I часть
Мы от погони уходили через лес,
За нами вслед летела волчья стая.
Вот вышли в степь – они наперерез,
По телу дрожь: «Помилуй, Мать Святая!»
Храп лошадей до судорог в спине,
Гримаса страха искажает время.
В галоп пошли по скошенной стерне,
Я приподнялся, опираясь в стремя.
А рядом друг так дышит тяжело,
Грудь ходуном, и конь донельзя взмылен,
Он как-то боком валится в седло,
Еще чуть-чуть – и будет обессилен.
Мой мерин не похож на скакуна,
И сам я не жокей, а сукин сын.
На миг застыл, прогнулася спина,
Я из седла. И вот в степи один.
А конь, как только ношу облегчил,
Летел стрелой, стелился над травою.
Приятель мой меня приговорил,
Его позор своей я кровью смою.
Пусть кто-то скажет – мне не повезло.
Найти не сможешь, если не терял.
Я жизнь свою поставил на «зеро»
И в этот раз до нитки проиграл.
Нет в мире вечного, конечно, ничего.
Лишь волчья пасть – судьбины злой оскал.
Я вынул нож: «Посмотрим, кто кого!»,
И шарф на руку туже намотал.
Вцепились пальцы в рукоять ножа.
Огни и злоба, пена изнутри.
Как ненависть зеленые глаза.
И вот они – прыжка последних три.
Блестят клыки, им вторит звон клинка,
Весь напрягаюсь из последних сил.
Второй прыжок... Не дрогнула рука –
Я нож в него по рукоять всадил.
Мы повалились с ним, и не подняться,
В меня клыки вошли со всех сторон,
Вцепились в глотку, начал задыхаться,
Смешалось все: вой, ужас, крик и стон!
Удар клыков по шее, слева, сзади...
И боль ушла, как рухнула на дно.
За что мне, вы скажите, бога ради,
Подохнуть смертью лютой суждено?
Глаза мои уже остекленели,
Но вижу все, и, значит, жив пока…
Я будто дома, маленький, в постели,
И гладит меня нежная рука.
II часть
Я – волк, вожак. Мы вышли на охоту.
Три дня кровинки не было во рту,
От голода в желудке спазм до рвоты.
Вот след с дороги, что ведет к мосту.
Семь лет уже веду я свою стаю,
Но в первый раз беспомощно щенки
Там в логове от голода сдыхают
Средь леса, у излучины реки.
И первый снег сегодня нам в подмогу,
След взяли быстро ездовых коней,
Два седока отправились в дорогу,
И мы пошли быстрей, быстрей, быстрей…
Вот чувствую — все ближе запах пота,
Вкус мяса я почую за версту.
Кровь закипает, вот она — охота!
И я завыл победно в темноту.
Рву когти, жилы, на пределе нервы.
Как режет лапы мерзлая земля!
В затылок дышит мой волчонок первый,
Матерым стал, видать, старею я.
Хватаю снег, чтоб горло чуть остыло,
Дыханьем рву обвислые бока.
Луна взошла, добычу осветила,
Все как всегда, сегодня и в века.
Рвем в клочья километры мы упрямо,
Еще рывок и проскочили лес.
И вот они в степи уходят прямо,
Направо мы пошли – наперерез.
Вой до небес, кровь застывает в жилах,
Дрожит от страха стылая река,
Нам этот день судьба благословила:
Чтоб жизнь спасти – конь сбросил седока.
Как тетива натянуты все жилы,
Такая мною выбрана стезя.
Вот он – прыжок, в конце, собрав все силы.
Мы встретились на миг – глаза в глаза.
Я подыхал... Победно стая выла.
Хлестала кровь. Плоть рвалась на куски...
Кровавый пир, но голод утолила,
А значит, вновь появятся щенки.
III часть
Мы подошли в одно и то же время
К воротам преисподней с вожаком.
Потом приплелся конь мой – вражье племя,
И тот, с которым больше не знаком.
