес.
Вот и вся правда, князь пресветлый мой.
Гляди, крещусь. Вот крест тебе святой».
Внимательно князь выслушал Петра.
Приказ он дал такой: « Чтоб до утра
Сих мужиков на волю отпустили
И грамоты им вольные вручили!
А мы пока поедем в ваш посад.
Надеюсь, ваш боярин будет рад».
Приехал князь с дружиной в тот удел.
Немало он уладил разных дел.
Собрался, было, князюшка домой,
Да староста сказал ему: «Постой.
Нам можно ждать со всех сторон беды.
Страдаем мы от Золотой Орды.
Хоть дань большую с нас и собирают,
Но все равно татары нападают.
А сколько городов они пожгли,
В полон красивых девушек свели.
А ты, Великий князь, издай указ,
Чтоб стража лучше охраняла нас».
«Славяне! Вы послушайте меня!
Мы с вами все огромная родня!-
Воскликнул князь.- Я вовсе не забыл,
Что нас татарин данью обложил
И лезет много лет в чужой карман.
Спасибо, прадед Калита* Иван!
Сумел он с ханом все ж договориться,
И права смог такого он добиться,
Чтоб не баскаки* собирали дань,
А собственная княжеская длань*.
Баскаки, чтоб они не говорили,
Одно насилье на Руси творили.
И не было управ на тех господ.
Они стояли выше воевод
И лезли в управление страны.
Князья им даже были не равны.
Баскак считал, что он имеет право
Чинить суды, жестокую расправу.
Он над людьми хозяином стоял.
Лишь перед ханом свой ответ держал.
Но новая система дани сбора
Избавила от зла и от позора.
Поклон наш низкий князю Калите,
Удумал что нововведенья те.
Пока что, проще соболей отдать.
Не дань, а войско нужно собирать.
Но коль не сохранит Господь нам града,
То не спасут ни стража, ни ограда.*
Ведь вспомни Сновск, Орогощ, Хоробр, Бряжин*.
Разрушил все же их проклятый вражин.
Мы защитить их данью не смогли.
Исчезли города с лица земли.
Но Русь слаба, ей нужен передых,
Покуда не залижем ран своих.
Чтоб дать Руси пока передохнуть,
Отправлюсь нынче я в далекий путь.
За Камнем* помощь для Руси найду.
Я в путь-дорогу завтра же пойду».
« Не хаживал бы ты, сынок, туда.
Сидит за Камнем Белая Орда».
« Я знаю, дед, но Белая Орда
С Узбеком* не дружила никогда.
На это у меня и есть расчет.
Кто добровольно в путь со мной пойдет?
От ханов много на Руси могил.
Не смог пресечь их предок Михаил*.
За ярлыком* поехал он в Орду,
Да лишь в немилость впал он на беду.
В те годы в ставке был такой закон.
Ни для кого не делал скидки он:
Согнувшись, к хану надо бы пройти,
Потом под бечевою проползти,
Да на коленях три дни простоять,
Не сметь на хана глаз своих поднять.
Но унижаться Михаил не стал.
Смерть униженью он предпочитал.
Батыю он сказал, что русским быть –
Ни перед кем колен не преклонить.
И говорить он будет только стоя,
Что русский человек того достоин.
Батый взбешенный слуг своих позвал,
Казнить его немедля приказал.
И гордого черниговского князя
Хранители повергли быстро наземь.
Жестоко били, жгли огнем, пытали
И до смерти ногами затоптали.
А после наших прокляли героев.
Могилы русским слишком часто роют».-
Вздохнул князь и немного помолчал.
Тихонько ему староста сказал:
«Последуешь ему ты или нет,-
Послушай добрый старика совет:
       
«Хоть спорят с ханом хан, с мурзой мурза*.
Но ворон ворону не выклюет глаза».
Петрушка быстро выступил вперед,
Сказал он князю: «Русь тебя зовет.
Пресветлый князь! И нас с собой возьми.
Тебе мы будем верными людьми.
Когда-то, дело прошлое, ты нас
От кабалы и смерти лютой спас.
И живы мы, наперекор судьбе.
Так верой-правдою позволь служить тебе».
Порадовался князь таким словам.
И хлопнул по плечу: «Спасибо вам.
Что сказано в сердцах, а что от сердца,
Чтоб теплым словом нам душой согреться.
Народ наш русский – вот большая сила:
Под корень немца, шведа подкосила.
Придет черед татар когда-нибудь.
И иго их сумеем мы смахнуть,
Как упырей, сосущих нашу Русь.
Клянусь народу: скоро я вернусь!
Ты в дальний путь отправишься со мной,
И будешь мой отныне стремянной.
Довольно, разговариваем много.
Присядем перед дальнею дорогой.
За Камень продвигаться тайно будем.
Надеюсь, подозренье не разбудим
У близкой ханской Золотой Орды.
Не оберемся мы потом беды.
В народе бают: «Берегись-ко бед,
Покуда их с тобою рядом нет».
А спросят: « Кто ты?» - Просто раб ты божий
И милостью его, простой прохожий.
А я купец, на Русь заезжий фрязин.*
Назвать меня не смей «пресветлым князем».
Я нескольким обучен языкам.
Не каждому об этом знать я дам».
«А далеки ль пути, простой купец?»
«Ну, вот, запомнил, Петя, молодец.
Там злая ведьма меряла клюкой,
Да вдруг махнула с горести рукой».*
Ну, что ж, перекрестимся как-нибудь
И тронемся в опасный долгий путь,
А то уж солнце светит свысока,
И буйный ветер гонит облака.
Василий князь, да здоровяк Иван,
Петрушка-стремянной да и Степан.
       
       * * *
И четверо здоровых молодцов
Уехали с земли своих отцов.
Ночные не зажглись еще огни,
Когда к леску подъехали они.
Нежданно показались из лесов
Десятка три татарских ездоков.
Одеты в тягиляи* и штаны.
И на лицо как-будто все равны:
Широкоскулы, с тонкими усами,
И все они с раскосыми глазами.
Пришпорив низкорослых лошадей,
В кольцо зажали княжеских людей.
«Кто есть такой? Сейчас же отвечать!-
По-видимому, старший, стал кричать,-
Есть пропуск у тебя? Где твой ярлык?»
Князь хорошо татарский знал язык.
И смелости своей не потерял.
Свою им панагию* показал
И объяснил татарам на ходу,
Что он купец и держит путь в Орду.
И те, что рядом с ними молодцы,
Как есть, негоцианские купцы.
Вот только языка им не понять,
Поэтому придется помолчать.
Усёк татарин, что «ярлык» из злата.
Подумал, что купчишка-то богатый.
Присвоить он иконку ту хотел,
Да оказался вдруг не шибко смел.
Шепнул ему Василий по секрету
Про золотое украшенье это.
Как сам Великий хан его вручил
И языку татарскому учил,
Как посредине ханского шатра
Кумысом упивались до утра.
Василия язык искусно врал,
И голос от испуга не дрожал.
Поверил вражин россказням его
И боле не предпринял ничего.
Сверкнул глазами злобно на «купцов»
И развернул обратно жеребцов.
«Вот это да,- Иван слегка охрип.
Язык от страха к нёбушку прилип.
Скажи-ко, князь, а что ему ты плёл,
Что он так быстро всех татар увёл?»
«Язык во рту, чтоб службу сослужить:
Договориться, а не говорить,-
Ответил князь, задумавшись чуть-чуть.-
Неплохо было б нам и отдохнуть,
А то поднялся, вроде, ветерок.
Разложим на полянке костерок».
Вопрос задал Степан: «Мне дай ответ:
Татарин верит в Бога или нет?
Я, вроде, не видал на них креста.
Ужель они не веруют в Христа?»
И князь сказал: «У них же Магомет,
А больше никакого Бога нет.
Глаза они возводят к небесам,
Да только руки шарят по низам*.
Ну, все. Теперь давайте отдыхать,
А то нам завтра раненько вставать».
Но среди ночи все же князь проснулся,
Встревоженно вокруг он оглянулся,
Увидел у костра, что Петр сидит,
А рядом с ним Степан вовсю храпит.
«Наверно, Степке сон хороший снится.
А мне чего-то вот совсем не спится,
Хотя поспать давно уже пора,
Наверно, перенервничал вчера».
«А я сейчас хороший видел сон.
Так ясно видел, будто явь был он.
И мама молодая там всегда.
Я матери не видел никогда.
Она скончалась в год моих родин.
Отец меня воспитывал один.
Он так и не женился до конца.
Всегда чтить буду своего отца».
Недолго князь с Петрушкой пошептались,
И сны в них потихонечку прокрались.
Наутро пожевали что-нибудь
И продолжали свой опасный путь.
Старательно посады огибали,
Чтоб невзначай их люди не узнали.
И расслаблялись только лишь в лесу,
Дивясь на ненаглядную красу.
Остановились соловья послушать,
Шагами тишину чтоб не нарушить.
От Родины чем дальше удалялись,
Тем чаще узкоглазые встречались.
И вот уже прошел немалый срок,
Ушли когда посланцы на восток.
Полгода пропадали, почитай.
Пришли туда, где правил хан Чимтай.
Но до Чимтая просто не дойти.
Нукеры* встанут на твоем пути.
И приведут к эмиру на допрос,
Где спросят: кто ты есть, где жил, где рос
Прохожие иль гости*-господа?
Зачем пришли, попали как сюда?
И вот они в шатре уже сидят,
За ними где две сотни глаз следят.
Эмир кумысом гостя угощал,
Но князь наш хорошо обычай знал.
Наставником татарин князю был
И хорошо законам обучил.
Святой напиток следовало пить,
А отказаться – смертно оскорбить.
Пролить кумыс хоть каплею одной –
Считай, что поплатился головой.
Из рук эмира князь наш чашу брал,
И в три глотка он осушил бокал.
Кумыс глотал он против своих сил,
И кислый вкус щербетом закусил.
А Абдулай, эмира звали так,
Выманивать подарки был мастак.
Коль в перстне гостя светит изумруд,
Эмир смекнул, что все не просто тут.
В Орду купцу так просто не пройти.
Купец не носит злато на груди.
Подумал Абдулай: «Да он хитрец,
Быть может, он и вовсе не купец».
И, словно его мысли угадав,
Из куля вынул чашу князь, сказав:
«Я знаю, ты в Орде великий воин.
Почтить тебя, как ты того достоин,
Вот этим кубком золотым хочу.
Заметь, дарю не мех я, не парчу.
Украшен кубок лалом*, бирюзой,
Алмазом, словно чистою слезой.
Не лалом ценен кубок, не камеей*,-
Но пили из него цари Румеи*.
Один из них, не знаю, почему,
В дар кубок дал прадеду моему.
Эмир! Секрет узнай, не оскорбясь.
Я вовсе не купец, я русский князь!
Визитом тайным к вам затем попали,
Чтоб золотоордынцы не прознали.
Ты знаешь сам, каков у них закон.
Не пощадит и царской крови он».
Удачно князь визит свой подсластил.
Эмиру кубок все-таки польстил.
И, на подушки медленно садясь,
Эмир ответил: «Ай, спасибо, князь!
Таких даров никто мне не дарил:
Да чтоб из кубка царь Великий пил!
За это благодарен я судьбе.
Устрою встречу с ханом я тебе.
Но, князь, понять ты это должен сам,
Что без подарков вас не примут там».
«О том не беспокойся, Абдул-хан,
Подарков будет полный достархан*».
И вот, прождав то месяц или два,
Услышал князь заветные слова.
Пришел нукер, нижайший дал поклон:
«Хан шлет привет. Ждет князя завтра он».
Явиться сразу – значит, стать рабом.
Князь поразмыслил о деньке-другом,
День третий и четвертый пролетел.
На пятый день идти он захотел.
Ведь в пятницу святую много лет
Озлиться не позволит Магомет*.
Удачно князь Василий рассчитал.
Перед Великим ханом он предстал.
Князь первым разговаривать не стал.
Закон хозяев крепко почитал:
Дождался пригласительного жеста,
И сел он на указанное место.
Хан быстро ноги под себя поджал.
Беседовать он с русским князем стал:
«Привыкли мы приезжих уважать.
Зазря не стали русских обижать.
У нас не так, как в Золотой Орде-
Никто не унижается нигде.
Прошу тебя кумыс со мной испить.
О чем хотел со мной ты говорить?
Не зря же ехал ты ко мне сюда.
Не Золотая ли виной тому Орда?»
«Спасибо, хан, что принял в этот час.
Ты прав, твой брат одолевает нас.
Но прежде, чем мне на врагов пенять,
Клинок дамасский я прошу принять.
Тебе дарю клинок и ножны эти,
Как воину прелучшему на свете.
Мои дары достойные тебя:
Вот на седле искусная резьба,
Из злата лук, из серебра стрела,
До вражеского сердца чтоб дошла.
Прими дары, Чимтай, не обессудь.
Хотел уважить хана чем-нибудь».
Та речь для хана по сердцу была,
И на душе цветами зацвела.
Хан улыбнулся и подарки взял
И руку к сердцу накрепко прижал:
«Спасибо, князь, сумел ты покорить.
Прошу тебя в гостях у нас пожить.
Мой дом родной и твой отныне дом.
Проблемы все обсудим мы потом».
Обычай был: коль в гости друг иль брат,
То о делах не сразу говорят.
И князь наш со-товарищи ушел.
К палатке их нукер седой повел,
В которой князь с друзьями будет жить.
Нукер отныне будет им служить.
Когда Василий внутрь уже входил,
На девушке свой взгляд остановил,
Походкой плавной мимо что прошла:
«Кто это?» «Дочка хана, Фейзула.
Да, девушка на редкость хороша.
Такой же красоты ее душа:
Она добра и ласкова, как мать.
Такой улыбки в мире не сыскать.
И косы у нее чернее ночи.
Забудешь обо всем, ей глядя в очи.
Прелестное у Фейзулы лицо,
А стан, как обручальное кольцо.
Когда идет – ей клонится трава.
Заговорит – кружится голова.
Ты про нее, пожалуйста, забудь.
Хан может за нее башку свернуть
Или хребет тебе переломать.
О ней нельзя ни думать, ни мечтать».
Князь усмехнулся, пробурчал в усы:
«Глазам нельзя не видеть сей красы.
Великий хан, что ярче всех светил,
Нукерам даже думать запретил?
А для кого цветет такой цветок,
Раз на него взглянуть никто б не смог?
Иль для того, чтоб, думается мной,
Продать в гарем двадцатою женой?»
Ему нукер по-русски говорил,
И очень этим князя удивил:
«Я не нукер, я русский человек.
Да вот остался я в Орде навек.
Давно когда-то я сюда пришел,
И вот любовь свою я здесь нашел.
Я на Руси холоп боярский был.
Здесь вольным человеком жизнь прожил.
Мне дали здесь оружье и коня,
И оженили по любви меня.
А к Фейзуле тут сватался мурза,
Да больно злые у него глаза.
Хан не желает дочери злой доли,
Перечить он не станет ее воле.
Но стережет ее он пуще глаз,
Поэтому предупреждаю вас».
И князь с пренебрежением сказал:
«А я до сего времени не знал,
Какой в Орде порядок учинили,
Что русского за жеребца купили».
Сказал старик: «Не понял ты меня.
И я не продавался за коня.
Ты вывод делать погоди чуток.
А что ты знаешь об Орде, сынок?
Орда – это не скопище народа.
Татарин честен от начала рода.
Это ведь мы «поганым» его чтим*,
Но это слово не подходит им.
Всю жизнь веду с татарами я дружбу
И знаю, что война для них не служба:
Смертельный риск, но не за звон монет.
Вознагражденья им за это нет.
Ради чего тогда воюет воин?
Да каждый грабежа из них достоин.
Так думает любой из них боец,
Ведь каждого так воспитал отец.
Насилие – обычное явленье.
А что награбит – то и награжденье.
При грабеже чинят они расправу.
И для себя они, конечно, правы.
Для стран, порабощенных же Ордой,
Нагрянули нежданною бедой.
Но дома у себя простая кража
Каралась хуже, чем убийство даже.
Мошенников, воров, простых лжецов
Казнили, как последних подлецов.
Поэтому, не знамо там замков.
Не запирали дом спокон веков.
Они своей всегда покорны знати.
И нет средь них разбойников и татей*.
И ссор в Орде опять же не бывает,
Там спьяну никого не убивают.
В голодный год играют и поют
И дружно меж собою все живут.
Коль пищи у кого-то не хватает,
Сосед делиться с ним не забывает.
Нет зависти в татарах, нет вражды.
Несдержанны с чужими и горды.
Скупы и алчны только для чужих,
И выпросят чего-нибудь у них.

Убийство чужака для них пустяк.
Не ходят потому к ним просто так.
А если что ордынец обещает,
Всегда и в срок он это выполняет.
А знаешь, чем мне нравится Орда?
Здесь труд искусный ценится всегда.
Национальность здесь совсем не грех.
Искусных мастеров ценили всех.
Со всяких стран сгоняли мастеров
И делали из них своих рабов.
Обидно, что свободы их лишили,
Зато за труд им золотом платили.
Такого достигали те богатства,
Что выкупались быстренько из рабства,
И были уважаемы в Орде.
Такого ты не встретил бы нигде.
Но дело у татарина – война,
А дома ждет жена, да не одна.
Чем больше жен, татарин тем знатней.
Да вот в правах не выше он над ней.
Здесь женщина – жена, сестра и мать.
Ей незачем обличье закрывать.
И в лица смотришь ты спокойно их.
Она вольна в решениях своих.
Никто не будет рот ей затыкать,
Совет мужчине может дельный дать.
Татары женщин очень уважают
И в жизни никогда не унижают.
А коль женился воин на рабыне,
Свободна станет вмиг она отныне.
И споры между них бывают редко.
А знаешь, как они стреляют метко?
Любого татарчонка с ранних пор
Сажали на коня верхом без шпор*.
И с детства воин должен был уметь
Оружием любым легко владеть,
Пустить стрелу или аркан бросать,
Во весь опор на лошади скакать.
А если он в бою неважный воин,
То зваться человеком не достоин,
И место ему лишь среди рабов.
Поделать что? Закон у них таков.
В Орде ходить не принято пешком.
Хоть пять шагов, да на коне верхом.
Рабы и слуги пешими у них.
Ну, в их число и воинов простых.
А знаменита тем еще Орда –
Оседланы их лошади всегда.
И спят, не раздеваясь донага,
С оружием, положенным в ногах.
Поэтому, тревогу услыхав,
Орда в минуту будет на конях.
Но если же когда-нибудь в бою
Проявит трусость воин вдруг свою,
Ждала его позорнейшая смерть:
Оружье об него марать не сметь.
Опущен на колени он, и вот
Его убил удар ноги в живот.
Вот так-то, князь. А ты, небось, не знал
Всего, что я сегодня рассказал».
Воскликнул стремянной: « Вот это да!
Взялась откуда Белая Орда?
Хватило бы одной и Золотой.
В чем разница меж этой или той?
Ты много знаешь, просвети-ка нас».
И мудрый воин начал свой рассказ:
«Давно когда-то был единый хан.
И было ему имя Чингизхан.
Без счета войско он сумел собрать,
Но нелегко им было управлять.
Земли премного он завоевал,
О власти тут задумываться стал.
Войска он разделил на два крыла,
И часть его налево отошла.
И Белою звалась она Ордой.
Понятно, что другая – Золотой.
Крыло назвали цветом золотым,
Что сам Чингиз командовал над ним.
Чингизом же над Белою Ордой
Командовать назначен хан другой.
Но человек любой в миру не вечен.
И Чингизхан был смертью где-то встречен.
А после похорон, как и везде,
Произошел раскол в большой Орде.
Пошел на хана хан, на брата брат.
У нас в Руси ведь так же, говорят.
Мир круче смуты не видал такой.
И Белая не дружит с Золотой,
Где друг за другом заговор плетут.
Я думаю, тебе помогут тут».
Сказав все это, воин замолчал.
Задумчиво Василий вдруг сказал:
«Знать, Белая попроще Золотой.
Но я все чаще думаю о той,
Что мимо, словно лебедь, проплыла.
Стоит перед глазами Фейзула.
Ее мне позабыть уж не дано
И сердце, словно ранено оно.
 
