Я отстаю от поезда во сне.
И вижу сон: на маленьком вокзале
Я без вещей и денег в тёмном зале,
А рядом Чехов в чеховском пенсне.
В плаще до пят и шляпе старомодной
Сидит и пишет на краю скамьи.
Я слышу шёпот:«…стала ейной мордой
Мне в харю тыкать…Дедушка, возьми!..»
К Антону Палычу испытывая тягу,
Спешу его в союзники призвать:
«Часы вокзала врут! И в передрягу
Мы из-за них попали. Наказать
Виновных долг наш. Только, бога ради,
Не думайте, что это мщенья транс.
Не одолжите ли листочек из тетради?
Я накатаю жалобу в Минтранс».
Он удивлённо глянул исподлобья,
Пенсне сползло, как скатерть на пиру.
«Так мы, выходит, с вами два подобия,
Коллеги по несчастью и перу?!».
Своим нахальством сбитый спонталыгу,
Я взял листок, протянутый ко мне.
«Скажите, доктор, «Жалобную книгу»
Вы тоже тут писали на скамье?».
Он хитро подмигнул, не опасаясь
Доверить свою тайну искони:
«А книги не было. Те жалобы писались
Ножом на спинке этой вот скамьи».
В дрожащем пламени едва горевшей спички
Глаза знакомый текст распознают.
То крик души, когда невмочь приспичит:
«Седьмой ты, а дурак!» и «Лопай, что дают!».
По стенам зала заскользили тени,
То электричка встала на постой.
Открылась дверь и с холодом осенним
В ней появился старец. Лев Толстой!?
В крестьянском армяке, лаптях и шапке,
И борода до пояса седа.
«Ну, наконец сбежал от этой шайки!
Не доберутся, думаю, сюда.»
«Лев Николаич! – закричал я – Боже,
Откуда вы и прячетесь зачем?».
«Да, не могу я видеть эти рожи!
Семья достала хуже, чем чечен!
Жируют, бестии! А о народе думать
У них не поднимается рука!
Ну, что сидите постные, как в Думе?
Давайте разыграем дурака?
Я карты взял. А, может быть, литруху
Распишем на троих, как бы с кона?
Кончай, Антон, всю эту залепуху!
Брось «Три сестры»! Найди три стакана!»
В пустом холодном зале стало жарко.
Тихоня Чехов завелся с Толстым.
«Му-му,Му-му…А, у меня – Каштанка.
Мы разночинцы и на том стоим!
Дворянская культура одряхлела.
Её изрубят, как вишнёвый сад.
А декаденство просто охерело!
А «Санин» - новоявленный де Сад!».
«Ты, Палыч, погоди, не залупайся! –
Толстой ему,- При чём тут декаданс?
Ты за грехи передо мной покайся,
А мне, непротивленцу, Бог воздаст!».
Я чуть вздремнул, от водки разомлевший,
Но и сквозь сон их слышал голоса:
«Вот так и я, семью и дом имевший,
Всё потерял. Такая полоса…»
Очнулся. На скамьях друг против друга
Спят два бомжа, похрапывая в такт,
Что вырваться из замкнутого круга
Хотели б, да не выбраться никак!
Что с бородою, звали Николаич,
А Палыч, этот в шляпе и очках.
От классиков заметно отличались:
Очки не те и борода в клочках.
А за окном рассвет засеребрился,
И вновь ожил заплёванный вокзал.
Я в туалет. Умылся и побрился.
И, возвращаясь в освещенный зал,
Увидел, как менты двоих уводят,
Двух бедолаг, спасителей моих.
Они глазами ищут, не находят
Того, кто заступился бы за них.
А я…А я…Желанье охватило
Меня скорей запрятаться в песок.
Их увели. И солнце осветило
Оставленный мне Палычем листок.
И, чувствуя, что дохожу до точки:
Ещё вот-вот и взвою, как клаксон,
Я на подаренном мне «Чеховым» листочке
Стал сон записывать. А, может, и не сон?
* * *