Затрепетали на обоях брошенные тени
и сброшенная тень, освободившая святую наготу,
Исполненная мраком бездн и дрёмой лени,
Смотрящая в меня, вселяя темноту.
Грудная клетка статной дамы Треф -
барханы кварцевых песков, рельеф
из рёбер проступающих,
вскипающих и отступающих
под лампы керосиновой огнём
(и чёрный гребень высится на нём),
под пламенем застывшим, но горячим,
светящим как-то мягко и иначе
сквозь поволоку копоти стекла.
Текла, стекала и стекла
структура контуров предметов,
вещей. Всё плавящее марево и газ,
всё одурь сонная, дурман вельветов,
истома, почкой набухающая в нас.
Серпом брызг искр хрусталь в серванте
звенит на керосиновом свету.
Я, наклонившись к пышному ковру, в цвету,
Срывать цветы пытаясь, соберу
букет, о буквы спотыкаясь, приплету
слова невнятные, моей лишь станьте!
Сбивает жар её костлявых пальцев веер,
разобранных постелей нега, пух,
душа полыни вьёт, полыни дух,
фантасмагорий бешеный конвейер,
а за окном иное время льёт, не так,
как тащится лениво в помещении,
где радиоприёмник тёмным пением
в бочонок спальни забивал табак.
В углу шнуров моток – восторг кошачий,
в них кошка Якоби играючи ворует ток.
Из радиоприёмника струится
романс, любовной драмы мёд,
послушай, электричество поёт,
сердца влечёт раскрыться.