       * * *

Но как найти подход к ее отцу?
Хочу прильнуть к прекрасному лицу.
Мечты мои сейчас несутся в небо.
Скорей бы быль сменила эту небыль.
Хочу рукою стан ее обнять,
Всю ночь слова ей нежные шептать.
Пустил в меня Перун свою стрелу.
Не хочется терять мне Фейзулу».
А Петр ему нахально отвечает:
«Попей вот простоквашки, полегчает.
Терзает меня смутное сомненье.
И умный попадает в положенье
Преглупое, хотя бы иногда,
А дураки в нем, кажется, всегда.
Того, что не имел – не потерять.
Давно тебе об этом надо знать.
« Бьюсь об заклад своею головой,
Что станет Фейзула моей женой.
Иначе, весь от страсти я сгорю.
Сегодня же я с ней поговорю.
Красы такой не видел я нигде.
Любовь свою я повстречал в Орде,
И чувствую, жениться мне пора»,-
Воскликнул князь и вышел из шатра.
И вот идет, задумавшись, один.
Сам себе раб, себе сам господин.
Одет он не по-княжьи, налегке.
И ноги привели его к реке.
Он от ордынских вдаль ушел шатров.
Уж не видать горящих там костров,
И конский топот, ржанье не слышны.
Как хорошо побыть средь тишины!
Предаться мыслям, о любви мечтать
И Русь свою родную вспоминать.
Князь не заметил, как луна взошла.
Но кто это? О. Боже, Фейзула!
«Твоя походка до того легка,
Что даже бег замедлила река.
Траву ласкаешь длинною косой,
И звезды меркнут пред твоей красой.
Не быть луне красивей никогда,
Закрылась облаками от стыда.
Твое дыханье легче ветерка,
Ресницы, как крыло у мотылька,
И ярче угля черные глаза.
Твой стан, как виноградная лоза»,-
Ей князь все говорил и говорил.
Всю душу Фейзуле он отворил.
Пред нею изливался, не стыдясь.
«Василий мое имя». «Знаю, князь.
Об этом знают все у нас в Орде.
От наших глаз не скроешься нигде.
Ты ждешь кого-то, иль гуляешь тут?
Слова твои до сердца достают,
След оставляя благостный на нем.
Глаза твои горят живым огнем.
Раз так заговорить со мной хотел,
То это значит, что ты очень смел.
А коль отцу об этом доложить,
То никому тебя не откупить».
«Мне головы своей теперь не жаль,
Коль место в сердце обрела печаль.
Живет там черноглазенькая лада,
Единственная в жизни мне отрада».
И девушка румянцем зацвела.
Ответила тихонько Фейзула:
«Я лживыми словами не клялась.
На свет с душой я чистой родилась.
И ты напрасных слов не говори.
Ты разберись, что у тебя внутри.
Но если ты решишь, что я нужна,
То завтра, как взойдет на свод луна,
На это место снова приходи.
Но только, князь, прошу тебя, гляди,
Чтоб не пришлось назавтра опоздать.
Прощай же. Приходи, я буду ждать».
С тех пор встречались Фейзула и князь.
Любовь в душе обоих родилась.
На лодке по реке они катались,
Обнявшись, долго за руки держались.
А князь под светом всех ночных светил
По-русски говорить ее учил.
И девушка язык переняла.
Сказала как-то князю Фейзула:
«Тебя любить я буду навсегда,
Как с гор несется талая вода.
Пожалуйста, Василий, я проси,
Я ничего не знаю о Руси.
Бывала я на русской стороне.
Там полюбились песни ваши мне».
Ответил князь: «Не только расскажу,
Но времечко придет, и покажу,
Как хороводом девушки идут,
Веночки из цветов себе плетут.
Растет там много всяческих цветов.
Увидишь поле ярких васильков,
Куниц увидишь, что в лесах живут,
Ладьи резные, что в волнах плывут.
На ярмарку сводить тебя хочу,
На русских каруселях прокачу.
И не видала русской ты зимы,
Когда из снега бабу лепим мы.
И нет на свете веселей поры,
Когда на санках катишься с горы,
По ледяной скользишь ногами речке,
И греешься потом на русской печке
Да ждешь, когда опять весна придет
И ленты зелени в деревья заплетет.
И грудь земли украсит цветом вновь,
В нас разбудив прекрасную любовь.
Я лучше не могу тебе сказать.
Такое можно только показать».
Им было хорошо вдвоем сидеть
И друг на друга с нежностью глядеть.
Подстерегла опасность молодых,
Глаза чужие выследили их.
Следил мурза за ними Мубарек,
Опасный, злой и подлый человек.
Мечта в нем ханским зятем быть жила,
Да отказала сватам Фейзула.
И Мубарек зло в сердце затаил.
Василия он погубить решил.
О тайных встречах хану он донес.
Василию тот учинил допрос.
Но князь наш труса праздновать не стал.
Он на вопросы честно отвечал.
И хану твердо поглядел в глаза.
Напрасно оболгал его мурза.
Князь честен перед ханом и Ордой,
Не замышлял измены никакой.
И Фейзулу ничем не обижал,
К свиданиям ее не принуждал.
Готов поклясться честью он своей,
Что не чинил насилия над ней.
Чимтаю был приятен русский князь
За то, что отвечал он, не боясь.
Стоял князь прямо, говорил легко.
И голову держал он высоко.
От страха его голос не дрожал.
Свою десницу* на сердце держал.
Залюбовался русским князем хан
И приказал расставить достархан.
«Я, русский князь, хочу сказать тебе,
Что спор у нас решается в борьбе.
Тот победит, в чьем сердце страха нет,
В ком мысль чиста, из глаз струится свет.
Рука не дрогнет – в цель ты попадешь,
Коль промахнешься: сказанное – ложь.
Ведь у лжеца всегда дрожит рука.
А тот, кто прав, стрельнет наверняка.
А после лука с каждой стороны
Поставить по батыру* вы должны.
       
И кто из них окажется сильней,
Тот и ответит, кто из вас честней.
С друзьями завтра на поляне будь.
Коль проиграешь, князь, не обессудь.
А выиграть придется в схватке сей –
Поговорим о дочери моей».
Идет к шатру Василий сам не свой.
Пришел к друзьям с поникшей головой.
И рассказал подробно, как сумел,
Какой он с ханом разговор имел:
«Мне честь свою придется защищать.
Из лука завтра буду я стрелять.
А чтобы испытать свою судьбу,
Тебе, Ванятка, продолжать борьбу.
Тревога меня за сердце взяла.
Наградой в схватке будет Фейзула.
И ты, Иван, обязан победить.
Без Фейзулы на свете мне не жить».
Ответил Ваня князю, распалясь:
«Победу мы одержим, светлый князь.
Скорее небо молнии расчертят,
Чем победят нас эти злые черти.
Но если, князь, я с ним в борьбе не слажу,
То хоть дерьмом его всего обмажу».
«Ты, друг Ванюша, перестань шутить.
На свете без победы нам не жить.
И если проиграем, прямо тут
Нас, как злодеев, смерти предадут.
И не видать родной нам стороны,
Поэтому, мы выиграть должны».
Заря едва лишь только занялась,
Уж вышел из кибитки светлый князь.
Один лишь лук со стрелами при нем.
Пошли друзья к поляне вчетвером.
Там хан на возвышении сидел.
Он подошедших сверху оглядел:
«Ты точен, русский князь, не опоздал».
Своим батырам знак рукой подал.
Чуть солнце над поляной поднялось,
Соревнованье сразу началось.
Повесили мишень в двухстах шагах.
Князь крепко лук зажал в своих руках,
Коленом стал на свежую траву
И натянул на луке тетиву.
Запела песней тонкая стрела,
Мишени прямо в центр она вошла.
Не подвели ни руки, ни глаза.
«Пришел черед тебе стрелять, мурза.
Прошел я испытанье до конца»,-
Промолвил князь и пот утер с лица.
Зубами скрипнул Мубарек со зла:
«Пока еще не ясно, чья взяла.
Нам победителя объявит хан».
И, взяв стрелу, отбросил прочь колчан.
Толь плохо целился, а, может быть, со зла,
Ударилась о щит его стрела.
И, отскочив, на травушку упала.
Толпа от удивленья застонала.
И было, отчего им застонать:
Их воин в цель стрелу не смог вогнать.
Такого не случалось никогда.
Покрыт позором, ждет мурзу беда.
Ивана объявил на бой бирюч*.
Поцеловал тот камень бел-горюч*.
Ивана князь крестом перекрестил,
На честный бой его благословил.
Не всем борьба такая по плечу.
Она дается разве силачу.
Тут правила придется уяснить:
Либо борца на землю повалить,
Иль от земли с ногами оторвать
И на руках до той поры держать,
Пока судья до трижды не сочтет,
В ладоши не отхлопает свой счет.
И вот на круг выходит богатырь:
Ивана выше, три сажени вширь.
Такого не видали мы пока.
Там выя*, как у зрелого быка,
И мускулы стальные в три обхвата,
Да с голову кулак его зажатый.
Но наш Иван не из пугливых был.
Он ловкостью батыра победил:
Опомниться богатырю не дал,
По-быстрому, за спину забежал,
Подножку дал, на корточки присел.
Батыр через него перелетел.
С презреньем хан на воина глядит,
Что наш Иван верхом на нем сидит.
Татарин побежденный пояс снял,
Узлом его на шее повязал,
Потом покорно на колени стал
И ханского решенья ожидал.
Поняв, что ханский гнев не пощадит,
Ему Иван с почтеньем говорит:
«Мой хан! Не торопи своих коней.
Твой воин не слабей меня, сильней.
Ему не просто нынче не везло.
Внимательно вглядись в его чело*.
Испарина из пор его полезла.
Не страха это признак, а болезни.
Целебные есть травы у меня.
Он будет на ногах через три дня.
А после, коль изволишь пожелать,
Свою борьбу мы сможем продолжать».
Таким речам хан очень удивлен.
Немного поразмыслив, молвил он:
«Ты благороден. Всем я говорю:
Вот эту падаль я тебе дарю.
Отныне волен ты его убить.
Теперь ему в Орде у нас не жить.
Мы в битве проигравших убиваем.
И больше человеком не считаем.
Теперь он твой, бери его себе.
Хозяин ты теперь его судьбе.
А ты же, князь, сегодня доказал,
Тебя мурза напрасно оболгал.
Убить его – нет власти тут моей:
Ведь он мурза, и ханских он кровей.
Его за ложь могу я наказать.
Отныне из Орды его изгнать!
Приказ сегодня возвестить везде:
Что Мубарек не числится в Орде!
А кто его на время приютит,
Тот будет сам намедленно убит!
Я помню, князь, с тобой наш уговор.
О Фейзуле не кончен разговор».
Сказав, ушел со стражей хан с поляны,
Окинув взглядом гордого Ивана.
А тот татарину сказал: «Вставай.
Как звать тебя?» «Отец нарек Кинбай.
Но мне под этим именем не жить.
Я раб твой. Должен ты меня убить.
И почему живой я до сих пор?
Быть побежденным, воину – позор».
«По-моему, ты глупость говоришь.
Ну, неужели ты не уяснишь,
Что не хочу тебя я убивать.
Не знаю, как еще тебе сказать.
Я очень буду дружбе нашей рад.
Запомни, ты не раб мне, а собрат.
В бою я, может быть, тебя б убил.
А здесь я в честной схватке победил.
И не всегда в бою решает сила.
Тебе сегодня просто не фартило.
У нас, у русских, поговорка есть:
«Всего дороже нам любовь и честь».
Ошибки другу надобно прощать.
Вслед камень не спеши ему бросать.
Пусть наша дружба век тебя хранит.
Обид тебе никто не причинит».
«Меня ты не убил. Я твой аньда*.
Твоею тенью стану навсегда.
Ночами можешь ты спокойно спать.
Всю жизнь тебя я буду охранять.
Меня бы, как собаку, удавили.
А после имя навсегда забыли».
«Да, хан ваш скор на быстрые расправы.
Отведать не боится он отравы?
Вдруг кто-нибудь захочет отмстить?
Не каждому рабом отрадно быть».
«Наш хан, аньда, совсем не знает страха.
Он мудрость мира и рука Аллаха.
На все вопросы может дать ответ.
Он знает: кому – сладко, кому – нет.
Он думает один за нас за всех
И молится, чтоб к нам пришел успех.
Такая от рожденья наша доля –
Святой его повиноваться воле.
Он хан, я раб. Чего еще скажу?
Я хану с детства преданно служу.
Свою святую волю он явил –
Меня тебе сегодня подарил».
«Обычай ваш довольно не простой.
Однако, ехать нам пора домой.
Шатер наш близко, можно бы пешком.
Но мы с тобою тронемся верхом.
Садись-ка на каурого коня.
Пусть видят все, что друг есть у меня».
«За честь такую, я сказать хочу,
Втройне тебе я дружбой отплачу».
В орде с тех пор распространился слух,
Что нет дружнее в жизни этих двух.

       * * *
Василий себе места не найдет.
Хан почему-то князя не зовет,
Хотя прошло уже немало дней.
И день и ночь князь думает о ней.
Он каждый день приходит к берегам.
Но Фейзулы следов не видно там.
И, видя, что Василий сам не свой,
Заводит Петя разговор такой:
«Не прогневись на нас, пресветлый князь.
Тебе откроем душу, не таясь.
Напрасно ты о ней все время тужишь.
Наперстком град горящий не потушишь.
К тому я это, что ты, князь, готов
К шатру из шелка засылать сватов.
А ты напомнить всех нас попроси:
А для того ль мы шли сюда с Руси?
Красавица, конечно, Фейзула.
И ликом, и фигурой – всем взяла.
У нас свои невесты хороши.
Ты присмотрись – любая для души.
А в женах у князей, куда ни кинь,
Татарских еще не было княгинь.
Ты миссии своей не позабудь.
За помощью прошел ты долгий путь.
Беседы с ханом не было такой.
Ты от любви свихнулся головой.
Но Фейзулу придется позабыть.
Ей русскою княгинею не быть».
«Мышлением своим я не пойму.
Да почему нельзя-то, почему?»
«Тебе, Василий, правда, невдомек?
Во-первых, дом родной от нас далек,
Во-двух, поганой веры Фейзула,
А в-трех, с тобой на Русь она б пошла?
В-четвертых, хан захочет отпустить?
И в-пять, она княгиней хочет быть?
В-шестых…» «Довольно, Петр, угомонись.
Тебя послушать - вовсе не женись.
Ну, в чем же виновата Фейзула?
В том, что ее татарка родила?
Чтоб разговоры эти прекратить,
Хочу свое решенье огласить.
Такая мысль мне в голову пришла:
Княгиней русской будет Фейзула!
Чтоб было ясно, я скажу, Петруша.
Ты лишь меня внимательно послушай.
Коль станет Фейзула моей женой,
Чимтай на зятя не пойдет войной
И охранит от Золотой Орды,
Чтоб не было у дочери беды.
Получим выгод две, а не одну:
Русь - мир, а я – любимую жену».
Неделя с той поры уже прошла.
Увиделись наш князь и Фейзула.
Князь в долгий ящик класть дела не стал.
Он девушке любимой так сказал:
«Нас никому с тобой не разлучить.
Пойду к отцу руки твоей просить.
Я знаю, у татар таков закон:
Иметь он позволяет много жен.
Понять такой закон не в нашей власти.
Как можно чувство разделить на части?
Обычай наш не терпит суеты.
Единственная суженая – ты.
И страсть моя вздымается волной.
Моя любовь лишь для тебя одной».
По-русски она все же поняла.
За шею князя крепко обняла:
«Мои желанья для отца закон.
Моей любви не станет против он».
Едва лишь солнце утром поднялось,
Василию в кибитке не спалось.
С товарищами рано поутру
Верхом подъехал к ханскому шатру.
«Прости, Чимтай, что я без приглашенья.
Моё не терпит дело промедленья.
Я русский, и закон у нас другой,
Но он не оскорбит обычай твой.
Меня, надеюсь, выслушаешь ты.
Я не один. Со мной мои сваты.
Словами никогда я не юлил.
С тобой всегда я прямо говорил.
Без Фейзулы на свете мне не жить.
Пришли к тебе руки ее просить.
Ты отпусти на Русь ее со мной
Княгиней русской и моей женой».
Закончил свою речь великий князь,
По-русски хану в пояс поклонясь
Пониже, чтоб рукой земли достать.
И встал затем ответа ожидать.
Хоть странно это, хан не рассерчал.
Улыбкой доброй князя он встречал:
«Я дочку замуж за тебя отдам
Тогда лишь, когда примешь ты ислам».
«Прости, хан, но такому не бывать.
Негоже князю веру предавать.
Меня никто на свете не поймет.
Народ меня мой сразу проклянет.
Коль мне не веришь, то спроси у всех,
Что веру поменять – смертельный грех.
То равно, что Отчизне изменить.
Как после я смогу на свете жить?
Меня ты перестанешь уважать.
Прости, хан, но такому не бывать.
Ты дочь свою любимую спроси.
Согласна она веру взять Руси?»
«Томиться ожиданьем нам не вмочь.
Позвать сюда немедля нашу дочь!»
Немедленно явилась Фейзула,
Как - будто за шатром она ждала.
«Тут русский князь беседует со мной.
Он просит взять тебя своей женой.
Тебя княгиней хочет видеть он.
Но ты Христу должна отдать поклон,
Отныне лишь по-русски говорить,
А так же на Руси далекой жить.
Ты от меня уедешь навсегда,
Останется вдали твоя Орда.
Законам русским будешь ты служить,
Одежду станешь русскую носить.
Подумай, дочка, все ли по тебе.
Ты перемену выдюжишь в судьбе?»
Воскликнула тут с жаром Фейзула:
«За ним я на край света бы пошла!
Мне любый он, и я ему люба.
Княгиней русской быть моя судьба».
Хан встал и руки им соединил,
И на союз он их благословил:
«Ответствен за нее ты перед светом.
И никогда не забывай об этом.
Пусть будет так.- Ответил мудрый хан.-
Ты поклянись, целуй мой ятаган*».
«Прости, мой хан, но клятвы я не дам.
Привыкли верить русские словам.
И слово держит русский человек,
И не нарушит он его вовек».
«Договорились, князь, а ты хитер.
С моим поставишь рядом свой шатер».
На князя толстым пальцем показал:
«Он будет зять наш. Это хан сказал.
Пока я русских видел только в деле.
Но каковы вы будете в веселье?
По всей Орде о свадьбе объявить.
И в эту честь охоту разрешить!»
Устроили в Орде великий той*.
И веселей не знали свадьбы той.
Кумысом угощали всех подряд.
Пятьсот овец забили, говорят.
И плову наварили казаны.
А песни по степи три дня слышны.
А после свадьбы радость всем опять:
Себя в охоте можно показать.
Молва по всей округе разошлась:
У хана зять – Василий, русский князь.
В шатре Ивана попросил Кинбай:
«Аньду ты на охоту забирай.
Меня ты лучше не видал стрелка,
Моя стрела не мазала пока.
Кинжал кидаю я ловчее всех.
Я обещаю, будет нам успех.
А вечером с друзьями вчетвером
Мы к ханскому шатер перенесем.
Жить рядом с ханом, пить с ним или есть;
Великая оказана вам честь».
Степана утром князь к себе позвал.
На Русь ему вернуться приказал:
«Оповести там весь народ честной.
Скажи, с княгиней еду я домой.
Пайцзу* нукер охранную принес.
Пускай в пути спасет тебя Христос.
И не забудь - ты княжеский гонец.
Мытарствам нашим наступил конец».
И, проводив Степана со двора,
Сказал, что на охоту всем пора.
Его княгиня вышла провожать,
Чтоб на охоту добрую собрать.
Уж в две косы она заплетена,
Что означает – мужняя жена.
Не захотел расстаться князь с женой
И на охоту взял ее с собой.
Но самым первым ехал хан Чимтай,
За князем едут Петр, Иван, Кинбай.
Кинбай не раб, свободный он уже.
И хану это явно по душе:
Иван при всех назвал его «аньда».
Не слышала такого их Орда.
Он благородства выше не встречал.
Хан рад, что дочь за русского отдал.
Не только может русич воевать.
Хан видел, как умеет Русь гулять:
Как лихо пляшут, бражки много пьют,
Как русской песней за душу берут.
Не до конца он понял их идей,
Но в них хороших видел он людей.
И русский человек совсем не трус.
Так думал хан, покручивая ус.
«Нам волк в лесу тропу перебежал.
Охоте доброй быть»,- так хан сказал.
«Что там за лес виднеется, аньда?
Пойдем с тобой охотиться туда».
«Туда нельзя, там злой шайтан* живет.
Убьет тебя или меня убьет.
Тому уже вот несколько ночей,
Как виден яркий свет его очей».
«Я никаких кикимор не боюсь.
И ты, аньда, пожалуйста, не трусь.
Не хочешь, князь, в лесок тот поскакать,
Чтобы живого беса увидать?
До той поры я в леших не поверю,
Покуда самолично не проверю.
Бесстрашен я, весь в своего отца».-
Сказал Иван, пришпорив жеребца.
Вся молодежь за ним в галоп неслась.
Но все же первым врезался в лес князь.
Недолго они по лесу бродили,
Следы кострищ здесь князя удивили:
«А вот и очи страшного шайтана.
Здесь от Орды скрывался кто-то тайно.
И это враг. Нам вовсе он не друг.
Давайте оглядим здесь все вокруг.
Здесь должен быть какой-то человек».
На дереве в ветвях был Мубарек.
Глазами злыми князя он сверлил.
Свое он униженье не забыл,
Мечтая князю страшно отомстить.
Задумал он Василия убить.
И вот летит каленая стрела.
Упала вдруг со стоном Фейзула.
Стрела пронзила молодую грудь.
«Скорее, помогите кто-нибудь!
У Фейзулы стрела в груди торчит!»-
Василий от отчаянья кричит.
У девушки фонтаном кровь течет.
Князь в ставку на руках ее несет.
И хан Чимтай отныне сам не свой,
Сидит в шатре с поникшей головой:
«Свалила мою дочку лихоманка.
Над ней колдует старая шаманка*».
Воскликнул князь: «Шаманку не хочу!
Позволь, жену я лично излечу.
Поверь, отец, через четыре дня
Ты с Фейзулой увидишь вновь меня».
«Иди, мой зять, лечи свою жену.
Не оставляй в беде ее одну.
Мне мысли не дают спокойно спать:
А чья стрела, хочу теперь узнать?»
Ту самую стрелу Иван принес
И очень тихо хану произнес:
«Убийцу знает мой Кинбай-аньда».
«Позвать его немедленно сюда!-
Воскликнул хан. – О, слава всем богам!»
Вошел Кинбай и ниц упал к ногам:
«Исправить эту я смогу беду.
Коль хан велит, убийцу я найду.
Такие стрелы держит не любой.
Гляди: они украшены резьбой,
И наконечник радует глаза.
Заказывал их Мубарек – мурза.
Не на княгиню пущена стрела.
Попалась ей случайно Фейзула.
На князя шла каленая беда,
Мурза промазал; впрочем, как всегда.
Не смог он князю Фейзулы простить,
Вот и решил жестоко отомстить.
Но дрогнула рука его со зла.
И месть не в эту сторону пошла.
Когда его навек изгнали тут,
Он в том лесу нашел себе приют.
Я выследил следов его ходы:
Он прячется у Золотой Орды».
Взбесился хан: «Проклятый Мубарек!
Его хозяин нынче хан Узбек.
Послать к Узбеку моего гонца!
Пусть выдадут злодея- подлеца!»
       
       * * *
Шаманка хану шепчет на ушко:
«Поднять княгиню будет нелегко,
И рана в ней довольно глубока.
Ее не скроет русская рука.
Я дым над ней священный бы зажгла,
И через месяц встанет Фейзула.
А через два смогла бы говорить.
Напрасно русским дал ее лечить.
Их знахарство – обычное вранье.
Увидишь сам – погубит он ее».
А князь с Иваном бьется над женой.
Не спал пока он ночи ни одной.
Он зверобой ей к ране приложил,
Отваром сон-травы ее поил,
Молитвы Богородице читал,
С тревогой каждый вздох ее считал.
Уж третья ночь бессонная пошла,
Когда глаза открыла Фейзула.
Увидела она милого друга
И улыбнулась ласково супругу:
«С известием к отцу скорей пошли,
Что твои травы очень помогли».
Кинбай-аньда остановил рукой
И князю дал совет теперь такой:
«Не стоит, княже, время торопить.
Нам ночи хватит, чтобы все решить.
Там нынче шторм, но штиль его сменяет.
На нас сегодня времечко играет.
У нас в Орде недаром говорят:
«Что ночи день всегда бывает рад*».
А утром князь вошел в шатер отца.
Не мог он скрыть счастливого лица:
«Великий хан! Жива моя жена!
Слаба она, конечно, и бледна:
Пришлось ей много крови потерять.
Отца теперь желает вновь обнять».
«Хвала Аллаху, - выкрикнул отец,-
Что подарил ей жизненный венец!
Твой тоже Бог велик Иисус Христос,
Раз иноверке пользу он принес».
Мгновенно разнеслась благая весть:
Какие-то у русских травы есть,
Что обладают силой исцелять
И от костлявой смерти избавлять.
Пошла о русских лекарях молва,
Когда узнали, что хатунь* жива.
Не радует шаманку эта весть.
Решила она русича известь:
Проклятье за проклятьем шлет подряд,
А по ночам готовит сильный яд
И думает, колдуя на костре,
Что будет праздник и в ее шатре.
Не станет русских, и ее опять
К больным татарам снова будут звать.
 
       * * *
К Василию пришел нукер седой.
Пергамент князю подал он свитой:
«Тебя зовет наш хан на курултай*.
Смотри же, русский князь, не опоздай».
И вот заходит русский князь в шатер:
Расстелен белый на полу ковер,
И черный вышит по нему дракон,
Что символ власти означает он.
Ковры висели также на стенах,
Щиты и сабли были на коврах.
Но главная реликвия была –
То было знамя Левого крыла*,
Овеянное славой боевой.
Нукер на страже был глухонемой.
Под знаменем стопа овечьих шкур.
Воссел на них Чимтай, бровями хмур.
На нем халат бухарский, дорогой.
На среднем пальце - перстень золотой.
Хан князю указал на левый край.
«Тут ближе к сердцу, - начал хан Чимтай.
Война жестоко жизни отбирает,
Но и людей она объединяет.
Союз с тобою будем создавать,
Чтоб не пришлось мне с зятем воевать.
Пришлось мне вас в шатер к себе позвать,
Чтоб про обиду нашу рассказать.
Всем вам известно, что наш брат Узбек
Великий и известный человек.
Мы с ним сыны от одного отца.
Вчера прислал нам голову гонца,
Которого послали мы к нему.
Такого оскорбленья никому
Доселе не прощалось никогда.
Унижена им Белая Орда.
Узбек на территории своей
Укрыл убийцу дочери моей.
Что ранена племянница, он знал,
Но мер он никаких не предпринял.
Такое действо вынуждает нас
Начать большой поход издать указ.
Поэтому эмиров здесь собрать
Немедленно велел я приказать.
Прошу на курултае обсудить
Мои все предложенья и решить
Голосованьем тайным или нет
И глашатаям дать Орде ответ.
Ответ на оскорбленье дать такой:
Послать Узбеку, что идем войной.
А Мубарека-пса затем поймать
И на четыре части разорвать,
И подписать нам с князем договор,
Что не враги мы с Русью с этих пор.
Ты, князь, за этим шел ко мне сюда?
Тебе поможет Белая Орда.
Теперь прошу вопросы обсуждать,
Указ чтоб справедливый нам издать».
Шел курултай четырнадцать часов.
Настал рассвет, не слышно стало сов.
О чем беседа шла – никто не знал,
Но, выйдя из шатра, всем хан сказал:
«Решение мы приняли сейчас.
Пусть глашатай объявит наш указ.
А каждый чтобы слушал и молчал!»
Тут глашатай распевно закричал:
«Всем! Всем! Всем! Всем! Указ наш хан издал.
Не говорить потом, что не слыхал!
Запомнить: мертв наш хан или живой –
Отныне не ходить на Русь войной!
Свой гнев обрушить мы хотим туда,
Где Золотая нежится Орда.
Вести войну Орде не привыкать.
Большое войско будем собирать.
Как шабадан* наступит на земле,
Всем воинам сидеть уже в седле!
Живым кто Мубарека приведет,
Осыпан будет золотом весь род!»

       * * *
Прошла зима, проходит и весна.
Василия поправилась жена.
Призналась тихо князю Фейзула,
В том, что она ребенка понесла.
За голову схватился молодец:
«Какое счастье! Я уже отец!»
Кружил жену он на своих руках,
И слезы заблестели на глазах:
«Беременна наследником жена!
Подать сюда кумыса и вина!»
А хан, когда он новость ту узнал,
Тот час шаманку к дочери прислал.
Шаманка столько времени ждала.
Кишап* в палатку князя принесла.
А в том напитке яд был растворен.
Шаманка знала: будет выпит он.
Устал князь от кумыса и вина.
И утром выпьет чарочку до дна.
Но князь впервые сил не рассчитал,
И до утра он крепким сном проспал.
Проснувшись, он не понял ничего:
Валяется посудина его,
И, скрючившись, лежала Фейзула,
В агонии предсмертной изошла.
И выступила пена на губах.
Спаси ее, Христос! Спаси, Аллах!
Какому Богу к помощи взывать?
Кому теперь молитвы воздавать?
Его постигла страшная беда –
Любимая уснула навсегда!
Пришел Иван, за ним его аньда:
«За князем приходила смерть сюда.
Тебе, княгиня, верно я служил.
Я б за тебя и голову сложил.
И вот опять бедняжка Фейзула
Собой его прикрыла и спасла.
Хотели князя ядом отравить,
Василия кишапом напоить.
Да ночью, знать, проснулась Фейзула
И чашу эту с ядом в рот взяла.
Князь крепко спал и слыхом не слыхал,
Как сей напиток в горло ей попал.
Княгиня жажду утолить хотела.
Гляди, какого цвета ее тело.
Вот эти пятна ясно говорят,
В бокале этом был сильнейший яд.
Кому-то надо князя погубить.
Кому мешает он на свете жить?
Постой, постой, а чей это бокал?
И к князю он каким путем попал?»
Тут сила мести князя подняла:
«Намедни его ведьма принесла!
Меня просила выпить тот бокал,
Да я кумысом бражку запивал.
Я отомщу сегодня за двоих
Моих любимых, самых дорогих.
Не поднималась у меня пока
На женщину с мечом моя рука,
Но я шаманку нынче погублю,
Я этой ведьме голову срублю!»
И выскочил Василий из шатра,
И пропадал он где-то до утра.
Пришел он к хану и к ногам припал
Впервые за всю жизнь. Потом сказал:
«Кровавый меч воткнул я у порога».
«Ты, княже, прав. Туда ей и дорога.
Я знаю все. Мне сразу доложили.
Всегда нукеры верно мне служили».
И вот в шатре тоскует хан-отец,
А рядом молодой сидит вдовец.
И ни заплакать им, ни зарыдать.
Кувшин разбитый больше не собрать.
Их закатилось солнце навсегда.
Одета в траур Белая Орда.
Не елось, не пилось и не спалось.
Как - будто само сердце зареклось.
Явился к князю Петр - стремянной:
«Поговорил бы, княже, ты со мной.
Печаль сама собою не пройдет,
Как сам собою не растает лед.
Ты, княже, плачь; так на душе легчает.
А слезы нашу душу очищают.
Печалиться о ней теперь не надо.
Бог жизни погасил ее лампаду.
Тоскуй, иль нет – ее уж не вернешь,
Душой иссохнешь, сердцем пропадешь.
Сказать тебе об этом не боюсь».
«Мы после похорон идем на Русь,-
Тихонько стремянному князь сказал.-
Я сделал все, что людям обещал.
Ценою жизни собственной жены
Отвел я от Руси огни войны».

       * * *
Прошла неделя после похорон.
Пришел князь к тестю. Просит хана он:
«Последний долг я Фейзуле отдал.
Прости, мой хан, но скоро шабадан,
И ты в поход собрался на Узбека.
Там за меня сочтись и с Мубареком.
В Орде ты стал мне кровная родня.
Ничто не держит больше здесь меня,
Лишь в сердце остается Фейзула.
Вчера с Руси мне весточка пришла.
Меня обратно люди мои ждут.
Там половцы покоя не дают.
Оставил без надзора Русь свою.
Три года я живу в чужом краю.
Наш уговор с тобою навсегда:
Едина с Русью Белая Орда.
Прощай, мой хан. Тебя мне не забыть.
Сто лет тебе на этом свете жить.
И ты меня по жизни не забудь.
Отправлюсь завтра я в обратный путь».
И вот уж собран княжеский шатер,
Потушен и залит водой костер.
Иван сейчас прощается с аньдой:
«Прости, мой друг, но путь тебе с Ордой.
Моя страна чужая для тебя.
Я это говорю тебе любя.
Мы если воевать не захотим –
То ты любому станешь побратим.
Меня ты лихом впредь не вспоминай.
Обнимемся по-русски, брат Кинбай.
Не мы распоряжаемся судьбой.
Коль будем живы – встретимся с тобой».


       * * *
Прошли недели, месяцы прошли.
Родной достигли путники земли.
Сусальные виднелись купола,
И слышно, как звонят колокола.
Роднее звуков нет на их земле.
Сидеть устали путники в седле.
И, спешившись, наш князь в траву упал
И со слезами в голосе сказал:
«Народу обещал я, что вернусь.
Прими меня, Святая моя Русь!»



       Июнь –июль 2007-07-03






       П Р И М Е Ч А Н И Я.

       К стр. 1

ТИУН* - слуга при дворе боярина.

       К стр. 2

БАЯТЬ* - говорить.

       К стр. 3

КАЛИТА*- кошель, мешок с деньгами.
БАСКАК*- татарский уполномоченный, собирающий дань.
ДЛАНЬ*- (др. русск.) рука.

       К стр. 4

ЕСЛИ БОГ НЕ СОХРАНИТ ГОРОДА, ТО НЕ ПОМОГУТ НИ ОХРАНА, НИ ЗАБОРЫ*- др. русск. поговорка.
СНОВСК, ОРОГОЩ, ХОРОБР, БРЯЖИН*- эти и многие другие русские города не были восстановлены и исчезли с лица земли после нашествия Орды.
КАМЕНЬ (КАМЕННЫЙ ПОЯС)*- Уральские горы.
УЗБЕК*- хан Золотой Орды, правящий в то время.
МИХАИЛ ВСЕВОЛОДОВИЧ*- черниговский князь, в 1246 г. зверски убит в ставке Батыя. Православной церковью причислен к лику святых.
Ярлык*- разрешение на княжение, выдаваемое князю ордынским ханом.

       К стр. 5

МУРЗА*- татарский князь.

       К стр. 6

ФРЯЗИН*- так на Руси называли всех иноземных гостей.
ТАМ ВЕДЬМА МЕРЯЛА КЛЮКОЙ, ДА МАХНУЛА РУКОЙ*- др. русск. поговорка, означающая, что неизвестно, какое расстояние.
ТЯГИЛЯЙ*- толстая стеганая одежда, прошитая проволокой изнутри, защищающая от сабельных ударов, чем-то напоминающая русскую кольчугу.
ПАНАГИЯ*- иконка, носимая на груди, чаще всего выполненная из драг. металла.

       К стр. 7

РУКИ ШАРЯТ ПО НИЗАМ*- по земле, т. е. ищут, чего бы украсть или присвоить.


       К стр. 8

НУКЕРЫ*- охранники, слуги, соглядатаи.
ГОСТЬ*- Др. русск. название купца.

       К стр. 9

ЛАЛ*- др. русск. название рубина.
КАМЕЯ*- на Руси камеей называли красивые узоры на металле, т. е. чеканка.
РУМЕЯ*- На Руси так называли Византию.
ДОСТАРХАН*- стол для угощения.
МАГОМЕТ*- имеется в виду исламская религия, для которой пятница – священный день.

       К стр. 12

ЧТИМ*- здесь: считаем.
ТАТЬ*- вор.

       К стр. 13

БЕЗ ШПОР*- т. е. без седла, т. к. ребенок не мог достать ногами до стремени.

       К стр. 18

ДЕСНИЦА*- др. русск. название правой руки.
БАТЫР*- силач, богатырь.

       К стр. 19

БИРЮЧ*- глашатай.
КАМЕНЬ БЕЛ-ГОРЮЧ*- драг. камень в оправе, носимый на груди, как оберег или талисман.

       К стр. 20

ВЫЯ*- (др. русск.) шея.
ЧЕЛО*- (др. русск.) лоб.

       К стр. 21

АНЬДА*- побратим.

       К стр. 25

ЯТАГАН*- татарская кривая сабля.
ТОЙ*- пир, гулянье.

       К стр. 26

ПАЙЦЗА*- пропуск, разрешение на въезд или выезд, выдаваемое ханом.

       К стр. 27

ШАЙТАН*- нечистая сила у мусульман.
ШАМАНКА*- знахарка, колдунья.

       К стр. 29

ВСЕГДА НОЧИ ДЕНЬ РАДУЕТСЯ*- татарская поговорка, означаюшая, что утро вечера мудренее.
ХАТУНЬ*- жена знатного человека; здесь: жена князя, княгиня.

       К стр. 30

КУРУЛТАЙ*- военный совет.
ЛЕВОЕ КРЫЛО*- Белая Орда (левое крыло), а правым крылом являлась Золотая Орда.

       К стр. 31

ШАБАДАН*- тюркское название июля.
КИШАП*- напиток, приготовленный из ячменя; наподобие пива.


       ( историческая поэма)
       Моему брату Семочкину Алексею посвящаю

       * * *
В то время шел четырнадцатый век.
В Руси родился новый человек.
А от роду был княжичем юнец.
Василием назвал его отец.
Шли годы. Нянек труд прошел не зря:
Возрос Василий наш в богатыря.
И статен русский князь, в руках силен,
Красив, плечист, не по годам умен.
В охоте ловок княжич был и вот,
Пошел с весны ему двадцатый год.
Отец его премного лет хворал.
Зимой всем долго жить он приказал.
С тех пор Василий, княжич отродясь,
В Руси стал править, как Великий князь.
Раз как-то на охоту поскакал.
Холопов в длинной связке повстречал:
Друг с другом крепко связаны узлом.
Их гнал тиун,*хлестал людей кнутом.
«Постой, тиун, людей при мне не бей!
В чем провинился этот вот плебей?»-
Вопрос у князя громко прозвучал.
На что тиун покорно отвечал:
«Ты, княже, погоди, не кипятись,
А лучше по порядку разберись.
Вот эти трое уж который год,
Сбегают от назначенных господ.
А этот вор – ярмо вчера украл,
А тот коня хозяйского загнал.
Теперь я их к боярину веду.
Пускай предстанут к правому суду.
А я скажу, боярин очень строг:
Кому – плетей, ну, а кого – в острог.
Да и боярыня весьма строга».
«Остынь, тиун! Боярин – мой слуга!
Я князь, а значит главный по стране.
Бояре все подчинены здесь мне!
Хочу я от людей сиих узнать,
Пошто им захотелось убежать?
Всю правду говорите, не таясь.
Стоит пред вами сам Великий князь!»
В затылках почесали мужики:
«Неправду баять,* князь, нам не с руки.
И совесть наша пред тобой чиста.
Мы в Бога верим в нашего Христа,
Поэтому не лгали отродясь.
Ты честно рассуди, пресветлый князь.
Боярин наш по имени Иван
Не дружит с головой. Он вечно пьян.
Сгубил его давно хмельной угар.
Людей он превратил в живой товар.
Красивых девок продал он давно.
За что продал? За зелено вино.
Да вот братья стоят перед тобой.
Поверишь ли? Товар они живой.
Задумали братишки убежать
Тогда, когда хотели их продать.
Что было б с ними, знаешь? Ё - моё!
Приманка для охоты на зверье.
Ведут теперь к боярину в поклон.
Уж лучше смерть, чем рабство и полон.
Мою невесту Любушку продал.
Уж года три ее я не видал.
К боярыне приревновал меня.
Пороть велел меня четыре дня.
Пороли меня славно молодцы.
Глянь, на спине глубокие рубцы.
А розги в соль велели окунать.
Хотели, чтоб я сдох, едрёна мать!
Я злобу затаил к нему навек,
И не стерпел. Я, все же, человек,
И, истекая кровью, убежал,
Да Феденька-тиун меня догнал.
И вот ведет к боярину опять.
Теперь подавно мне не сдобровать.
Тебе сказал я правду, не боясь.
Петрушкой меня звать, пресветлый князь.
А вот Иван. Зарезал он овцу.
Помочь хотел он матери, отцу.
Боярин их в холодной продержал.
Ни пить, ни есть неделю не давал.
Не хочешь ли узнать, князь, почему?
Да спьяну померещилось ему,
Как-будто бы вот эти старики
Украли у него мешок муки.
Пришли в избу искать: ан, ничего.
Боярина взбесило аж всего.
Ну, как же так? Ведь видел он с утра,
Мешок тащила бабка со двора.
И пьянице такому невдомек,
Что бабке не поднять муки мешок.
И утром пьян, и вечером он пьян.
А вот перед тобой стоит Степан.
Не крал он ничего, поверь ему.
Ярмо Степану вовсе ни к чему.
Ведь так же у него, как у меня
Нет ни коровы, нету и коня.
Боярин спьяну вновь пошел вразнос.
А, может быть, на Степку кто донес.
Вот и вся правда, князь пресветлый мой.
Гляди, крещусь. Вот крест тебе святой».
Внимательно князь выслушал Петра.
Приказ он дал такой: « Чтоб до утра
Сих мужиков на волю отпустили
И грамоты им вольные вручили!
А мы пока поедем в ваш посад.
Надеюсь, ваш боярин будет рад».
Приехал князь с дружиной в тот удел.
Немало он уладил разных дел.
Собрался, было, князюшка домой,
Да староста сказал ему: «Постой.
Нам можно ждать со всех сторон беды.
Страдаем мы от Золотой Орды.
Хоть дань большую с нас и собирают,
Но все равно татары нападают.
А сколько городов они пожгли,
В полон красивых девушек свели.
А ты, Великий князь, издай указ,
Чтоб стража лучше охраняла нас».
«Славяне! Вы послушайте меня!
Мы с вами все огромная родня!-
Воскликнул князь.- Я вовсе не забыл,
Что нас татарин данью обложил
И лезет много лет в чужой карман.
Спасибо, прадед Калита* Иван!
Сумел он с ханом все ж договориться,
И права смог такого он добиться,
Чтоб не баскаки* собирали дань,
А собственная княжеская длань*.
Баскаки, чтоб они не говорили,
Одно насилье на Руси творили.
И не было управ на тех господ.
Они стояли выше воевод
И лезли в управление страны.
Князья им даже были не равны.
Баскак считал, что он имеет право
Чинить суды, жестокую расправу.
Он над людьми хозяином стоял.
Лишь перед ханом свой ответ держал.
Но новая система дани сбора
Избавила от зла и от позора.
Поклон наш низкий князю Калите,
Удумал что нововведенья те.
Пока что, проще соболей отдать.
Не дань, а войско нужно собирать.
Но коль не сохранит Господь нам града,
То не спасут ни стража, ни ограда.*
Ведь вспомни Сновск, Орогощ, Хоробр, Бряжин*.
Разрушил все же их проклятый вражин.
Мы защитить их данью не смогли.
Исчезли города с лица земли.
Но Русь слаба, ей нужен передых,
Покуда не залижем ран своих.
Чтоб дать Руси пока передохнуть,
Отправлюсь нынче я в далекий путь.
За Камнем* помощь для Руси найду.
Я в путь-дорогу завтра же пойду».
« Не хаживал бы ты, сынок, туда.
Сидит за Камнем Белая Орда».
« Я знаю, дед, но Белая Орда
С Узбеком* не дружила никогда.
На это у меня и есть расчет.
Кто добровольно в путь со мной пойдет?
От ханов много на Руси могил.
Не смог пресечь их предок Михаил*.
За ярлыком* поехал он в Орду,
Да лишь в немилость впал он на беду.
В те годы в ставке был такой закон.
Ни для кого не делал скидки он:
Согнувшись, к хану надо бы пройти,
Потом под бечевою проползти,
Да на коленях три дни простоять,
Не сметь на хана глаз своих поднять.
Но унижаться Михаил не стал.
Смерть униженью он предпочитал.
Батыю он сказал, что русским быть –
Ни перед кем колен не преклонить.
И говорить он будет только стоя,
Что русский человек того достоин.
Батый взбешенный слуг своих позвал,
Казнить его немедля приказал.
И гордого черниговского князя
Хранители повергли быстро наземь.
Жестоко били, жгли огнем, пытали
И до смерти ногами затоптали.
А после наших прокляли героев.
Могилы русским слишком часто роют».-
Вздохнул князь и немного помолчал.
Тихонько ему староста сказал:
«Последуешь ему ты или нет,-
Послушай добрый старика совет:
       
«Хоть спорят с ханом хан, с мурзой мурза*.
Но ворон ворону не выклюет глаза».
Петрушка быстро выступил вперед,
Сказал он князю: «Русь тебя зовет.
Пресветлый князь! И нас с собой возьми.
Тебе мы будем верными людьми.
Когда-то, дело прошлое, ты нас
От кабалы и смерти лютой спас.
И живы мы, наперекор судьбе.
Так верой-правдою позволь служить тебе».
Порадовался князь таким словам.
И хлопнул по плечу: «Спасибо вам.
Что сказано в сердцах, а что от сердца,
Чтоб теплым словом нам душой согреться.
Народ наш русский – вот большая сила:
Под корень немца, шведа подкосила.
Придет черед татар когда-нибудь.
И иго их сумеем мы смахнуть,
Как упырей, сосущих нашу Русь.
Клянусь народу: скоро я вернусь!
Ты в дальний путь отправишься со мной,
И будешь мой отныне стремянной.
Довольно, разговариваем много.
Присядем перед дальнею дорогой.
За Камень продвигаться тайно будем.
Надеюсь, подозренье не разбудим
У близкой ханской Золотой Орды.
Не оберемся мы потом беды.
В народе бают: «Берегись-ко бед,
Покуда их с тобою рядом нет».
А спросят: « Кто ты?» - Просто раб ты божий
И милостью его, простой прохожий.
А я купец, на Русь заезжий фрязин.*
Назвать меня не смей «пресветлым князем».
Я нескольким обучен языкам.
Не каждому об этом знать я дам».
«А далеки ль пути, простой купец?»
«Ну, вот, запомнил, Петя, молодец.
Там злая ведьма меряла клюкой,
Да вдруг махнула с горести рукой».*
Ну, что ж, перекрестимся как-нибудь
И тронемся в опасный долгий путь,
А то уж солнце светит свысока,
И буйный ветер гонит облака.
Василий князь, да здоровяк Иван,
Петрушка-стремянной да и Степан.
       
       * * *
И четверо здоровых молодцов
Уехали с земли своих отцов.
Ночные не зажглись еще огни,
Когда к леску подъехали они.
Нежданно показались из лесов
Десятка три татарских ездоков.
Одеты в тягиляи* и штаны.
И на лицо как-будто все равны:
Широкоскулы, с тонкими усами,
И все они с раскосыми глазами.
Пришпорив низкорослых лошадей,
В кольцо зажали княжеских людей.
«Кто есть такой? Сейчас же отвечать!-
По-видимому, старший, стал кричать,-
Есть пропуск у тебя? Где твой ярлык?»
Князь хорошо татарский знал язык.
И смелости своей не потерял.
Свою им панагию* показал
И объяснил татарам на ходу,
Что он купец и держит путь в Орду.
И те, что рядом с ними молодцы,
Как есть, негоцианские купцы.
Вот только языка им не понять,
Поэтому придется помолчать.
Усёк татарин, что «ярлык» из злата.
Подумал, что купчишка-то богатый.
Присвоить он иконку ту хотел,
Да оказался вдруг не шибко смел.
Шепнул ему Василий по секрету
Про золотое украшенье это.
Как сам Великий хан его вручил
И языку татарскому учил,
Как посредине ханского шатра
Кумысом упивались до утра.
Василия язык искусно врал,
И голос от испуга не дрожал.
Поверил вражин россказням его
И боле не предпринял ничего.
Сверкнул глазами злобно на «купцов»
И развернул обратно жеребцов.
«Вот это да,- Иван слегка охрип.
Язык от страха к нёбушку прилип.
Скажи-ко, князь, а что ему ты плёл,
Что он так быстро всех татар увёл?»
«Язык во рту, чтоб службу сослужить:
Договориться, а не говорить,-
Ответил князь, задумавшись чуть-чуть.-
Неплохо было б нам и отдохнуть,
А то поднялся, вроде, ветерок.
Разложим на полянке костерок».
Вопрос задал Степан: «Мне дай ответ:
Татарин верит в Бога или нет?
Я, вроде, не видал на них креста.
Ужель они не веруют в Христа?»
И князь сказал: «У них же Магомет,
А больше никакого Бога нет.
Глаза они возводят к небесам,
Да только руки шарят по низам*.
Ну, все. Теперь давайте отдыхать,
А то нам завтра раненько вставать».
Но среди ночи все же князь проснулся,
Встревоженно вокруг он оглянулся,
Увидел у костра, что Петр сидит,
А рядом с ним Степан вовсю храпит.
«Наверно, Степке сон хороший снится.
А мне чего-то вот совсем не спится,
Хотя поспать давно уже пора,
Наверно, перенервничал вчера».
«А я сейчас хороший видел сон.
Так ясно видел, будто явь был он.
И мама молодая там всегда.
Я матери не видел никогда.
Она скончалась в год моих родин.
Отец меня воспитывал один.
Он так и не женился до конца.
Всегда чтить буду своего отца».
Недолго князь с Петрушкой пошептались,
И сны в них потихонечку прокрались.
Наутро пожевали что-нибудь
И продолжали свой опасный путь.
Старательно посады огибали,
Чтоб невзначай их люди не узнали.
И расслаблялись только лишь в лесу,
Дивясь на ненаглядную красу.
Остановились соловья послушать,
Шагами тишину чтоб не нарушить.
От Родины чем дальше удалялись,
Тем чаще узкоглазые встречались.
И вот уже прошел немалый срок,
Ушли когда посланцы на восток.
Полгода пропадали, почитай.
Пришли туда, где правил хан Чимтай.
Но до Чимтая просто не дойти.
Нукеры* встанут на твоем пути.
И приведут к эмиру на допрос,
Где спросят: кто ты есть, где жил, где рос
Прохожие иль гости*-господа?
Зачем пришли, попали как сюда?
И вот они в шатре уже сидят,
За ними где две сотни глаз следят.
Эмир кумысом гостя угощал,
Но князь наш хорошо обычай знал.
Наставником татарин князю был
И хорошо законам обучил.
Святой напиток следовало пить,
А отказаться – смертно оскорбить.
Пролить кумыс хоть каплею одной –
Считай, что поплатился головой.
Из рук эмира князь наш чашу брал,
И в три глотка он осушил бокал.
Кумыс глотал он против своих сил,
И кислый вкус щербетом закусил.
А Абдулай, эмира звали так,
Выманивать подарки был мастак.
Коль в перстне гостя светит изумруд,
Эмир смекнул, что все не просто тут.
В Орду купцу так просто не пройти.
Купец не носит злато на груди.
Подумал Абдулай: «Да он хитрец,
Быть может, он и вовсе не купец».
И, словно его мысли угадав,
Из куля вынул чашу князь, сказав:
«Я знаю, ты в Орде великий воин.
Почтить тебя, как ты того достоин,
Вот этим кубком золотым хочу.
Заметь, дарю не мех я, не парчу.
Украшен кубок лалом*, бирюзой,
Алмазом, словно чистою слезой.
Не лалом ценен кубок, не камеей*,-
Но пили из него цари Румеи*.
Один из них, не знаю, почему,
В дар кубок дал прадеду моему.
Эмир! Секрет узнай, не оскорбясь.
Я вовсе не купец, я русский князь!
Визитом тайным к вам затем попали,
Чтоб золотоордынцы не прознали.
Ты знаешь сам, каков у них закон.
Не пощадит и царской крови он».
Удачно князь визит свой подсластил.
Эмиру кубок все-таки польстил.
И, на подушки медленно садясь,
Эмир ответил: «Ай, спасибо, князь!
Таких даров никто мне не дарил:
Да чтоб из кубка царь Великий пил!
За это благодарен я судьбе.
Устрою встречу с ханом я тебе.
Но, князь, понять ты это должен сам,
Что без подарков вас не примут там».
«О том не беспокойся, Абдул-хан,
Подарков будет полный достархан*».
И вот, прождав то месяц или два,
Услышал князь заветные слова.
Пришел нукер, нижайший дал поклон:
«Хан шлет привет. Ждет князя завтра он».
Явиться сразу – значит, стать рабом.
Князь поразмыслил о деньке-другом,
День третий и четвертый пролетел.
На пятый день идти он захотел.
Ведь в пятницу святую много лет
Озлиться не позволит Магомет*.
Удачно князь Василий рассчитал.
Перед Великим ханом он предстал.
Князь первым разговаривать не стал.
Закон хозяев крепко почитал:
Дождался пригласительного жеста,
И сел он на указанное место.
Хан быстро ноги под себя поджал.
Беседовать он с русским князем стал:
«Привыкли мы приезжих уважать.
Зазря не стали русских обижать.
У нас не так, как в Золотой Орде-
Никто не унижается нигде.
Прошу тебя кумыс со мной испить.
О чем хотел со мной ты говорить?
Не зря же ехал ты ко мне сюда.
Не Золотая ли виной тому Орда?»
«Спасибо, хан, что принял в этот час.
Ты прав, твой брат одолевает нас.
Но прежде, чем мне на врагов пенять,
Клинок дамасский я прошу принять.
Тебе дарю клинок и ножны эти,
Как воину прелучшему на свете.
Мои дары достойные тебя:
Вот на седле искусная резьба,
Из злата лук, из серебра стрела,
До вражеского сердца чтоб дошла.
Прими дары, Чимтай, не обессудь.
Хотел уважить хана чем-нибудь».
Та речь для хана по сердцу была,
И на душе цветами зацвела.
Хан улыбнулся и подарки взял
И руку к сердцу накрепко прижал:
«Спасибо, князь, сумел ты покорить.
Прошу тебя в гостях у нас пожить.
Мой дом родной и твой отныне дом.
Проблемы все обсудим мы потом».
Обычай был: коль в гости друг иль брат,
То о делах не сразу говорят.
И князь наш со-товарищи ушел.
К палатке их нукер седой повел,
В которой князь с друзьями будет жить.
Нукер отныне будет им служить.
Когда Василий внутрь уже входил,
На девушке свой взгляд остановил,
Походкой плавной мимо что прошла:
«Кто это?» «Дочка хана, Фейзула.
Да, девушка на редкость хороша.
Такой же красоты ее душа:
Она добра и ласкова, как мать.
Такой улыбки в мире не сыскать.
И косы у нее чернее ночи.
Забудешь обо всем, ей глядя в очи.
Прелестное у Фейзулы лицо,
А стан, как обручальное кольцо.
Когда идет – ей клонится трава.
Заговорит – кружится голова.
Ты про нее, пожалуйста, забудь.
Хан может за нее башку свернуть
Или хребет тебе переломать.
О ней нельзя ни думать, ни мечтать».
Князь усмехнулся, пробурчал в усы:
«Глазам нельзя не видеть сей красы.
Великий хан, что ярче всех светил,
Нукерам даже думать запретил?
А для кого цветет такой цветок,
Раз на него взглянуть никто б не смог?
Иль для того, чтоб, думается мной,
Продать в гарем двадцатою женой?»
Ему нукер по-русски говорил,
И очень этим князя удивил:
«Я не нукер, я русский человек.
Да вот остался я в Орде навек.
Давно когда-то я сюда пришел,
И вот любовь свою я здесь нашел.
Я на Руси холоп боярский был.
Здесь вольным человеком жизнь прожил.
Мне дали здесь оружье и коня,
И оженили по любви меня.
А к Фейзуле тут сватался мурза,
Да больно злые у него глаза.
Хан не желает дочери злой доли,
Перечить он не станет ее воле.
Но стережет ее он пуще глаз,
Поэтому предупреждаю вас».
И князь с пренебрежением сказал:
«А я до сего времени не знал,
Какой в Орде порядок учинили,
Что русского за жеребца купили».
Сказал старик: «Не понял ты меня.
И я не продавался за коня.
Ты вывод делать погоди чуток.
А что ты знаешь об Орде, сынок?
Орда – это не скопище народа.
Татарин честен от начала рода.
Это ведь мы «поганым» его чтим*,
Но это слово не подходит им.
Всю жизнь веду с татарами я дружбу
И знаю, что война для них не служба:
Смертельный риск, но не за звон монет.
Вознагражденья им за это нет.
Ради чего тогда воюет воин?
Да каждый грабежа из них достоин.
Так думает любой из них боец,
Ведь каждого так воспитал отец.
Насилие – обычное явленье.
А что награбит – то и награжденье.
При грабеже чинят они расправу.
И для себя они, конечно, правы.
Для стран, порабощенных же Ордой,
Нагрянули нежданною бедой.
Но дома у себя простая кража
Каралась хуже, чем убийство даже.
Мошенников, воров, простых лжецов
Казнили, как последних подлецов.
Поэтому, не знамо там замков.
Не запирали дом спокон веков.
Они своей всегда покорны знати.
И нет средь них разбойников и татей*.
И ссор в Орде опять же не бывает,
Там спьяну никого не убивают.
В голодный год играют и поют
И дружно меж собою все живут.
Коль пищи у кого-то не хватает,
Сосед делиться с ним не забывает.
Нет зависти в татарах, нет вражды.
Несдержанны с чужими и горды.
Скупы и алчны только для чужих,
И выпросят чего-нибудь у них.

Убийство чужака для них пустяк.
Не ходят потому к ним просто так.
А если что ордынец обещает,
Всегда и в срок он это выполняет.
А знаешь, чем мне нравится Орда?
Здесь труд искусный ценится всегда.
Национальность здесь совсем не грех.
Искусных мастеров ценили всех.
Со всяких стран сгоняли мастеров
И делали из них своих рабов.
Обидно, что свободы их лишили,
Зато за труд им золотом платили.
Такого достигали те богатства,
Что выкупались быстренько из рабства,
И были уважаемы в Орде.
Такого ты не встретил бы нигде.
Но дело у татарина – война,
А дома ждет жена, да не одна.
Чем больше жен, татарин тем знатней.
Да вот в правах не выше он над ней.
Здесь женщина – жена, сестра и мать.
Ей незачем обличье закрывать.
И в лица смотришь ты спокойно их.
Она вольна в решениях своих.
Никто не будет рот ей затыкать,
Совет мужчине может дельный дать.
Татары женщин очень уважают
И в жизни никогда не унижают.
А коль женился воин на рабыне,
Свободна станет вмиг она отныне.
И споры между них бывают редко.
А знаешь, как они стреляют метко?
Любого татарчонка с ранних пор
Сажали на коня верхом без шпор*.
И с детства воин должен был уметь
Оружием любым легко владеть,
Пустить стрелу или аркан бросать,
Во весь опор на лошади скакать.
А если он в бою неважный воин,
То зваться человеком не достоин,
И место ему лишь среди рабов.
Поделать что? Закон у них таков.
В Орде ходить не принято пешком.
Хоть пять шагов, да на коне верхом.
Рабы и слуги пешими у них.
Ну, в их число и воинов простых.
А знаменита тем еще Орда –
Оседланы их лошади всегда.
И спят, не раздеваясь донага,
С оружием, положенным в ногах.
Поэтому, тревогу услыхав,
Орда в минуту будет на конях.
Но если же когда-нибудь в бою
Проявит трусость воин вдруг свою,
Ждала его позорнейшая смерть:
Оружье об него марать не сметь.
Опущен на колени он, и вот
Его убил удар ноги в живот.
Вот так-то, князь. А ты, небось, не знал
Всего, что я сегодня рассказал».
Воскликнул стремянной: « Вот это да!
Взялась откуда Белая Орда?
Хватило бы одной и Золотой.
В чем разница меж этой или той?
Ты много знаешь, просвети-ка нас».
И мудрый воин начал свой рассказ:
«Давно когда-то был единый хан.
И было ему имя Чингизхан.
Без счета войско он сумел собрать,
Но нелегко им было управлять.
Земли премного он завоевал,
О власти тут задумываться стал.
Войска он разделил на два крыла,
И часть его налево отошла.
И Белою звалась она Ордой.
Понятно, что другая – Золотой.
Крыло назвали цветом золотым,
Что сам Чингиз командовал над ним.
Чингизом же над Белою Ордой
Командовать назначен хан другой.
Но человек любой в миру не вечен.
И Чингизхан был смертью где-то встречен.
А после похорон, как и везде,
Произошел раскол в большой Орде.
Пошел на хана хан, на брата брат.
У нас в Руси ведь так же, говорят.
Мир круче смуты не видал такой.
И Белая не дружит с Золотой,
Где друг за другом заговор плетут.
Я думаю, тебе помогут тут».
Сказав все это, воин замолчал.
Задумчиво Василий вдруг сказал:
«Знать, Белая попроще Золотой.
Но я все чаще думаю о той,
Что мимо, словно лебедь, проплыла.
Стоит перед глазами Фейзула.
Ее мне позабыть уж не дано
И сердце, словно ранено оно.
 
       * * *

Но как найти подход к ее отцу?
Хочу прильнуть к прекрасному лицу.
Мечты мои сейчас несутся в небо.
Скорей бы быль сменила эту небыль.
Хочу рукою стан ее обнять,
Всю ночь слова ей нежные шептать.
Пустил в меня Перун свою стрелу.
Не хочется терять мне Фейзулу».
А Петр ему нахально отвечает:
«Попей вот простоквашки, полегчает.
Терзает меня смутное сомненье.
И умный попадает в положенье
Преглупое, хотя бы иногда,
А дураки в нем, кажется, всегда.
Того, что не имел – не потерять.
Давно тебе об этом надо знать.
« Бьюсь об заклад своею головой,
Что станет Фейзула моей женой.
Иначе, весь от страсти я сгорю.
Сегодня же я с ней поговорю.
Красы такой не видел я нигде.
Любовь свою я повстречал в Орде,
И чувствую, жениться мне пора»,-
Воскликнул князь и вышел из шатра.
И вот идет, задумавшись, один.
Сам себе раб, себе сам господин.
Одет он не по-княжьи, налегке.
И ноги привели его к реке.
Он от ордынских вдаль ушел шатров.
Уж не видать горящих там костров,
И конский топот, ржанье не слышны.
Как хорошо побыть средь тишины!
Предаться мыслям, о любви мечтать
И Русь свою родную вспоминать.
Князь не заметил, как луна взошла.
Но кто это? О. Боже, Фейзула!
«Твоя походка до того легка,
Что даже бег замедлила река.
Траву ласкаешь длинною косой,
И звезды меркнут пред твоей красой.
Не быть луне красивей никогда,
Закрылась облаками от стыда.
Твое дыханье легче ветерка,
Ресницы, как крыло у мотылька,
И ярче угля черные глаза.
Твой стан, как виноградная лоза»,-
Ей князь все говорил и говорил.
Всю душу Фейзуле он отворил.
Пред нею изливался, не стыдясь.
«Василий мое имя». «Знаю, князь.
Об этом знают все у нас в Орде.
От наших глаз не скроешься нигде.
Ты ждешь кого-то, иль гуляешь тут?
Слова твои до сердца достают,
След оставляя благостный на нем.
Глаза твои горят живым огнем.
Раз так заговорить со мной хотел,
То это значит, что ты очень смел.
А коль отцу об этом доложить,
То никому тебя не откупить».
«Мне головы своей теперь не жаль,
Коль место в сердце обрела печаль.
Живет там черноглазенькая лада,
Единственная в жизни мне отрада».
И девушка румянцем зацвела.
Ответила тихонько Фейзула:
«Я лживыми словами не клялась.
На свет с душой я чистой родилась.
И ты напрасных слов не говори.
Ты разберись, что у тебя внутри.
Но если ты решишь, что я нужна,
То завтра, как взойдет на свод луна,
На это место снова приходи.
Но только, князь, прошу тебя, гляди,
Чтоб не пришлось назавтра опоздать.
Прощай же. Приходи, я буду ждать».
С тех пор встречались Фейзула и князь.
Любовь в душе обоих родилась.
На лодке по реке они катались,
Обнявшись, долго за руки держались.
А князь под светом всех ночных светил
По-русски говорить ее учил.
И девушка язык переняла.
Сказала как-то князю Фейзула:
«Тебя любить я буду навсегда,
Как с гор несется талая вода.
Пожалуйста, Василий, я проси,
Я ничего не знаю о Руси.
Бывала я на русской стороне.
Там полюбились песни ваши мне».
Ответил князь: «Не только расскажу,
Но времечко придет, и покажу,
Как хороводом девушки идут,
Веночки из цветов себе плетут.
Растет там много всяческих цветов.
Увидишь поле ярких васильков,
Куниц увидишь, что в лесах живут,
Ладьи резные, что в волнах плывут.
На ярмарку сводить тебя хочу,
На русских каруселях прокачу.
И не видала русской ты зимы,
Когда из снега бабу лепим мы.
И нет на свете веселей поры,
Когда на санках катишься с горы,
По ледяной скользишь ногами речке,
И греешься потом на русской печке
Да ждешь, когда опять весна придет
И ленты зелени в деревья заплетет.
И грудь земли украсит цветом вновь,
В нас разбудив прекрасную любовь.
Я лучше не могу тебе сказать.
Такое можно только показать».
Им было хорошо вдвоем сидеть
И друг на друга с нежностью глядеть.
Подстерегла опасность молодых,
Глаза чужие выследили их.
Следил мурза за ними Мубарек,
Опасный, злой и подлый человек.
Мечта в нем ханским зятем быть жила,
Да отказала сватам Фейзула.
И Мубарек зло в сердце затаил.
Василия он погубить решил.
О тайных встречах хану он донес.
Василию тот учинил допрос.
Но князь наш труса праздновать не стал.
Он на вопросы честно отвечал.
И хану твердо поглядел в глаза.
Напрасно оболгал его мурза.
Князь честен перед ханом и Ордой,
Не замышлял измены никакой.
И Фейзулу ничем не обижал,
К свиданиям ее не принуждал.
Готов поклясться честью он своей,
Что не чинил насилия над ней.
Чимтаю был приятен русский князь
За то, что отвечал он, не боясь.
Стоял князь прямо, говорил легко.
И голову держал он высоко.
От страха его голос не дрожал.
Свою десницу* на сердце держал.
Залюбовался русским князем хан
И приказал расставить достархан.
«Я, русский князь, хочу сказать тебе,
Что спор у нас решается в борьбе.
Тот победит, в чьем сердце страха нет,
В ком мысль чиста, из глаз струится свет.
Рука не дрогнет – в цель ты попадешь,
Коль промахнешься: сказанное – ложь.
Ведь у лжеца всегда дрожит рука.
А тот, кто прав, стрельнет наверняка.
А после лука с каждой стороны
Поставить по батыру* вы должны.
       
И кто из них окажется сильней,
Тот и ответит, кто из вас честней.
С друзьями завтра на поляне будь.
Коль проиграешь, князь, не обессудь.
А выиграть придется в схватке сей –
Поговорим о дочери моей».
Идет к шатру Василий сам не свой.
Пришел к друзьям с поникшей головой.
И рассказал подробно, как сумел,
Какой он с ханом разговор имел:
«Мне честь свою придется защищать.
Из лука завтра буду я стрелять.
А чтобы испытать свою судьбу,
Тебе, Ванятка, продолжать борьбу.
Тревога меня за сердце взяла.
Наградой в схватке будет Фейзула.
И ты, Иван, обязан победить.
Без Фейзулы на свете мне не жить».
Ответил Ваня князю, распалясь:
«Победу мы одержим, светлый князь.
Скорее небо молнии расчертят,
Чем победят нас эти злые черти.
Но если, князь, я с ним в борьбе не слажу,
То хоть дерьмом его всего обмажу».
«Ты, друг Ванюша, перестань шутить.
На свете без победы нам не жить.
И если проиграем, прямо тут
Нас, как злодеев, смерти предадут.
И не видать родной нам стороны,
Поэтому, мы выиграть должны».
Заря едва лишь только занялась,
Уж вышел из кибитки светлый князь.
Один лишь лук со стрелами при нем.
Пошли друзья к поляне вчетвером.
Там хан на возвышении сидел.
Он подошедших сверху оглядел:
«Ты точен, русский князь, не опоздал».
Своим батырам знак рукой подал.
Чуть солнце над поляной поднялось,
Соревнованье сразу началось.
Повесили мишень в двухстах шагах.
Князь крепко лук зажал в своих руках,
Коленом стал на свежую траву
И натянул на луке тетиву.
Запела песней тонкая стрела,
Мишени прямо в центр она вошла.
Не подвели ни руки, ни глаза.
«Пришел черед тебе стрелять, мурза.
Прошел я испытанье до конца»,-
Промолвил князь и пот утер с лица.
Зубами скрипнул Мубарек со зла:
«Пока еще не ясно, чья взяла.
Нам победителя объявит хан».
И, взяв стрелу, отбросил прочь колчан.
Толь плохо целился, а, может быть, со зла,
Ударилась о щит его стрела.
И, отскочив, на травушку упала.
Толпа от удивленья застонала.
И было, отчего им застонать:
Их воин в цель стрелу не смог вогнать.
Такого не случалось никогда.
Покрыт позором, ждет мурзу беда.
Ивана объявил на бой бирюч*.
Поцеловал тот камень бел-горюч*.
Ивана князь крестом перекрестил,
На честный бой его благословил.
Не всем борьба такая по плечу.
Она дается разве силачу.
Тут правила придется уяснить:
Либо борца на землю повалить,
Иль от земли с ногами оторвать
И на руках до той поры держать,
Пока судья до трижды не сочтет,
В ладоши не отхлопает свой счет.
И вот на круг выходит богатырь:
Ивана выше, три сажени вширь.
Такого не видали мы пока.
Там выя*, как у зрелого быка,
И мускулы стальные в три обхвата,
Да с голову кулак его зажатый.
Но наш Иван не из пугливых был.
Он ловкостью батыра победил:
Опомниться богатырю не дал,
По-быстрому, за спину забежал,
Подножку дал, на корточки присел.
Батыр через него перелетел.
С презреньем хан на воина глядит,
Что наш Иван верхом на нем сидит.
Татарин побежденный пояс снял,
Узлом его на шее повязал,
Потом покорно на колени стал
И ханского решенья ожидал.
Поняв, что ханский гнев не пощадит,
Ему Иван с почтеньем говорит:
«Мой хан! Не торопи своих коней.
Твой воин не слабей меня, сильней.
Ему не просто нынче не везло.
Внимательно вглядись в его чело*.
Испарина из пор его полезла.
Не страха это признак, а болезни.
Целебные есть травы у меня.
Он будет на ногах через три дня.
А после, коль изволишь пожелать,
Свою борьбу мы сможем продолжать».
Таким речам хан очень удивлен.
Немного поразмыслив, молвил он:
«Ты благороден. Всем я говорю:
Вот эту падаль я тебе дарю.
Отныне волен ты его убить.
Теперь ему в Орде у нас не жить.
Мы в битве проигравших убиваем.
И больше человеком не считаем.
Теперь он твой, бери его себе.
Хозяин ты теперь его судьбе.
А ты же, князь, сегодня доказал,
Тебя мурза напрасно оболгал.
Убить его – нет власти тут моей:
Ведь он мурза, и ханских он кровей.
Его за ложь могу я наказать.
Отныне из Орды его изгнать!
Приказ сегодня возвестить везде:
Что Мубарек не числится в Орде!
А кто его на время приютит,
Тот будет сам намедленно убит!
Я помню, князь, с тобой наш уговор.
О Фейзуле не кончен разговор».
Сказав, ушел со стражей хан с поляны,
Окинув взглядом гордого Ивана.
А тот татарину сказал: «Вставай.
Как звать тебя?» «Отец нарек Кинбай.
Но мне под этим именем не жить.
Я раб твой. Должен ты меня убить.
И почему живой я до сих пор?
Быть побежденным, воину – позор».
«По-моему, ты глупость говоришь.
Ну, неужели ты не уяснишь,
Что не хочу тебя я убивать.
Не знаю, как еще тебе сказать.
Я очень буду дружбе нашей рад.
Запомни, ты не раб мне, а собрат.
В бою я, может быть, тебя б убил.
А здесь я в честной схватке победил.
И не всегда в бою решает сила.
Тебе сегодня просто не фартило.
У нас, у русских, поговорка есть:
«Всего дороже нам любовь и честь».
Ошибки другу надобно прощать.
Вслед камень не спеши ему бросать.
Пусть наша дружба век тебя хранит.
Обид тебе никто не причинит».
«Меня ты не убил. Я твой аньда*.
Твоею тенью стану навсегда.
Ночами можешь ты спокойно спать.
Всю жизнь тебя я буду охранять.
Меня бы, как собаку, удавили.
А после имя навсегда забыли».
«Да, хан ваш скор на быстрые расправы.
Отведать не боится он отравы?
Вдруг кто-нибудь захочет отмстить?
Не каждому рабом отрадно быть».
«Наш хан, аньда, совсем не знает страха.
Он мудрость мира и рука Аллаха.
На все вопросы может дать ответ.
Он знает: кому – сладко, кому – нет.
Он думает один за нас за всех
И молится, чтоб к нам пришел успех.
Такая от рожденья наша доля –
Святой его повиноваться воле.
Он хан, я раб. Чего еще скажу?
Я хану с детства преданно служу.
Свою святую волю он явил –
Меня тебе сегодня подарил».
«Обычай ваш довольно не простой.
Однако, ехать нам пора домой.
Шатер наш близко, можно бы пешком.
Но мы с тобою тронемся верхом.
Садись-ка на каурого коня.
Пусть видят все, что друг есть у меня».
«За честь такую, я сказать хочу,
Втройне тебе я дружбой отплачу».
В орде с тех пор распространился слух,
Что нет дружнее в жизни этих двух.

       * * *
Василий себе места не найдет.
Хан почему-то князя не зовет,
Хотя прошло уже немало дней.
И день и ночь князь думает о ней.
Он каждый день приходит к берегам.
Но Фейзулы следов не видно там.
И, видя, что Василий сам не свой,
Заводит Петя разговор такой:
«Не прогневись на нас, пресветлый князь.
Тебе откроем душу, не таясь.
Напрасно ты о ней все время тужишь.
Наперстком град горящий не потушишь.
К тому я это, что ты, князь, готов
К шатру из шелка засылать сватов.
А ты напомнить всех нас попроси:
А для того ль мы шли сюда с Руси?
Красавица, конечно, Фейзула.
И ликом, и фигурой – всем взяла.
У нас свои невесты хороши.
Ты присмотрись – любая для души.
А в женах у князей, куда ни кинь,
Татарских еще не было княгинь.
Ты миссии своей не позабудь.
За помощью прошел ты долгий путь.
Беседы с ханом не было такой.
Ты от любви свихнулся головой.
Но Фейзулу придется позабыть.
Ей русскою княгинею не быть».
«Мышлением своим я не пойму.
Да почему нельзя-то, почему?»
«Тебе, Василий, правда, невдомек?
Во-первых, дом родной от нас далек,
Во-двух, поганой веры Фейзула,
А в-трех, с тобой на Русь она б пошла?
В-четвертых, хан захочет отпустить?
И в-пять, она княгиней хочет быть?
В-шестых…» «Довольно, Петр, угомонись.
Тебя послушать - вовсе не женись.
Ну, в чем же виновата Фейзула?
В том, что ее татарка родила?
Чтоб разговоры эти прекратить,
Хочу свое решенье огласить.
Такая мысль мне в голову пришла:
Княгиней русской будет Фейзула!
Чтоб было ясно, я скажу, Петруша.
Ты лишь меня внимательно послушай.
Коль станет Фейзула моей женой,
Чимтай на зятя не пойдет войной
И охранит от Золотой Орды,
Чтоб не было у дочери беды.
Получим выгод две, а не одну:
Русь - мир, а я – любимую жену».
Неделя с той поры уже прошла.
Увиделись наш князь и Фейзула.
Князь в долгий ящик класть дела не стал.
Он девушке любимой так сказал:
«Нас никому с тобой не разлучить.
Пойду к отцу руки твоей просить.
Я знаю, у татар таков закон:
Иметь он позволяет много жен.
Понять такой закон не в нашей власти.
Как можно чувство разделить на части?
Обычай наш не терпит суеты.
Единственная суженая – ты.
И страсть моя вздымается волной.
Моя любовь лишь для тебя одной».
По-русски она все же поняла.
За шею князя крепко обняла:
«Мои желанья для отца закон.
Моей любви не станет против он».
Едва лишь солнце утром поднялось,
Василию в кибитке не спалось.
С товарищами рано поутру
Верхом подъехал к ханскому шатру.
«Прости, Чимтай, что я без приглашенья.
Моё не терпит дело промедленья.
Я русский, и закон у нас другой,
Но он не оскорбит обычай твой.
Меня, надеюсь, выслушаешь ты.
Я не один. Со мной мои сваты.
Словами никогда я не юлил.
С тобой всегда я прямо говорил.
Без Фейзулы на свете мне не жить.
Пришли к тебе руки ее просить.
Ты отпусти на Русь ее со мной
Княгиней русской и моей женой».
Закончил свою речь великий князь,
По-русски хану в пояс поклонясь
Пониже, чтоб рукой земли достать.
И встал затем ответа ожидать.
Хоть странно это, хан не рассерчал.
Улыбкой доброй князя он встречал:
«Я дочку замуж за тебя отдам
Тогда лишь, когда примешь ты ислам».
«Прости, хан, но такому не бывать.
Негоже князю веру предавать.
Меня никто на свете не поймет.
Народ меня мой сразу проклянет.
Коль мне не веришь, то спроси у всех,
Что веру поменять – смертельный грех.
То равно, что Отчизне изменить.
Как после я смогу на свете жить?
Меня ты перестанешь уважать.
Прости, хан, но такому не бывать.
Ты дочь свою любимую спроси.
Согласна она веру взять Руси?»
«Томиться ожиданьем нам не вмочь.
Позвать сюда немедля нашу дочь!»
Немедленно явилась Фейзула,
Как - будто за шатром она ждала.
«Тут русский князь беседует со мной.
Он просит взять тебя своей женой.
Тебя княгиней хочет видеть он.
Но ты Христу должна отдать поклон,
Отныне лишь по-русски говорить,
А так же на Руси далекой жить.
Ты от меня уедешь навсегда,
Останется вдали твоя Орда.
Законам русским будешь ты служить,
Одежду станешь русскую носить.
Подумай, дочка, все ли по тебе.
Ты перемену выдюжишь в судьбе?»
Воскликнула тут с жаром Фейзула:
«За ним я на край света бы пошла!
Мне любый он, и я ему люба.
Княгиней русской быть моя судьба».
Хан встал и руки им соединил,
И на союз он их благословил:
«Ответствен за нее ты перед светом.
И никогда не забывай об этом.
Пусть будет так.- Ответил мудрый хан.-
Ты поклянись, целуй мой ятаган*».
«Прости, мой хан, но клятвы я не дам.
Привыкли верить русские словам.
И слово держит русский человек,
И не нарушит он его вовек».
«Договорились, князь, а ты хитер.
С моим поставишь рядом свой шатер».
На князя толстым пальцем показал:
«Он будет зять наш. Это хан сказал.
Пока я русских видел только в деле.
Но каковы вы будете в веселье?
По всей Орде о свадьбе объявить.
И в эту честь охоту разрешить!»
Устроили в Орде великий той*.
И веселей не знали свадьбы той.
Кумысом угощали всех подряд.
Пятьсот овец забили, говорят.
И плову наварили казаны.
А песни по степи три дня слышны.
А после свадьбы радость всем опять:
Себя в охоте можно показать.
Молва по всей округе разошлась:
У хана зять – Василий, русский князь.
В шатре Ивана попросил Кинбай:
«Аньду ты на охоту забирай.
Меня ты лучше не видал стрелка,
Моя стрела не мазала пока.
Кинжал кидаю я ловчее всех.
Я обещаю, будет нам успех.
А вечером с друзьями вчетвером
Мы к ханскому шатер перенесем.
Жить рядом с ханом, пить с ним или есть;
Великая оказана вам честь».
Степана утром князь к себе позвал.
На Русь ему вернуться приказал:
«Оповести там весь народ честной.
Скажи, с княгиней еду я домой.
Пайцзу* нукер охранную принес.
Пускай в пути спасет тебя Христос.
И не забудь - ты княжеский гонец.
Мытарствам нашим наступил конец».
И, проводив Степана со двора,
Сказал, что на охоту всем пора.
Его княгиня вышла провожать,
Чтоб на охоту добрую собрать.
Уж в две косы она заплетена,
Что означает – мужняя жена.
Не захотел расстаться князь с женой
И на охоту взял ее с собой.
Но самым первым ехал хан Чимтай,
За князем едут Петр, Иван, Кинбай.
Кинбай не раб, свободный он уже.
И хану это явно по душе:
Иван при всех назвал его «аньда».
Не слышала такого их Орда.
Он благородства выше не встречал.
Хан рад, что дочь за русского отдал.
Не только может русич воевать.
Хан видел, как умеет Русь гулять:
Как лихо пляшут, бражки много пьют,
Как русской песней за душу берут.
Не до конца он понял их идей,
Но в них хороших видел он людей.
И русский человек совсем не трус.
Так думал хан, покручивая ус.
«Нам волк в лесу тропу перебежал.
Охоте доброй быть»,- так хан сказал.
«Что там за лес виднеется, аньда?
Пойдем с тобой охотиться туда».
«Туда нельзя, там злой шайтан* живет.
Убьет тебя или меня убьет.
Тому уже вот несколько ночей,
Как виден яркий свет его очей».
«Я никаких кикимор не боюсь.
И ты, аньда, пожалуйста, не трусь.
Не хочешь, князь, в лесок тот поскакать,
Чтобы живого беса увидать?
До той поры я в леших не поверю,
Покуда самолично не проверю.
Бесстрашен я, весь в своего отца».-
Сказал Иван, пришпорив жеребца.
Вся молодежь за ним в галоп неслась.
Но все же первым врезался в лес князь.
Недолго они по лесу бродили,
Следы кострищ здесь князя удивили:
«А вот и очи страшного шайтана.
Здесь от Орды скрывался кто-то тайно.
И это враг. Нам вовсе он не друг.
Давайте оглядим здесь все вокруг.
Здесь должен быть какой-то человек».
На дереве в ветвях был Мубарек.
Глазами злыми князя он сверлил.
Свое он униженье не забыл,
Мечтая князю страшно отомстить.
Задумал он Василия убить.
И вот летит каленая стрела.
Упала вдруг со стоном Фейзула.
Стрела пронзила молодую грудь.
«Скорее, помогите кто-нибудь!
У Фейзулы стрела в груди торчит!»-
Василий от отчаянья кричит.
У девушки фонтаном кровь течет.
Князь в ставку на руках ее несет.
И хан Чимтай отныне сам не свой,
Сидит в шатре с поникшей головой:
«Свалила мою дочку лихоманка.
Над ней колдует старая шаманка*».
Воскликнул князь: «Шаманку не хочу!
Позволь, жену я лично излечу.
Поверь, отец, через четыре дня
Ты с Фейзулой увидишь вновь меня».
«Иди, мой зять, лечи свою жену.
Не оставляй в беде ее одну.
Мне мысли не дают спокойно спать:
А чья стрела, хочу теперь узнать?»
Ту самую стрелу Иван принес
И очень тихо хану произнес:
«Убийцу знает мой Кинбай-аньда».
«Позвать его немедленно сюда!-
Воскликнул хан. – О, слава всем богам!»
Вошел Кинбай и ниц упал к ногам:
«Исправить эту я смогу беду.
Коль хан велит, убийцу я найду.
Такие стрелы держит не любой.
Гляди: они украшены резьбой,
И наконечник радует глаза.
Заказывал их Мубарек – мурза.
Не на княгиню пущена стрела.
Попалась ей случайно Фейзула.
На князя шла каленая беда,
Мурза промазал; впрочем, как всегда.
Не смог он князю Фейзулы простить,
Вот и решил жестоко отомстить.
Но дрогнула рука его со зла.
И месть не в эту сторону пошла.
Когда его навек изгнали тут,
Он в том лесу нашел себе приют.
Я выследил следов его ходы:
Он прячется у Золотой Орды».
Взбесился хан: «Проклятый Мубарек!
Его хозяин нынче хан Узбек.
Послать к Узбеку моего гонца!
Пусть выдадут злодея- подлеца!»
       
       * * *
Шаманка хану шепчет на ушко:
«Поднять княгиню будет нелегко,
И рана в ней довольно глубока.
Ее не скроет русская рука.
Я дым над ней священный бы зажгла,
И через месяц встанет Фейзула.
А через два смогла бы говорить.
Напрасно русским дал ее лечить.
Их знахарство – обычное вранье.
Увидишь сам – погубит он ее».
А князь с Иваном бьется над женой.
Не спал пока он ночи ни одной.
Он зверобой ей к ране приложил,
Отваром сон-травы ее поил,
Молитвы Богородице читал,
С тревогой каждый вздох ее считал.
Уж третья ночь бессонная пошла,
Когда глаза открыла Фейзула.
Увидела она милого друга
И улыбнулась ласково супругу:
«С известием к отцу скорей пошли,
Что твои травы очень помогли».
Кинбай-аньда остановил рукой
И князю дал совет теперь такой:
«Не стоит, княже, время торопить.
Нам ночи хватит, чтобы все решить.
Там нынче шторм, но штиль его сменяет.
На нас сегодня времечко играет.
У нас в Орде недаром говорят:
«Что ночи день всегда бывает рад*».
А утром князь вошел в шатер отца.
Не мог он скрыть счастливого лица:
«Великий хан! Жива моя жена!
Слаба она, конечно, и бледна:
Пришлось ей много крови потерять.
Отца теперь желает вновь обнять».
«Хвала Аллаху, - выкрикнул отец,-
Что подарил ей жизненный венец!
Твой тоже Бог велик Иисус Христос,
Раз иноверке пользу он принес».
Мгновенно разнеслась благая весть:
Какие-то у русских травы есть,
Что обладают силой исцелять
И от костлявой смерти избавлять.
Пошла о русских лекарях молва,
Когда узнали, что хатунь* жива.
Не радует шаманку эта весть.
Решила она русича известь:
Проклятье за проклятьем шлет подряд,
А по ночам готовит сильный яд
И думает, колдуя на костре,
Что будет праздник и в ее шатре.
Не станет русских, и ее опять
К больным татарам снова будут звать.
 
       * * *
К Василию пришел нукер седой.
Пергамент князю подал он свитой:
«Тебя зовет наш хан на курултай*.
Смотри же, русский князь, не опоздай».
И вот заходит русский князь в шатер:
Расстелен белый на полу ковер,
И черный вышит по нему дракон,
Что символ власти означает он.
Ковры висели также на стенах,
Щиты и сабли были на коврах.
Но главная реликвия была –
То было знамя Левого крыла*,
Овеянное славой боевой.
Нукер на страже был глухонемой.
Под знаменем стопа овечьих шкур.
Воссел на них Чимтай, бровями хмур.
На нем халат бухарский, дорогой.
На среднем пальце - перстень золотой.
Хан князю указал на левый край.
«Тут ближе к сердцу, - начал хан Чимтай.
Война жестоко жизни отбирает,
Но и людей она объединяет.
Союз с тобою будем создавать,
Чтоб не пришлось мне с зятем воевать.
Пришлось мне вас в шатер к себе позвать,
Чтоб про обиду нашу рассказать.
Всем вам известно, что наш брат Узбек
Великий и известный человек.
Мы с ним сыны от одного отца.
Вчера прислал нам голову гонца,
Которого послали мы к нему.
Такого оскорбленья никому
Доселе не прощалось никогда.
Унижена им Белая Орда.
Узбек на территории своей
Укрыл убийцу дочери моей.
Что ранена племянница, он знал,
Но мер он никаких не предпринял.
Такое действо вынуждает нас
Начать большой поход издать указ.
Поэтому эмиров здесь собрать
Немедленно велел я приказать.
Прошу на курултае обсудить
Мои все предложенья и решить
Голосованьем тайным или нет
И глашатаям дать Орде ответ.
Ответ на оскорбленье дать такой:
Послать Узбеку, что идем войной.
А Мубарека-пса затем поймать
И на четыре части разорвать,
И подписать нам с князем договор,
Что не враги мы с Русью с этих пор.
Ты, князь, за этим шел ко мне сюда?
Тебе поможет Белая Орда.
Теперь прошу вопросы обсуждать,
Указ чтоб справедливый нам издать».
Шел курултай четырнадцать часов.
Настал рассвет, не слышно стало сов.
О чем беседа шла – никто не знал,
Но, выйдя из шатра, всем хан сказал:
«Решение мы приняли сейчас.
Пусть глашатай объявит наш указ.
А каждый чтобы слушал и молчал!»
Тут глашатай распевно закричал:
«Всем! Всем! Всем! Всем! Указ наш хан издал.
Не говорить потом, что не слыхал!
Запомнить: мертв наш хан или живой –
Отныне не ходить на Русь войной!
Свой гнев обрушить мы хотим туда,
Где Золотая нежится Орда.
Вести войну Орде не привыкать.
Большое войско будем собирать.
Как шабадан* наступит на земле,
Всем воинам сидеть уже в седле!
Живым кто Мубарека приведет,
Осыпан будет золотом весь род!»

       * * *
Прошла зима, проходит и весна.
Василия поправилась жена.
Призналась тихо князю Фейзула,
В том, что она ребенка понесла.
За голову схватился молодец:
«Какое счастье! Я уже отец!»
Кружил жену он на своих руках,
И слезы заблестели на глазах:
«Беременна наследником жена!
Подать сюда кумыса и вина!»
А хан, когда он новость ту узнал,
Тот час шаманку к дочери прислал.
Шаманка столько времени ждала.
Кишап* в палатку князя принесла.
А в том напитке яд был растворен.
Шаманка знала: будет выпит он.
Устал князь от кумыса и вина.
И утром выпьет чарочку до дна.
Но князь впервые сил не рассчитал,
И до утра он крепким сном проспал.
Проснувшись, он не понял ничего:
Валяется посудина его,
И, скрючившись, лежала Фейзула,
В агонии предсмертной изошла.
И выступила пена на губах.
Спаси ее, Христос! Спаси, Аллах!
Какому Богу к помощи взывать?
Кому теперь молитвы воздавать?
Его постигла страшная беда –
Любимая уснула навсегда!
Пришел Иван, за ним его аньда:
«За князем приходила смерть сюда.
Тебе, княгиня, верно я служил.
Я б за тебя и голову сложил.
И вот опять бедняжка Фейзула
Собой его прикрыла и спасла.
Хотели князя ядом отравить,
Василия кишапом напоить.
Да ночью, знать, проснулась Фейзула
И чашу эту с ядом в рот взяла.
Князь крепко спал и слыхом не слыхал,
Как сей напиток в горло ей попал.
Княгиня жажду утолить хотела.
Гляди, какого цвета ее тело.
Вот эти пятна ясно говорят,
В бокале этом был сильнейший яд.
Кому-то надо князя погубить.
Кому мешает он на свете жить?
Постой, постой, а чей это бокал?
И к князю он каким путем попал?»
Тут сила мести князя подняла:
«Намедни его ведьма принесла!
Меня просила выпить тот бокал,
Да я кумысом бражку запивал.
Я отомщу сегодня за двоих
Моих любимых, самых дорогих.
Не поднималась у меня пока
На женщину с мечом моя рука,
Но я шаманку нынче погублю,
Я этой ведьме голову срублю!»
И выскочил Василий из шатра,
И пропадал он где-то до утра.
Пришел он к хану и к ногам припал
Впервые за всю жизнь. Потом сказал:
«Кровавый меч воткнул я у порога».
«Ты, княже, прав. Туда ей и дорога.
Я знаю все. Мне сразу доложили.
Всегда нукеры верно мне служили».
И вот в шатре тоскует хан-отец,
А рядом молодой сидит вдовец.
И ни заплакать им, ни зарыдать.
Кувшин разбитый больше не собрать.
Их закатилось солнце навсегда.
Одета в траур Белая Орда.
Не елось, не пилось и не спалось.
Как - будто само сердце зареклось.
Явился к князю Петр - стремянной:
«Поговорил бы, княже, ты со мной.
Печаль сама собою не пройдет,
Как сам собою не растает лед.
Ты, княже, плачь; так на душе легчает.
А слезы нашу душу очищают.
Печалиться о ней теперь не надо.
Бог жизни погасил ее лампаду.
Тоскуй, иль нет – ее уж не вернешь,
Душой иссохнешь, сердцем пропадешь.
Сказать тебе об этом не боюсь».
«Мы после похорон идем на Русь,-
Тихонько стремянному князь сказал.-
Я сделал все, что людям обещал.
Ценою жизни собственной жены
Отвел я от Руси огни войны».

       * * *
Прошла неделя после похорон.
Пришел князь к тестю. Просит хана он:
«Последний долг я Фейзуле отдал.
Прости, мой хан, но скоро шабадан,
И ты в поход собрался на Узбека.
Там за меня сочтись и с Мубареком.
В Орде ты стал мне кровная родня.
Ничто не держит больше здесь меня,
Лишь в сердце остается Фейзула.
Вчера с Руси мне весточка пришла.
Меня обратно люди мои ждут.
Там половцы покоя не дают.
Оставил без надзора Русь свою.
Три года я живу в чужом краю.
Наш уговор с тобою навсегда:
Едина с Русью Белая Орда.
Прощай, мой хан. Тебя мне не забыть.
Сто лет тебе на этом свете жить.
И ты меня по жизни не забудь.
Отправлюсь завтра я в обратный путь».
И вот уж собран княжеский шатер,
Потушен и залит водой костер.
Иван сейчас прощается с аньдой:
«Прости, мой друг, но путь тебе с Ордой.
Моя страна чужая для тебя.
Я это говорю тебе любя.
Мы если воевать не захотим –
То ты любому станешь побратим.
Меня ты лихом впредь не вспоминай.
Обнимемся по-русски, брат Кинбай.
Не мы распоряжаемся судьбой.
Коль будем живы – встретимся с тобой».


       * * *
Прошли недели, месяцы прошли.
Родной достигли путники земли.
Сусальные виднелись купола,
И слышно, как звонят колокола.
Роднее звуков нет на их земле.
Сидеть устали путники в седле.
И, спешившись, наш князь в траву упал
И со слезами в голосе сказал:
«Народу обещал я, что вернусь.
Прими меня, Святая моя Русь!»



       Июнь –июль 2007-07-03






       П Р И М Е Ч А Н И Я.

       К стр. 1

ТИУН* - слуга при дворе боярина.

       К стр. 2

БАЯТЬ* - говорить.

       К стр. 3

КАЛИТА*- кошель, мешок с деньгами.
БАСКАК*- татарский уполномоченный, собирающий дань.
ДЛАНЬ*- (др. русск.) рука.

       К стр. 4

ЕСЛИ БОГ НЕ СОХРАНИТ ГОРОДА, ТО НЕ ПОМОГУТ НИ ОХРАНА, НИ ЗАБОРЫ*- др. русск. поговорка.
СНОВСК, ОРОГОЩ, ХОРОБР, БРЯЖИН*- эти и многие другие русские города не были восстановлены и исчезли с лица земли после нашествия Орды.
КАМЕНЬ (КАМЕННЫЙ ПОЯС)*- Уральские горы.
УЗБЕК*- хан Золотой Орды, правящий в то время.
МИХАИЛ ВСЕВОЛОДОВИЧ*- черниговский князь, в 1246 г. зверски убит в ставке Батыя. Православной церковью причислен к лику святых.
Ярлык*- разрешение на княжение, выдаваемое князю ордынским ханом.

       К стр. 5

МУРЗА*- татарский князь.

       К стр. 6

ФРЯЗИН*- так на Руси называли всех иноземных гостей.
ТАМ ВЕДЬМА МЕРЯЛА КЛЮКОЙ, ДА МАХНУЛА РУКОЙ*- др. русск. поговорка, означающая, что неизвестно, какое расстояние.
ТЯГИЛЯЙ*- толстая стеганая одежда, прошитая проволокой изнутри, защищающая от сабельных ударов, чем-то напоминающая русскую кольчугу.
ПАНАГИЯ*- иконка, носимая на груди, чаще всего выполненная из драг. металла.

       К стр. 7

РУКИ ШАРЯТ ПО НИЗАМ*- по земле, т. е. ищут, чего бы украсть или присвоить.


       К стр. 8

НУКЕРЫ*- охранники, слуги, соглядатаи.
ГОСТЬ*- Др. русск. название купца.

       К стр. 9

ЛАЛ*- др. русск. название рубина.
КАМЕЯ*- на Руси камеей называли красивые узоры на металле, т. е. чеканка.
РУМЕЯ*- На Руси так называли Византию.
ДОСТАРХАН*- стол для угощения.
МАГОМЕТ*- имеется в виду исламская религия, для которой пятница – священный день.

       К стр. 12

ЧТИМ*- здесь: считаем.
ТАТЬ*- вор.

       К стр. 13

БЕЗ ШПОР*- т. е. без седла, т. к. ребенок не мог достать ногами до стремени.

       К стр. 18

ДЕСНИЦА*- др. русск. название правой руки.
БАТЫР*- силач, богатырь.

       К стр. 19

БИРЮЧ*- глашатай.
КАМЕНЬ БЕЛ-ГОРЮЧ*- драг. камень в оправе, носимый на груди, как оберег или талисман.

       К стр. 20

ВЫЯ*- (др. русск.) шея.
ЧЕЛО*- (др. русск.) лоб.

       К стр. 21

АНЬДА*- побратим.

       К стр. 25

ЯТАГАН*- татарская кривая сабля.
ТОЙ*- пир, гулянье.

       К стр. 26

ПАЙЦЗА*- пропуск, разрешение на въезд или выезд, выдаваемое ханом.

       К стр. 27

ШАЙТАН*- нечистая сила у мусульман.
ШАМАНКА*- знахарка, колдунья.

       К стр. 29

ВСЕГДА НОЧИ ДЕНЬ РАДУЕТСЯ*- татарская поговорка, означаюшая, что утро вечера мудренее.
ХАТУНЬ*- жена знатного человека; здесь: жена князя, княгиня.

       К стр. 30

КУРУЛТАЙ*- военный совет.
ЛЕВОЕ КРЫЛО*- Белая Орда (левое крыло), а правым крылом являлась Золотая Орда.

       К стр. 31

ШАБАДАН*- тюркское название июля.
КИШАП*- напиток, приготовленный из ячменя; наподобие пива.

       ( историческая поэма)
       Моему брату Семочкину Алексею посвящаю

       * * *
В то время шел четырнадцатый век.
В Руси родился новый человек.
А от роду был княжичем юнец.
Василием назвал его отец.
Шли годы. Нянек труд прошел не зря:
Возрос Василий наш в богатыря.
И статен русский князь, в руках силен,
Красив, плечист, не по годам умен.
В охоте ловок княжич был и вот,
Пошел с весны ему двадцатый год.
Отец его премного лет хворал.
Зимой всем долго жить он приказал.
С тех пор Василий, княжич отродясь,
В Руси стал править, как Великий князь.
Раз как-то на охоту поскакал.
Холопов в длинной связке повстречал:
Друг с другом крепко связаны узлом.
Их гнал тиун,*хлестал людей кнутом.
«Постой, тиун, людей при мне не бей!
В чем провинился этот вот плебей?»-
Вопрос у князя громко прозвучал.
На что тиун покорно отвечал:
«Ты, княже, погоди, не кипятись,
А лучше по порядку разберись.
Вот эти трое уж который год,
Сбегают от назначенных господ.
А этот вор – ярмо вчера украл,
А тот коня хозяйского загнал.
Теперь я их к боярину веду.
Пускай предстанут к правому суду.
А я скажу, боярин очень строг:
Кому – плетей, ну, а кого – в острог.
Да и боярыня весьма строга».
«Остынь, тиун! Боярин – мой слуга!
Я князь, а значит главный по стране.
Бояре все подчинены здесь мне!
Хочу я от людей сиих узнать,
Пошто им захотелось убежать?
Всю правду говорите, не таясь.
Стоит пред вами сам Великий князь!»
В затылках почесали мужики:
«Неправду баять,* князь, нам не с руки.
И совесть наша пред тобой чиста.
Мы в Бога верим в нашего Христа,
Поэтому не лгали отродясь.
Ты честно рассуди, пресветлый князь.
Боярин наш по имени Иван
Не дружит с головой. Он вечно пьян.
Сгубил его давно хмельной угар.
Людей он превратил в живой товар.
Красивых девок продал он давно.
За что продал? За зелено вино.
Да вот братья стоят перед тобой.
Поверишь ли? Товар они живой.
Задумали братишки убежать
Тогда, когда хотели их продать.
Что было б с ними, знаешь? Ё - моё!
Приманка для охоты на зверье.
Ведут теперь к боярину в поклон.
Уж лучше смерть, чем рабство и полон.
Мою невесту Любушку продал.
Уж года три ее я не видал.
К боярыне приревновал меня.
Пороть велел меня четыре дня.
Пороли меня славно молодцы.
Глянь, на спине глубокие рубцы.
А розги в соль велели окунать.
Хотели, чтоб я сдох, едрёна мать!
Я злобу затаил к нему навек,
И не стерпел. Я, все же, человек,
И, истекая кровью, убежал,
Да Феденька-тиун меня догнал.
И вот ведет к боярину опять.
Теперь подавно мне не сдобровать.
Тебе сказал я правду, не боясь.
Петрушкой меня звать, пресветлый князь.
А вот Иван. Зарезал он овцу.
Помочь хотел он матери, отцу.
Боярин их в холодной продержал.
Ни пить, ни есть неделю не давал.
Не хочешь ли узнать, князь, почему?
Да спьяну померещилось ему,
Как-будто бы вот эти старики
Украли у него мешок муки.
Пришли в избу искать: ан, ничего.
Боярина взбесило аж всего.
Ну, как же так? Ведь видел он с утра,
Мешок тащила бабка со двора.
И пьянице такому невдомек,
Что бабке не поднять муки мешок.
И утром пьян, и вечером он пьян.
А вот перед тобой стоит Степан.
Не крал он ничего, поверь ему.
Ярмо Степану вовсе ни к чему.
Ведь так же у него, как у меня
Нет ни коровы, нету и коня.
Боярин спьяну вновь пошел вразнос.
А, может быть, на Степку кто донес.
Вот и вся правда, князь пресветлый мой.
Гляди, крещусь. Вот крест тебе святой».
Внимательно князь выслушал Петра.
Приказ он дал такой: « Чтоб до утра
Сих мужиков на волю отпустили
И грамоты им вольные вручили!
А мы пока поедем в ваш посад.
Надеюсь, ваш боярин будет рад».
Приехал князь с дружиной в тот удел.
Немало он уладил разных дел.
Собрался, было, князюшка домой,
Да староста сказал ему: «Постой.
Нам можно ждать со всех сторон беды.
Страдаем мы от Золотой Орды.
Хоть дань большую с нас и собирают,
Но все равно татары нападают.
А сколько городов они пожгли,
В полон красивых девушек свели.
А ты, Великий князь, издай указ,
Чтоб стража лучше охраняла нас».
«Славяне! Вы послушайте меня!
Мы с вами все огромная родня!-
Воскликнул князь.- Я вовсе не забыл,
Что нас татарин данью обложил
И лезет много лет в чужой карман.
Спасибо, прадед Калита* Иван!
Сумел он с ханом все ж договориться,
И права смог такого он добиться,
Чтоб не баскаки* собирали дань,
А собственная княжеская длань*.
Баскаки, чтоб они не говорили,
Одно насилье на Руси творили.
И не было управ на тех господ.
Они стояли выше воевод
И лезли в управление страны.
Князья им даже были не равны.
Баскак считал, что он имеет право
Чинить суды, жестокую расправу.
Он над людьми хозяином стоял.
Лишь перед ханом свой ответ держал.
Но новая система дани сбора
Избавила от зла и от позора.
Поклон наш низкий князю Калите,
Удумал что нововведенья те.
Пока что, проще соболей отдать.
Не дань, а войско нужно собирать.
Но коль не сохранит Господь нам града,
То не спасут ни стража, ни ограда.*
Ведь вспомни Сновск, Орогощ, Хоробр, Бряжин*.
Разрушил все же их проклятый вражин.
Мы защитить их данью не смогли.
Исчезли города с лица земли.
Но Русь слаба, ей нужен передых,
Покуда не залижем ран своих.
Чтоб дать Руси пока передохнуть,
Отправлюсь нынче я в далекий путь.
За Камнем* помощь для Руси найду.
Я в путь-дорогу завтра же пойду».
« Не хаживал бы ты, сынок, туда.
Сидит за Камнем Белая Орда».
« Я знаю, дед, но Белая Орда
С Узбеком* не дружила никогда.
На это у меня и есть расчет.
Кто добровольно в путь со мной пойдет?
От ханов много на Руси могил.
Не смог пресечь их предок Михаил*.
За ярлыком* поехал он в Орду,
Да лишь в немилость впал он на беду.
В те годы в ставке был такой закон.
Ни для кого не делал скидки он:
Согнувшись, к хану надо бы пройти,
Потом под бечевою проползти,
Да на коленях три дни простоять,
Не сметь на хана глаз своих поднять.
Но унижаться Михаил не стал.
Смерть униженью он предпочитал.
Батыю он сказал, что русским быть –
Ни перед кем колен не преклонить.
И говорить он будет только стоя,
Что русский человек того достоин.
Батый взбешенный слуг своих позвал,
Казнить его немедля приказал.
И гордого черниговского князя
Хранители повергли быстро наземь.
Жестоко били, жгли огнем, пытали
И до смерти ногами затоптали.
А после наших прокляли героев.
Могилы русским слишком часто роют».-
Вздохнул князь и немного помолчал.
Тихонько ему староста сказал:
«Последуешь ему ты или нет,-
Послушай добрый старика совет:
       
«Хоть спорят с ханом хан, с мурзой мурза*.
Но ворон ворону не выклюет глаза».
Петрушка быстро выступил вперед,
Сказал он князю: «Русь тебя зовет.
Пресветлый князь! И нас с собой возьми.
Тебе мы будем верными людьми.
Когда-то, дело прошлое, ты нас
От кабалы и смерти лютой спас.
И живы мы, наперекор судьбе.
Так верой-правдою позволь служить тебе».
Порадовался князь таким словам.
И хлопнул по плечу: «Спасибо вам.
Что сказано в сердцах, а что от сердца,
Чтоб теплым словом нам душой согреться.
Народ наш русский – вот большая сила:
Под корень немца, шведа подкосила.
Придет черед татар когда-нибудь.
И иго их сумеем мы смахнуть,
Как упырей, сосущих нашу Русь.
Клянусь народу: скоро я вернусь!
Ты в дальний путь отправишься со мной,
И будешь мой отныне стремянной.
Довольно, разговариваем много.
Присядем перед дальнею дорогой.
За Камень продвигаться тайно будем.
Надеюсь, подозренье не разбудим
У близкой ханской Золотой Орды.
Не оберемся мы потом беды.
В народе бают: «Берегись-ко бед,
Покуда их с тобою рядом нет».
А спросят: « Кто ты?» - Просто раб ты божий
И милостью его, простой прохожий.
А я купец, на Русь заезжий фрязин.*
Назвать меня не смей «пресветлым князем».
Я нескольким обучен языкам.
Не каждому об этом знать я дам».
«А далеки ль пути, простой купец?»
«Ну, вот, запомнил, Петя, молодец.
Там злая ведьма меряла клюкой,
Да вдруг махнула с горести рукой».*
Ну, что ж, перекрестимся как-нибудь
И тронемся в опасный долгий путь,
А то уж солнце светит свысока,
И буйный ветер гонит облака.
Василий князь, да здоровяк Иван,
Петрушка-стремянной да и Степан.
       
       * * *
И четверо здоровых молодцов
Уехали с земли своих отцов.
Ночные не зажглись еще огни,
Когда к леску подъехали они.
Нежданно показались из лесов
Десятка три татарских ездоков.
Одеты в тягиляи* и штаны.
И на лицо как-будто все равны:
Широкоскулы, с тонкими усами,
И все они с раскосыми глазами.
Пришпорив низкорослых лошадей,
В кольцо зажали княжеских людей.
«Кто есть такой? Сейчас же отвечать!-
По-видимому, старший, стал кричать,-
Есть пропуск у тебя? Где твой ярлык?»
Князь хорошо татарский знал язык.
И смелости своей не потерял.
Свою им панагию* показал
И объяснил татарам на ходу,
Что он купец и держит путь в Орду.
И те, что рядом с ними молодцы,
Как есть, негоцианские купцы.
Вот только языка им не понять,
Поэтому придется помолчать.
Усёк татарин, что «ярлык» из злата.
Подумал, что купчишка-то богатый.
Присвоить он иконку ту хотел,
Да оказался вдруг не шибко смел.
Шепнул ему Василий по секрету
Про золотое украшенье это.
Как сам Великий хан его вручил
И языку татарскому учил,
Как посредине ханского шатра
Кумысом упивались до утра.
Василия язык искусно врал,
И голос от испуга не дрожал.
Поверил вражин россказням его
И боле не предпринял ничего.
Сверкнул глазами злобно на «купцов»
И развернул обратно жеребцов.
«Вот это да,- Иван слегка охрип.
Язык от страха к нёбушку прилип.
Скажи-ко, князь, а что ему ты плёл,
Что он так быстро всех татар увёл?»
«Язык во рту, чтоб службу сослужить:
Договориться, а не говорить,-
Ответил князь, задумавшись чуть-чуть.-
Неплохо было б нам и отдохнуть,
А то поднялся, вроде, ветерок.
Разложим на полянке костерок».
Вопрос задал Степан: «Мне дай ответ:
Татарин верит в Бога или нет?
Я, вроде, не видал на них креста.
Ужель они не веруют в Христа?»
И князь сказал: «У них же Магомет,
А больше никакого Бога нет.
Глаза они возводят к небесам,
Да только руки шарят по низам*.
Ну, все. Теперь давайте отдыхать,
А то нам завтра раненько вставать».
Но среди ночи все же князь проснулся,
Встревоженно вокруг он оглянулся,
Увидел у костра, что Петр сидит,
А рядом с ним Степан вовсю храпит.
«Наверно, Степке сон хороший снится.
А мне чего-то вот совсем не спится,
Хотя поспать давно уже пора,
Наверно, перенервничал вчера».
«А я сейчас хороший видел сон.
Так ясно видел, будто явь был он.
И мама молодая там всегда.
Я матери не видел никогда.
Она скончалась в год моих родин.
Отец меня воспитывал один.
Он так и не женился до конца.
Всегда чтить буду своего отца».
Недолго князь с Петрушкой пошептались,
И сны в них потихонечку прокрались.
Наутро пожевали что-нибудь
И продолжали свой опасный путь.
Старательно посады огибали,
Чтоб невзначай их люди не узнали.
И расслаблялись только лишь в лесу,
Дивясь на ненаглядную красу.
Остановились соловья послушать,
Шагами тишину чтоб не нарушить.
От Родины чем дальше удалялись,
Тем чаще узкоглазые встречались.
И вот уже прошел немалый срок,
Ушли когда посланцы на восток.
Полгода пропадали, почитай.
Пришли туда, где правил хан Чимтай.
Но до Чимтая просто не дойти.
Нукеры* встанут на твоем пути.
И приведут к эмиру на допрос,
Где спросят: кто ты есть, где жил, где рос
Прохожие иль гости*-господа?
Зачем пришли, попали как сюда?
И вот они в шатре уже сидят,
За ними где две сотни глаз следят.
Эмир кумысом гостя угощал,
Но князь наш хорошо обычай знал.
Наставником татарин князю был
И хорошо законам обучил.
Святой напиток следовало пить,
А отказаться – смертно оскорбить.
Пролить кумыс хоть каплею одной –
Считай, что поплатился головой.
Из рук эмира князь наш чашу брал,
И в три глотка он осушил бокал.
Кумыс глотал он против своих сил,
И кислый вкус щербетом закусил.
А Абдулай, эмира звали так,
Выманивать подарки был мастак.
Коль в перстне гостя светит изумруд,
Эмир смекнул, что все не просто тут.
В Орду купцу так просто не пройти.
Купец не носит злато на груди.
Подумал Абдулай: «Да он хитрец,
Быть может, он и вовсе не купец».
И, словно его мысли угадав,
Из куля вынул чашу князь, сказав:
«Я знаю, ты в Орде великий воин.
Почтить тебя, как ты того достоин,
Вот этим кубком золотым хочу.
Заметь, дарю не мех я, не парчу.
Украшен кубок лалом*, бирюзой,
Алмазом, словно чистою слезой.
Не лалом ценен кубок, не камеей*,-
Но пили из него цари Румеи*.
Один из них, не знаю, почему,
В дар кубок дал прадеду моему.
Эмир! Секрет узнай, не оскорбясь.
Я вовсе не купец, я русский князь!
Визитом тайным к вам затем попали,
Чтоб золотоордынцы не прознали.
Ты знаешь сам, каков у них закон.
Не пощадит и царской крови он».
Удачно князь визит свой подсластил.
Эмиру кубок все-таки польстил.
И, на подушки медленно садясь,
Эмир ответил: «Ай, спасибо, князь!
Таких даров никто мне не дарил:
Да чтоб из кубка царь Великий пил!
За это благодарен я судьбе.
Устрою встречу с ханом я тебе.
Но, князь, понять ты это должен сам,
Что без подарков вас не примут там».
«О том не беспокойся, Абдул-хан,
Подарков будет полный достархан*».
И вот, прождав то месяц или два,
Услышал князь заветные слова.
Пришел нукер, нижайший дал поклон:
«Хан шлет привет. Ждет князя завтра он».
Явиться сразу – значит, стать рабом.
Князь поразмыслил о деньке-другом,
День третий и четвертый пролетел.
На пятый день идти он захотел.
Ведь в пятницу святую много лет
Озлиться не позволит Магомет*.
Удачно князь Василий рассчитал.
Перед Великим ханом он предстал.
Князь первым разговаривать не стал.
Закон хозяев крепко почитал:
Дождался пригласительного жеста,
И сел он на указанное место.
Хан быстро ноги под себя поджал.
Беседовать он с русским князем стал:
«Привыкли мы приезжих уважать.
Зазря не стали русских обижать.
У нас не так, как в Золотой Орде-
Никто не унижается нигде.
Прошу тебя кумыс со мной испить.
О чем хотел со мной ты говорить?
Не зря же ехал ты ко мне сюда.
Не Золотая ли виной тому Орда?»
«Спасибо, хан, что принял в этот час.
Ты прав, твой брат одолевает нас.
Но прежде, чем мне на врагов пенять,
Клинок дамасский я прошу принять.
Тебе дарю клинок и ножны эти,
Как воину прелучшему на свете.
Мои дары достойные тебя:
Вот на седле искусная резьба,
Из злата лук, из серебра стрела,
До вражеского сердца чтоб дошла.
Прими дары, Чимтай, не обессудь.
Хотел уважить хана чем-нибудь».
Та речь для хана по сердцу была,
И на душе цветами зацвела.
Хан улыбнулся и подарки взял
И руку к сердцу накрепко прижал:
«Спасибо, князь, сумел ты покорить.
Прошу тебя в гостях у нас пожить.
Мой дом родной и твой отныне дом.
Проблемы все обсудим мы потом».
Обычай был: коль в гости друг иль брат,
То о делах не сразу говорят.
И князь наш со-товарищи ушел.
К палатке их нукер седой повел,
В которой князь с друзьями будет жить.
Нукер отныне будет им служить.
Когда Василий внутрь уже входил,
На девушке свой взгляд остановил,
Походкой плавной мимо что прошла:
«Кто это?» «Дочка хана, Фейзула.
Да, девушка на редкость хороша.
Такой же красоты ее душа:
Она добра и ласкова, как мать.
Такой улыбки в мире не сыскать.
И косы у нее чернее ночи.
Забудешь обо всем, ей глядя в очи.
Прелестное у Фейзулы лицо,
А стан, как обручальное кольцо.
Когда идет – ей клонится трава.
Заговорит – кружится голова.
Ты про нее, пожалуйста, забудь.
Хан может за нее башку свернуть
Или хребет тебе переломать.
О ней нельзя ни думать, ни мечтать».
Князь усмехнулся, пробурчал в усы:
«Глазам нельзя не видеть сей красы.
Великий хан, что ярче всех светил,
Нукерам даже думать запретил?
А для кого цветет такой цветок,
Раз на него взглянуть никто б не смог?
Иль для того, чтоб, думается мной,
Продать в гарем двадцатою женой?»
Ему нукер по-русски говорил,
И очень этим князя удивил:
«Я не нукер, я русский человек.
Да вот остался я в Орде навек.
Давно когда-то я сюда пришел,
И вот любовь свою я здесь нашел.
Я на Руси холоп боярский был.
Здесь вольным человеком жизнь прожил.
Мне дали здесь оружье и коня,
И оженили по любви меня.
А к Фейзуле тут сватался мурза,
Да больно злые у него глаза.
Хан не желает дочери злой доли,
Перечить он не станет ее воле.
Но стережет ее он пуще глаз,
Поэтому предупреждаю вас».
И князь с пренебрежением сказал:
«А я до сего времени не знал,
Какой в Орде порядок учинили,
Что русского за жеребца купили».
Сказал старик: «Не понял ты меня.
И я не продавался за коня.
Ты вывод делать погоди чуток.
А что ты знаешь об Орде, сынок?
Орда – это не скопище народа.
Татарин честен от начала рода.
Это ведь мы «поганым» его чтим*,
Но это слово не подходит им.
Всю жизнь веду с татарами я дружбу
И знаю, что война для них не служба:
Смертельный риск, но не за звон монет.
Вознагражденья им за это нет.
Ради чего тогда воюет воин?
Да каждый грабежа из них достоин.
Так думает любой из них боец,
Ведь каждого так воспитал отец.
Насилие – обычное явленье.
А что награбит – то и награжденье.
При грабеже чинят они расправу.
И для себя они, конечно, правы.
Для стран, порабощенных же Ордой,
Нагрянули нежданною бедой.
Но дома у себя простая кража
Каралась хуже, чем убийство даже.
Мошенников, воров, простых лжецов
Казнили, как последних подлецов.
Поэтому, не знамо там замков.
Не запирали дом спокон веков.
Они своей всегда покорны знати.
И нет средь них разбойников и татей*.
И ссор в Орде опять же не бывает,
Там спьяну никого не убивают.
В голодный год играют и поют
И дружно меж собою все живут.
Коль пищи у кого-то не хватает,
Сосед делиться с ним не забывает.
Нет зависти в татарах, нет вражды.
Несдержанны с чужими и горды.
Скупы и алчны только для чужих,
И выпросят чего-нибудь у них.

Убийство чужака для них пустяк.
Не ходят потому к ним просто так.
А если что ордынец обещает,
Всегда и в срок он это выполняет.
А знаешь, чем мне нравится Орда?
Здесь труд искусный ценится всегда.
Национальность здесь совсем не грех.
Искусных мастеров ценили всех.
Со всяких стран сгоняли мастеров
И делали из них своих рабов.
Обидно, что свободы их лишили,
Зато за труд им золотом платили.
Такого достигали те богатства,
Что выкупались быстренько из рабства,
И были уважаемы в Орде.
Такого ты не встретил бы нигде.
Но дело у татарина – война,
А дома ждет жена, да не одна.
Чем больше жен, татарин тем знатней.
Да вот в правах не выше он над ней.
Здесь женщина – жена, сестра и мать.
Ей незачем обличье закрывать.
И в лица смотришь ты спокойно их.
Она вольна в решениях своих.
Никто не будет рот ей затыкать,
Совет мужчине может дельный дать.
Татары женщин очень уважают
И в жизни никогда не унижают.
А коль женился воин на рабыне,
Свободна станет вмиг она отныне.
И споры между них бывают редко.
А знаешь, как они стреляют метко?
Любого татарчонка с ранних пор
Сажали на коня верхом без шпор*.
И с детства воин должен был уметь
Оружием любым легко владеть,
Пустить стрелу или аркан бросать,
Во весь опор на лошади скакать.
А если он в бою неважный воин,
То зваться человеком не достоин,
И место ему лишь среди рабов.
Поделать что? Закон у них таков.
В Орде ходить не принято пешком.
Хоть пять шагов, да на коне верхом.
Рабы и слуги пешими у них.
Ну, в их число и воинов простых.
А знаменита тем еще Орда –
Оседланы их лошади всегда.
И спят, не раздеваясь донага,
С оружием, положенным в ногах.
Поэтому, тревогу услыхав,
Орда в минуту будет на конях.
Но если же когда-нибудь в бою
Проявит трусость воин вдруг свою,
Ждала его позорнейшая смерть:
Оружье об него марать не сметь.
Опущен на колени он, и вот
Его убил удар ноги в живот.
Вот так-то, князь. А ты, небось, не знал
Всего, что я сегодня рассказал».
Воскликнул стремянной: « Вот это да!
Взялась откуда Белая Орда?
Хватило бы одной и Золотой.
В чем разница меж этой или той?
Ты много знаешь, просвети-ка нас».
И мудрый воин начал свой рассказ:
«Давно когда-то был единый хан.
И было ему имя Чингизхан.
Без счета войско он сумел собрать,
Но нелегко им было управлять.
Земли премного он завоевал,
О власти тут задумываться стал.
Войска он разделил на два крыла,
И часть его налево отошла.
И Белою звалась она Ордой.
Понятно, что другая – Золотой.
Крыло назвали цветом золотым,
Что сам Чингиз командовал над ним.
Чингизом же над Белою Ордой
Командовать назначен хан другой.
Но человек любой в миру не вечен.
И Чингизхан был смертью где-то встречен.
А после похорон, как и везде,
Произошел раскол в большой Орде.
Пошел на хана хан, на брата брат.
У нас в Руси ведь так же, говорят.
Мир круче смуты не видал такой.
И Белая не дружит с Золотой,
Где друг за другом заговор плетут.
Я думаю, тебе помогут тут».
Сказав все это, воин замолчал.
Задумчиво Василий вдруг сказал:
«Знать, Белая попроще Золотой.
Но я все чаще думаю о той,
Что мимо, словно лебедь, проплыла.
Стоит перед глазами Фейзула.
Ее мне позабыть уж не дано
И сердце, словно ранено оно.
 
       * * *

Но как найти подход к ее отцу?
Хочу прильнуть к прекрасному лицу.
Мечты мои сейчас несутся в небо.
Скорей бы быль сменила эту небыль.
Хочу рукою стан ее обнять,
Всю ночь слова ей нежные шептать.
Пустил в меня Перун свою стрелу.
Не хочется терять мне Фейзулу».
А Петр ему нахально отвечает:
«Попей вот простоквашки, полегчает.
Терзает меня смутное сомненье.
И умный попадает в положенье
Преглупое, хотя бы иногда,
А дураки в нем, кажется, всегда.
Того, что не имел – не потерять.
Давно тебе об этом надо знать.
« Бьюсь об заклад своею головой,
Что станет Фейзула моей женой.
Иначе, весь от страсти я сгорю.
Сегодня же я с ней поговорю.
Красы такой не видел я нигде.
Любовь свою я повстречал в Орде,
И чувствую, жениться мне пора»,-
Воскликнул князь и вышел из шатра.
И вот идет, задумавшись, один.
Сам себе раб, себе сам господин.
Одет он не по-княжьи, налегке.
И ноги привели его к реке.
Он от ордынских вдаль ушел шатров.
Уж не видать горящих там костров,
И конский топот, ржанье не слышны.
Как хорошо побыть средь тишины!
Предаться мыслям, о любви мечтать
И Русь свою родную вспоминать.
Князь не заметил, как луна взошла.
Но кто это? О. Боже, Фейзула!
«Твоя походка до того легка,
Что даже бег замедлила река.
Траву ласкаешь длинною косой,
И звезды меркнут пред твоей красой.
Не быть луне красивей никогда,
Закрылась облаками от стыда.
Твое дыханье легче ветерка,
Ресницы, как крыло у мотылька,
И ярче угля черные глаза.
Твой стан, как виноградная лоза»,-
Ей князь все говорил и говорил.
Всю душу Фейзуле он отворил.
Пред нею изливался, не стыдясь.
«Василий мое имя». «Знаю, князь.
Об этом знают все у нас в Орде.
От наших глаз не скроешься нигде.
Ты ждешь кого-то, иль гуляешь тут?
Слова твои до сердца достают,
След оставляя благостный на нем.
Глаза твои горят живым огнем.
Раз так заговорить со мной хотел,
То это значит, что ты очень смел.
А коль отцу об этом доложить,
То никому тебя не откупить».
«Мне головы своей теперь не жаль,
Коль место в сердце обрела печаль.
Живет там черноглазенькая лада,
Единственная в жизни мне отрада».
И девушка румянцем зацвела.
Ответила тихонько Фейзула:
«Я лживыми словами не клялась.
На свет с душой я чистой родилась.
И ты напрасных слов не говори.
Ты разберись, что у тебя внутри.
Но если ты решишь, что я нужна,
То завтра, как взойдет на свод луна,
На это место снова приходи.
Но только, князь, прошу тебя, гляди,
Чтоб не пришлось назавтра опоздать.
Прощай же. Приходи, я буду ждать».
С тех пор встречались Фейзула и князь.
Любовь в душе обоих родилась.
На лодке по реке они катались,
Обнявшись, долго за руки держались.
А князь под светом всех ночных светил
По-русски говорить ее учил.
И девушка язык переняла.
Сказала как-то князю Фейзула:
«Тебя любить я буду навсегда,
Как с гор несется талая вода.
Пожалуйста, Василий, я проси,
Я ничего не знаю о Руси.
Бывала я на русской стороне.
Там полюбились песни ваши мне».
Ответил князь: «Не только расскажу,
Но времечко придет, и покажу,
Как хороводом девушки идут,
Веночки из цветов себе плетут.
Растет там много всяческих цветов.
Увидишь поле ярких васильков,
Куниц увидишь, что в лесах живут,
Ладьи резные, что в волнах плывут.
На ярмарку сводить тебя хочу,
На русских каруселях прокачу.
И не видала русской ты зимы,
Когда из снега бабу лепим мы.
И нет на свете веселей поры,
Когда на санках катишься с горы,
По ледяной скользишь ногами речке,
И греешься потом на русской печке
Да ждешь, когда опять весна придет
И ленты зелени в деревья заплетет.
И грудь земли украсит цветом вновь,
В нас разбудив прекрасную любовь.
Я лучше не могу тебе сказать.
Такое можно только показать».
Им было хорошо вдвоем сидеть
И друг на друга с нежностью глядеть.
Подстерегла опасность молодых,
Глаза чужие выследили их.
Следил мурза за ними Мубарек,
Опасный, злой и подлый человек.
Мечта в нем ханским зятем быть жила,
Да отказала сватам Фейзула.
И Мубарек зло в сердце затаил.
Василия он погубить решил.
О тайных встречах хану он донес.
Василию тот учинил допрос.
Но князь наш труса праздновать не стал.
Он на вопросы честно отвечал.
И хану твердо поглядел в глаза.
Напрасно оболгал его мурза.
Князь честен перед ханом и Ордой,
Не замышлял измены никакой.
И Фейзулу ничем не обижал,
К свиданиям ее не принуждал.
Готов поклясться честью он своей,
Что не чинил насилия над ней.
Чимтаю был приятен русский князь
За то, что отвечал он, не боясь.
Стоял князь прямо, говорил легко.
И голову держал он высоко.
От страха его голос не дрожал.
Свою десницу* на сердце держал.
Залюбовался русским князем хан
И приказал расставить достархан.
«Я, русский князь, хочу сказать тебе,
Что спор у нас решается в борьбе.
Тот победит, в чьем сердце страха нет,
В ком мысль чиста, из глаз струится свет.
Рука не дрогнет – в цель ты попадешь,
Коль промахнешься: сказанное – ложь.
Ведь у лжеца всегда дрожит рука.
А тот, кто прав, стрельнет наверняка.
А после лука с каждой стороны
Поставить по батыру* вы должны.
       
И кто из них окажется сильней,
Тот и ответит, кто из вас честней.
С друзьями завтра на поляне будь.
Коль проиграешь, князь, не обессудь.
А выиграть придется в схватке сей –
Поговорим о дочери моей».
Идет к шатру Василий сам не свой.
Пришел к друзьям с поникшей головой.
И рассказал подробно, как сумел,
Какой он с ханом разговор имел:
«Мне честь свою придется защищать.
Из лука завтра буду я стрелять.
А чтобы испытать свою судьбу,
Тебе, Ванятка, продолжать борьбу.
Тревога меня за сердце взяла.
Наградой в схватке будет Фейзула.
И ты, Иван, обязан победить.
Без Фейзулы на свете мне не жить».
Ответил Ваня князю, распалясь:
«Победу мы одержим, светлый князь.
Скорее небо молнии расчертят,
Чем победят нас эти злые черти.
Но если, князь, я с ним в борьбе не слажу,
То хоть дерьмом его всего обмажу».
«Ты, друг Ванюша, перестань шутить.
На свете без победы нам не жить.
И если проиграем, прямо тут
Нас, как злодеев, смерти предадут.
И не видать родной нам стороны,
Поэтому, мы выиграть должны».
Заря едва лишь только занялась,
Уж вышел из кибитки светлый князь.
Один лишь лук со стрелами при нем.
Пошли друзья к поляне вчетвером.
Там хан на возвышении сидел.
Он подошедших сверху оглядел:
«Ты точен, русский князь, не опоздал».
Своим батырам знак рукой подал.
Чуть солнце над поляной поднялось,
Соревнованье сразу началось.
Повесили мишень в двухстах шагах.
Князь крепко лук зажал в своих руках,
Коленом стал на свежую траву
И натянул на луке тетиву.
Запела песней тонкая стрела,
Мишени прямо в центр она вошла.
Не подвели ни руки, ни глаза.
«Пришел черед тебе стрелять, мурза.
Прошел я испытанье до конца»,-
Промолвил князь и пот утер с лица.
Зубами скрипнул Мубарек со зла:
«Пока еще не ясно, чья взяла.
Нам победителя объявит хан».
И, взяв стрелу, отбросил прочь колчан.
Толь плохо целился, а, может быть, со зла,
Ударилась о щит его стрела.
И, отскочив, на травушку упала.
Толпа от удивленья застонала.
И было, отчего им застонать:
Их воин в цель стрелу не смог вогнать.
Такого не случалось никогда.
Покрыт позором, ждет мурзу беда.
Ивана объявил на бой бирюч*.
Поцеловал тот камень бел-горюч*.
Ивана князь крестом перекрестил,
На честный бой его благословил.
Не всем борьба такая по плечу.
Она дается разве силачу.
Тут правила придется уяснить:
Либо борца на землю повалить,
Иль от земли с ногами оторвать
И на руках до той поры держать,
Пока судья до трижды не сочтет,
В ладоши не отхлопает свой счет.
И вот на круг выходит богатырь:
Ивана выше, три сажени вширь.
Такого не видали мы пока.
Там выя*, как у зрелого быка,
И мускулы стальные в три обхвата,
Да с голову кулак его зажатый.
Но наш Иван не из пугливых был.
Он ловкостью батыра победил:
Опомниться богатырю не дал,
По-быстрому, за спину забежал,
Подножку дал, на корточки присел.
Батыр через него перелетел.
С презреньем хан на воина глядит,
Что наш Иван верхом на нем сидит.
Татарин побежденный пояс снял,
Узлом его на шее повязал,
Потом покорно на колени стал
И ханского решенья ожидал.
Поняв, что ханский гнев не пощадит,
Ему Иван с почтеньем говорит:
«Мой хан! Не торопи своих коней.
Твой воин не слабей меня, сильней.
Ему не просто нынче не везло.
Внимательно вглядись в его чело*.
Испарина из пор его полезла.
Не страха это признак, а болезни.
Целебные есть травы у меня.
Он будет на ногах через три дня.
А после, коль изволишь пожелать,
Свою борьбу мы сможем продолжать».
Таким речам хан очень удивлен.
Немного поразмыслив, молвил он:
«Ты благороден. Всем я говорю:
Вот эту падаль я тебе дарю.
Отныне волен ты его убить.
Теперь ему в Орде у нас не жить.
Мы в битве проигравших убиваем.
И больше человеком не считаем.
Теперь он твой, бери его себе.
Хозяин ты теперь его судьбе.
А ты же, князь, сегодня доказал,
Тебя мурза напрасно оболгал.
Убить его – нет власти тут моей:
Ведь он мурза, и ханских он кровей.
Его за ложь могу я наказать.
Отныне из Орды его изгнать!
Приказ сегодня возвестить везде:
Что Мубарек не числится в Орде!
А кто его на время приютит,
Тот будет сам намедленно убит!
Я помню, князь, с тобой наш уговор.
О Фейзуле не кончен разговор».
Сказав, ушел со стражей хан с поляны,
Окинув взглядом гордого Ивана.
А тот татарину сказал: «Вставай.
Как звать тебя?» «Отец нарек Кинбай.
Но мне под этим именем не жить.
Я раб твой. Должен ты меня убить.
И почему живой я до сих пор?
Быть побежденным, воину – позор».
«По-моему, ты глупость говоришь.
Ну, неужели ты не уяснишь,
Что не хочу тебя я убивать.
Не знаю, как еще тебе сказать.
Я очень буду дружбе нашей рад.
Запомни, ты не раб мне, а собрат.
В бою я, может быть, тебя б убил.
А здесь я в честной схватке победил.
И не всегда в бою решает сила.
Тебе сегодня просто не фартило.
У нас, у русских, поговорка есть:
«Всего дороже нам любовь и честь».
Ошибки другу надобно прощать.
Вслед камень не спеши ему бросать.
Пусть наша дружба век тебя хранит.
Обид тебе никто не причинит».
«Меня ты не убил. Я твой аньда*.
Твоею тенью стану навсегда.
Ночами можешь ты спокойно спать.
Всю жизнь тебя я буду охранять.
Меня бы, как собаку, удавили.
А после имя навсегда забыли».
«Да, хан ваш скор на быстрые расправы.
Отведать не боится он отравы?
Вдруг кто-нибудь захочет отмстить?
Не каждому рабом отрадно быть».
«Наш хан, аньда, совсем не знает страха.
Он мудрость мира и рука Аллаха.
На все вопросы может дать ответ.
Он знает: кому – сладко, кому – нет.
Он думает один за нас за всех
И молится, чтоб к нам пришел успех.
Такая от рожденья наша доля –
Святой его повиноваться воле.
Он хан, я раб. Чего еще скажу?
Я хану с детства преданно служу.
Свою святую волю он явил –
Меня тебе сегодня подарил».
«Обычай ваш довольно не простой.
Однако, ехать нам пора домой.
Шатер наш близко, можно бы пешком.
Но мы с тобою тронемся верхом.
Садись-ка на каурого коня.
Пусть видят все, что друг есть у меня».
«За честь такую, я сказать хочу,
Втройне тебе я дружбой отплачу».
В орде с тех пор распространился слух,
Что нет дружнее в жизни этих двух.

       * * *
Василий себе места не найдет.
Хан почему-то князя не зовет,
Хотя прошло уже немало дней.
И день и ночь князь думает о ней.
Он каждый день приходит к берегам.
Но Фейзулы следов не видно там.
И, видя, что Василий сам не свой,
Заводит Петя разговор такой:
«Не прогневись на нас, пресветлый князь.
Тебе откроем душу, не таясь.
Напрасно ты о ней все время тужишь.
Наперстком град горящий не потушишь.
К тому я это, что ты, князь, готов
К шатру из шелка засылать сватов.
А ты напомнить всех нас попроси:
А для того ль мы шли сюда с Руси?
Красавица, конечно, Фейзула.
И ликом, и фигурой – всем взяла.
У нас свои невесты хороши.
Ты присмотрись – любая для души.
А в женах у князей, куда ни кинь,
Татарских еще не было княгинь.
Ты миссии своей не позабудь.
За помощью прошел ты долгий путь.
Беседы с ханом не было такой.
Ты от любви свихнулся головой.
Но Фейзулу придется позабыть.
Ей русскою княгинею не быть».
«Мышлением своим я не пойму.
Да почему нельзя-то, почему?»
«Тебе, Василий, правда, невдомек?
Во-первых, дом родной от нас далек,
Во-двух, поганой веры Фейзула,
А в-трех, с тобой на Русь она б пошла?
В-четвертых, хан захочет отпустить?
И в-пять, она княгиней хочет быть?
В-шестых…» «Довольно, Петр, угомонись.
Тебя послушать - вовсе не женись.
Ну, в чем же виновата Фейзула?
В том, что ее татарка родила?
Чтоб разговоры эти прекратить,
Хочу свое решенье огласить.
Такая мысль мне в голову пришла:
Княгиней русской будет Фейзула!
Чтоб было ясно, я скажу, Петруша.
Ты лишь меня внимательно послушай.
Коль станет Фейзула моей женой,
Чимтай на зятя не пойдет войной
И охранит от Золотой Орды,
Чтоб не было у дочери беды.
Получим выгод две, а не одну:
Русь - мир, а я – любимую жену».
Неделя с той поры уже прошла.
Увиделись наш князь и Фейзула.
Князь в долгий ящик класть дела не стал.
Он девушке любимой так сказал:
«Нас никому с тобой не разлучить.
Пойду к отцу руки твоей просить.
Я знаю, у татар таков закон:
Иметь он позволяет много жен.
Понять такой закон не в нашей власти.
Как можно чувство разделить на части?
Обычай наш не терпит суеты.
Единственная суженая – ты.
И страсть моя вздымается волной.
Моя любовь лишь для тебя одной».
По-русски она все же поняла.
За шею князя крепко обняла:
«Мои желанья для отца закон.
Моей любви не станет против он».
Едва лишь солнце утром поднялось,
Василию в кибитке не спалось.
С товарищами рано поутру
Верхом подъехал к ханскому шатру.
«Прости, Чимтай, что я без приглашенья.
Моё не терпит дело промедленья.
Я русский, и закон у нас другой,
Но он не оскорбит обычай твой.
Меня, надеюсь, выслушаешь ты.
Я не один. Со мной мои сваты.
Словами никогда я не юлил.
С тобой всегда я прямо говорил.
Без Фейзулы на свете мне не жить.
Пришли к тебе руки ее просить.
Ты отпусти на Русь ее со мной
Княгиней русской и моей женой».
Закончил свою речь великий князь,
По-русски хану в пояс поклонясь
Пониже, чтоб рукой земли достать.
И встал затем ответа ожидать.
Хоть странно это, хан не рассерчал.
Улыбкой доброй князя он встречал:
«Я дочку замуж за тебя отдам
Тогда лишь, когда примешь ты ислам».
«Прости, хан, но такому не бывать.
Негоже князю веру предавать.
Меня никто на свете не поймет.
Народ меня мой сразу проклянет.
Коль мне не веришь, то спроси у всех,
Что веру поменять – смертельный грех.
То равно, что Отчизне изменить.
Как после я смогу на свете жить?
Меня ты перестанешь уважать.
Прости, хан, но такому не бывать.
Ты дочь свою любимую спроси.
Согласна она веру взять Руси?»
«Томиться ожиданьем нам не вмочь.
Позвать сюда немедля нашу дочь!»
Немедленно явилась Фейзула,
Как - будто за шатром она ждала.
«Тут русский князь беседует со мной.
Он просит взять тебя своей женой.
Тебя княгиней хочет видеть он.
Но ты Христу должна отдать поклон,
Отныне лишь по-русски говорить,
А так же на Руси далекой жить.
Ты от меня уедешь навсегда,
Останется вдали твоя Орда.
Законам русским будешь ты служить,
Одежду станешь русскую носить.
Подумай, дочка, все ли по тебе.
Ты перемену выдюжишь в судьбе?»
Воскликнула тут с жаром Фейзула:
«За ним я на край света бы пошла!
Мне любый он, и я ему люба.
Княгиней русской быть моя судьба».
Хан встал и руки им соединил,
И на союз он их благословил:
«Ответствен за нее ты перед светом.
И никогда не забывай об этом.
Пусть будет так.- Ответил мудрый хан.-
Ты поклянись, целуй мой ятаган*».
«Прости, мой хан, но клятвы я не дам.
Привыкли верить русские словам.
И слово держит русский человек,
И не нарушит он его вовек».
«Договорились, князь, а ты хитер.
С моим поставишь рядом свой шатер».
На князя толстым пальцем показал:
«Он будет зять наш. Это хан сказал.
Пока я русских видел только в деле.
Но каковы вы будете в веселье?
По всей Орде о свадьбе объявить.
И в эту честь охоту разрешить!»
Устроили в Орде великий той*.
И веселей не знали свадьбы той.
Кумысом угощали всех подряд.
Пятьсот овец забили, говорят.
И плову наварили казаны.
А песни по степи три дня слышны.
А после свадьбы радость всем опять:
Себя в охоте можно показать.
Молва по всей округе разошлась:
У хана зять – Василий, русский князь.
В шатре Ивана попросил Кинбай:
«Аньду ты на охоту забирай.
Меня ты лучше не видал стрелка,
Моя стрела не мазала пока.
Кинжал кидаю я ловчее всех.
Я обещаю, будет нам успех.
А вечером с друзьями вчетвером
Мы к ханскому шатер перенесем.
Жить рядом с ханом, пить с ним или есть;
Великая оказана вам честь».
Степана утром князь к себе позвал.
На Русь ему вернуться приказал:
«Оповести там весь народ честной.
Скажи, с княгиней еду я домой.
Пайцзу* нукер охранную принес.
Пускай в пути спасет тебя Христос.
И не забудь - ты княжеский гонец.
Мытарствам нашим наступил конец».
И, проводив Степана со двора,
Сказал, что на охоту всем пора.
Его княгиня вышла провожать,
Чтоб на охоту добрую собрать.
Уж в две косы она заплетена,
Что означает – мужняя жена.
Не захотел расстаться князь с женой
И на охоту взял ее с собой.
Но самым первым ехал хан Чимтай,
За князем едут Петр, Иван, Кинбай.
Кинбай не раб, свободный он уже.
И хану это явно по душе:
Иван при всех назвал его «аньда».
Не слышала такого их Орда.
Он благородства выше не встречал.
Хан рад, что дочь за русского отдал.
Не только может русич воевать.
Хан видел, как умеет Русь гулять:
Как лихо пляшут, бражки много пьют,
Как русской песней за душу берут.
Не до конца он понял их идей,
Но в них хороших видел он людей.
И русский человек совсем не трус.
Так думал хан, покручивая ус.
«Нам волк в лесу тропу перебежал.
Охоте доброй быть»,- так хан сказал.
«Что там за лес виднеется, аньда?
Пойдем с тобой охотиться туда».
«Туда нельзя, там злой шайтан* живет.
Убьет тебя или меня убьет.
Тому уже вот несколько ночей,
Как виден яркий свет его очей».
«Я никаких кикимор не боюсь.
И ты, аньда, пожалуйста, не трусь.
Не хочешь, князь, в лесок тот поскакать,
Чтобы живого беса увидать?
До той поры я в леших не поверю,
Покуда самолично не проверю.
Бесстрашен я, весь в своего отца».-
Сказал Иван, пришпорив жеребца.
Вся молодежь за ним в галоп неслась.
Но все же первым врезался в лес князь.
Недолго они по лесу бродили,
Следы кострищ здесь князя удивили:
«А вот и очи страшного шайтана.
Здесь от Орды скрывался кто-то тайно.
И это враг. Нам вовсе он не друг.
Давайте оглядим здесь все вокруг.
Здесь должен быть какой-то человек».
На дереве в ветвях был Мубарек.
Глазами злыми князя он сверлил.
Свое он униженье не забыл,
Мечтая князю страшно отомстить.
Задумал он Василия убить.
И вот летит каленая стрела.
Упала вдруг со стоном Фейзула.
Стрела пронзила молодую грудь.
«Скорее, помогите кто-нибудь!
У Фейзулы стрела в груди торчит!»-
Василий от отчаянья кричит.
У девушки фонтаном кровь течет.
Князь в ставку на руках ее несет.
И хан Чимтай отныне сам не свой,
Сидит в шатре с поникшей головой:
«Свалила мою дочку лихоманка.
Над ней колдует старая шаманка*».
Воскликнул князь: «Шаманку не хочу!
Позволь, жену я лично излечу.
Поверь, отец, через четыре дня
Ты с Фейзулой увидишь вновь меня».
«Иди, мой зять, лечи свою жену.
Не оставляй в беде ее одну.
Мне мысли не дают спокойно спать:
А чья стрела, хочу теперь узнать?»
Ту самую стрелу Иван принес
И очень тихо хану произнес:
«Убийцу знает мой Кинбай-аньда».
«Позвать его немедленно сюда!-
Воскликнул хан. – О, слава всем богам!»
Вошел Кинбай и ниц упал к ногам:
«Исправить эту я смогу беду.
Коль хан велит, убийцу я найду.
Такие стрелы держит не любой.
Гляди: они украшены резьбой,
И наконечник радует глаза.
Заказывал их Мубарек – мурза.
Не на княгиню пущена стрела.
Попалась ей случайно Фейзула.
На князя шла каленая беда,
Мурза промазал; впрочем, как всегда.
Не смог он князю Фейзулы простить,
Вот и решил жестоко отомстить.
Но дрогнула рука его со зла.
И месть не в эту сторону пошла.
Когда его навек изгнали тут,
Он в том лесу нашел себе приют.
Я выследил следов его ходы:
Он прячется у Золотой Орды».
Взбесился хан: «Проклятый Мубарек!
Его хозяин нынче хан Узбек.
Послать к Узбеку моего гонца!
Пусть выдадут злодея- подлеца!»
       
       * * *
Шаманка хану шепчет на ушко:
«Поднять княгиню будет нелегко,
И рана в ней довольно глубока.
Ее не скроет русская рука.
Я дым над ней священный бы зажгла,
И через месяц встанет Фейзула.
А через два смогла бы говорить.
Напрасно русским дал ее лечить.
Их знахарство – обычное вранье.
Увидишь сам – погубит он ее».
А князь с Иваном бьется над женой.
Не спал пока он ночи ни одной.
Он зверобой ей к ране приложил,
Отваром сон-травы ее поил,
Молитвы Богородице читал,
С тревогой каждый вздох ее считал.
Уж третья ночь бессонная пошла,
Когда глаза открыла Фейзула.
Увидела она милого друга
И улыбнулась ласково супругу:
«С известием к отцу скорей пошли,
Что твои травы очень помогли».
Кинбай-аньда остановил рукой
И князю дал совет теперь такой:
«Не стоит, княже, время торопить.
Нам ночи хватит, чтобы все решить.
Там нынче шторм, но штиль его сменяет.
На нас сегодня времечко играет.
У нас в Орде недаром говорят:
«Что ночи день всегда бывает рад*».
А утром князь вошел в шатер отца.
Не мог он скрыть счастливого лица:
«Великий хан! Жива моя жена!
Слаба она, конечно, и бледна:
Пришлось ей много крови потерять.
Отца теперь желает вновь обнять».
«Хвала Аллаху, - выкрикнул отец,-
Что подарил ей жизненный венец!
Твой тоже Бог велик Иисус Христос,
Раз иноверке пользу он принес».
Мгновенно разнеслась благая весть:
Какие-то у русских травы есть,
Что обладают силой исцелять
И от костлявой смерти избавлять.
Пошла о русских лекарях молва,
Когда узнали, что хатунь* жива.
Не радует шаманку эта весть.
Решила она русича известь:
Проклятье за проклятьем шлет подряд,
А по ночам готовит сильный яд
И думает, колдуя на костре,
Что будет праздник и в ее шатре.
Не станет русских, и ее опять
К больным татарам снова будут звать.
 
       * * *
К Василию пришел нукер седой.
Пергамент князю подал он свитой:
«Тебя зовет наш хан на курултай*.
Смотри же, русский князь, не опоздай».
И вот заходит русский князь в шатер:
Расстелен белый на полу ковер,
И черный вышит по нему дракон,
Что символ власти означает он.
Ковры висели также на стенах,
Щиты и сабли были на коврах.
Но главная реликвия была –
То было знамя Левого крыла*,
Овеянное славой боевой.
Нукер на страже был глухонемой.
Под знаменем стопа овечьих шкур.
Воссел на них Чимтай, бровями хмур.
На нем халат бухарский, дорогой.
На среднем пальце - перстень золотой.
Хан князю указал на левый край.
«Тут ближе к сердцу, - начал хан Чимтай.
Война жестоко жизни отбирает,
Но и людей она объединяет.
Союз с тобою будем создавать,
Чтоб не пришлось мне с зятем воевать.
Пришлось мне вас в шатер к себе позвать,
Чтоб про обиду нашу рассказать.
Всем вам известно, что наш брат Узбек
Великий и известный человек.
Мы с ним сыны от одного отца.
Вчера прислал нам голову гонца,
Которого послали мы к нему.
Такого оскорбленья никому
Доселе не прощалось никогда.
Унижена им Белая Орда.
Узбек на территории своей
Укрыл убийцу дочери моей.
Что ранена племянница, он знал,
Но мер он никаких не предпринял.
Такое действо вынуждает нас
Начать большой поход издать указ.
Поэтому эмиров здесь собрать
Немедленно велел я приказать.
Прошу на курултае обсудить
Мои все предложенья и решить
Голосованьем тайным или нет
И глашатаям дать Орде ответ.
Ответ на оскорбленье дать такой:
Послать Узбеку, что идем войной.
А Мубарека-пса затем поймать
И на четыре части разорвать,
И подписать нам с князем договор,
Что не враги мы с Русью с этих пор.
Ты, князь, за этим шел ко мне сюда?
Тебе поможет Белая Орда.
Теперь прошу вопросы обсуждать,
Указ чтоб справедливый нам издать».
Шел курултай четырнадцать часов.
Настал рассвет, не слышно стало сов.
О чем беседа шла – никто не знал,
Но, выйдя из шатра, всем хан сказал:
«Решение мы приняли сейчас.
Пусть глашатай объявит наш указ.
А каждый чтобы слушал и молчал!»
Тут глашатай распевно закричал:
«Всем! Всем! Всем! Всем! Указ наш хан издал.
Не говорить потом, что не слыхал!
Запомнить: мертв наш хан или живой –
Отныне не ходить на Русь войной!
Свой гнев обрушить мы хотим туда,
Где Золотая нежится Орда.
Вести войну Орде не привыкать.
Большое войско будем собирать.
Как шабадан* наступит на земле,
Всем воинам сидеть уже в седле!
Живым кто Мубарека приведет,
Осыпан будет золотом весь род!»

       * * *
Прошла зима, проходит и весна.
Василия поправилась жена.
Призналась тихо князю Фейзула,
В том, что она ребенка понесла.
За голову схватился молодец:
«Какое счастье! Я уже отец!»
Кружил жену он на своих руках,
И слезы заблестели на глазах:
«Беременна наследником жена!
Подать сюда кумыса и вина!»
А хан, когда он новость ту узнал,
Тот час шаманку к дочери прислал.
Шаманка столько времени ждала.
Кишап* в палатку князя принесла.
А в том напитке яд был растворен.
Шаманка знала: будет выпит он.
Устал князь от кумыса и вина.
И утром выпьет чарочку до дна.
Но князь впервые сил не рассчитал,
И до утра он крепким сном проспал.
Проснувшись, он не понял ничего:
Валяется посудина его,
И, скрючившись, лежала Фейзула,
В агонии предсмертной изошла.
И выступила пена на губах.
Спаси ее, Христос! Спаси, Аллах!
Какому Богу к помощи взывать?
Кому теперь молитвы воздавать?
Его постигла страшная беда –
Любимая уснула навсегда!
Пришел Иван, за ним его аньда:
«За князем приходила смерть сюда.
Тебе, княгиня, верно я служил.
Я б за тебя и голову сложил.
И вот опять бедняжка Фейзула
Собой его прикрыла и спасла.
Хотели князя ядом отравить,
Василия кишапом напоить.
Да ночью, знать, проснулась Фейзула
И чашу эту с ядом в рот взяла.
Князь крепко спал и слыхом не слыхал,
Как сей напиток в горло ей попал.
Княгиня жажду утолить хотела.
Гляди, какого цвета ее тело.
Вот эти пятна ясно говорят,
В бокале этом был сильнейший яд.
Кому-то надо князя погубить.
Кому мешает он на свете жить?
Постой, постой, а чей это бокал?
И к князю он каким путем попал?»
Тут сила мести князя подняла:
«Намедни его ведьма принесла!
Меня просила выпить тот бокал,
Да я кумысом бражку запивал.
Я отомщу сегодня за двоих
Моих любимых, самых дорогих.
Не поднималась у меня пока
На женщину с мечом моя рука,
Но я шаманку нынче погублю,
Я этой ведьме голову срублю!»
И выскочил Василий из шатра,
И пропадал он где-то до утра.
Пришел он к хану и к ногам припал
Впервые за всю жизнь. Потом сказал:
«Кровавый меч воткнул я у порога».
«Ты, княже, прав. Туда ей и дорога.
Я знаю все. Мне сразу доложили.
Всегда нукеры верно мне служили».
И вот в шатре тоскует хан-отец,
А рядом молодой сидит вдовец.
И ни заплакать им, ни зарыдать.
Кувшин разбитый больше не собрать.
Их закатилось солнце навсегда.
Одета в траур Белая Орда.
Не елось, не пилось и не спалось.
Как - будто само сердце зареклось.
Явился к князю Петр - стремянной:
«Поговорил бы, княже, ты со мной.
Печаль сама собою не пройдет,
Как сам собою не растает лед.
Ты, княже, плачь; так на душе легчает.
А слезы нашу душу очищают.
Печалиться о ней теперь не надо.
Бог жизни погасил ее лампаду.
Тоскуй, иль нет – ее уж не вернешь,
Душой иссохнешь, сердцем пропадешь.
Сказать тебе об этом не боюсь».
«Мы после похорон идем на Русь,-
Тихонько стремянному князь сказал.-
Я сделал все, что людям обещал.
Ценою жизни собственной жены
Отвел я от Руси огни войны».

       * * *
Прошла неделя после похорон.
Пришел князь к тестю. Просит хана он:
«Последний долг я Фейзуле отдал.
Прости, мой хан, но скоро шабадан,
И ты в поход собрался на Узбека.
Там за меня сочтись и с Мубареком.
В Орде ты стал мне кровная родня.
Ничто не держит больше здесь меня,
Лишь в сердце остается Фейзула.
Вчера с Руси мне весточка пришла.
Меня обратно люди мои ждут.
Там половцы покоя не дают.
Оставил без надзора Русь свою.
Три года я живу в чужом краю.
Наш уговор с тобою навсегда:
Едина с Русью Белая Орда.
Прощай, мой хан. Тебя мне не забыть.
Сто лет тебе на этом свете жить.
И ты меня по жизни не забудь.
Отправлюсь завтра я в обратный путь».
И вот уж собран княжеский шатер,
Потушен и залит водой костер.
Иван сейчас прощается с аньдой:
«Прости, мой друг, но путь тебе с Ордой.
Моя страна чужая для тебя.
Я это говорю тебе любя.
Мы если воевать не захотим –
То ты любому станешь побратим.
Меня ты лихом впредь не вспоминай.
Обнимемся по-русски, брат Кинбай.
Не мы распоряжаемся судьбой.
Коль будем живы – встретимся с тобой».


       * * *
Прошли недели, месяцы прошли.
Родной достигли путники земли.
Сусальные виднелись купола,
И слышно, как звонят колокола.
Роднее звуков нет на их земле.
Сидеть устали путники в седле.
И, спешившись, наш князь в траву упал
И со слезами в голосе сказал:
«Народу обещал я, что вернусь.
Прими меня, Святая моя Русь!»



       Июнь –июль 2007-07-03






       П Р И М Е Ч А Н И Я.

       К стр. 1

ТИУН* - слуга при дворе боярина.

       К стр. 2

БАЯТЬ* - говорить.

       К стр. 3

КАЛИТА*- кошель, мешок с деньгами.
БАСКАК*- татарский уполномоченный, собирающий дань.
ДЛАНЬ*- (др. русск.) рука.

       К стр. 4

ЕСЛИ БОГ НЕ СОХРАНИТ ГОРОДА, ТО НЕ ПОМОГУТ НИ ОХРАНА, НИ ЗАБОРЫ*- др. русск. поговорка.
СНОВСК, ОРОГОЩ, ХОРОБР, БРЯЖИН*- эти и многие другие русские города не были восстановлены и исчезли с лица земли после нашествия Орды.
КАМЕНЬ (КАМЕННЫЙ ПОЯС)*- Уральские горы.
УЗБЕК*- хан Золотой Орды, правящий в то время.
МИХАИЛ ВСЕВОЛОДОВИЧ*- черниговский князь, в 1246 г. зверски убит в ставке Батыя. Православной церковью причислен к лику святых.
Ярлык*- разрешение на княжение, выдаваемое князю ордынским ханом.

       К стр. 5

МУРЗА*- татарский князь.

       К стр. 6

ФРЯЗИН*- так на Руси называли всех иноземных гостей.
ТАМ ВЕДЬМА МЕРЯЛА КЛЮКОЙ, ДА МАХНУЛА РУКОЙ*- др. русск. поговорка, означающая, что неизвестно, какое расстояние.
ТЯГИЛЯЙ*- толстая стеганая одежда, прошитая проволокой изнутри, защищающая от сабельных ударов, чем-то напоминающая русскую кольчугу.
ПАНАГИЯ*- иконка, носимая на груди, чаще всего выполненная из драг. металла.

       К стр. 7

РУКИ ШАРЯТ ПО НИЗАМ*- по земле, т. е. ищут, чего бы украсть или присвоить.


       К стр. 8

НУКЕРЫ*- охранники, слуги, соглядатаи.
ГОСТЬ*- Др. русск. название купца.

       К стр. 9

ЛАЛ*- др. русск. название рубина.
КАМЕЯ*- на Руси камеей называли красивые узоры на металле, т. е. чеканка.
РУМЕЯ*- На Руси так называли Византию.
ДОСТАРХАН*- стол для угощения.
МАГОМЕТ*- имеется в виду исламская религия, для которой пятница – священный день.

       К стр. 12

ЧТИМ*- здесь: считаем.
ТАТЬ*- вор.

       К стр. 13

БЕЗ ШПОР*- т. е. без седла, т. к. ребенок не мог достать ногами до стремени.

       К стр. 18

ДЕСНИЦА*- др. русск. название правой руки.
БАТЫР*- силач, богатырь.

       К стр. 19

БИРЮЧ*- глашатай.
КАМЕНЬ БЕЛ-ГОРЮЧ*- драг. камень в оправе, носимый на груди, как оберег или талисман.

       К стр. 20

ВЫЯ*- (др. русск.) шея.
ЧЕЛО*- (др. русск.) лоб.

       К стр. 21

АНЬДА*- побратим.

       К стр. 25

ЯТАГАН*- татарская кривая сабля.
ТОЙ*- пир, гулянье.

       К стр. 26

ПАЙЦЗА*- пропуск, разрешение на въезд или выезд, выдаваемое ханом.

       К стр. 27

ШАЙТАН*- нечистая сила у мусульман.
ШАМАНКА*- знахарка, колдунья.

       К стр. 29

ВСЕГДА НОЧИ ДЕНЬ РАДУЕТСЯ*- татарская поговорка, означаюшая, что утро вечера мудренее.
ХАТУНЬ*- жена знатного человека; здесь: жена князя, княгиня.

       К стр. 30

КУРУЛТАЙ*- военный совет.
ЛЕВОЕ КРЫЛО*- Белая Орда (левое крыло), а правым крылом являлась Золотая Орда.

       К стр. 31

ШАБАДАН*- тюркское название июля.
КИШАП*- напиток, приготовленный из ячменя; наподобие пива.