Огромный зал похожий на предбанник,
Где очередь длиною на века.
Свирепый глаз — уродливый охранник —
Следил за всеми нами свысока.
Картинка, как с Колымского этапа,
Но лишь охрана рожами страшней.
Чудовище в конце мохнатой лапой
Животных отделяло от людей.
Как будто по талонам спирт давали,
А очередь безропотно ждала,
Подумал только… Сразу все предстали
Перед Самим – в чем мама родила.
Старик седой и ясно, что безрогий,
Копыт не видно — обувь на ногах,
Сидит мужик, на вид совсем убогий,
Если б не жезл, сверкающий в руках.
Ни дать, ни взять, как отставной гаишник,
Но что возьмешь, стоим – сплошная голь,
Он посмотрел на странный наш мальчишник,
Спросил, откуда я узнал пароль.
Какой пароль? Мы ничего не знали.
Спирт по талонам нам не западло.
Слова такие с молоком впитали,
Когда старались выжить всем назло.
Старик остановил меня надменно
Невежливым движением руки:
«Мы узнаем про все и всех мгновенно,
Но не дошли последние листки».
Рассказывал я долго, без умолку,
Все что запомнил, в чем был убежден,
Два шага сделал, повернулся к волку
И пальцем указал – виновен он.
Вожак завыл: «А я-то здесь при чем?
В степь выгнал голод и азарт погони.
Свалился он с седла – как куль с дерьмом,
А нам нужны – как мясо – были кони!
Без всадника коня в степи догнать
Немыслимо, ищите ветра в поле,
Коль виноватых стали вы искать,
То жеребец виновен здесь всех боле».
«Вы обезумели от страха мужики!», -
Конь встал спокойно и в ответ заржал, -
«Я не доплыл до берега реки
Лишь потому, что силы растерял!
Я двадцать верст летел во весь опор,
О землю мерзлую копыта в кровь сбивал!
В дыханьи стаи слышал приговор,
А он меня кнутом хлестал, хлестал...
До крови рвали губы удила,
Летели хлопья пены от боков,
Рискнул тогда, была иль не была...
Я налегке, а он среди волков.
Людей за что прикажете любить?
Что в табуне бракован и клеймен?
Что с юности кнутом нещадно бит?
На бойне мясником не расчленен?
Или хозяйку в меховом манто,
А с ней, наверно, худший из людей
За полчаса отрезал мне все то,
Что делает прекрасным лошадей.
Мы, лошади, не можем людям мстить,
Спасая их, привыкли умирать.
Стоял вопрос там «быть или не быть»,
И мне настало время выбирать.
Судить меня здесь вам не по зубам,
Я утонул там и как тварь подох.
Во всем виновен, кто спасаясь сам,
Не захотел, хотя вернуться мог!»
«Что скажешь в оправдание свое?» -
Седой старик приятеля спросил.
«А что сказать, слетелось воронье,
Он – в волчью пасть, я – в омут угодил».
Всех выслушал Магистр – он главный Бес,
Судья, и прокурор, и адвокат,
Изрек, что волк пусть охраняет лес.
Мой жеребец – ни в чем не виноват.
Кто предал – пусть всегда горит в аду.
Он, видно, мое дело изучал,
Не гордый, не спешу, я подожду.
Подумал чуть и дальше дочитал:
«Ты на земле жил, хуже не бывает,
И для тебя наш ад – тот же барак.
Особая комиссия считает,
Вернуть тебя обратно, если так».
Я заупрямился, обратно – ни в какую.
Да в чем назад? Сожрали все давно!
Как мачеху крыл матом жизнь такую,
Магистра, Бога с мамой заодно.
Да, знает старый Бес свою работу,
Здесь слуг его – почти как наших там.
Он по кускам собрал меня с чего-то
И выбросил назад, ко всем чертям.
Вся жизнь моя промчалась, как шальная,
И смерть, как черно-белое кино.
Рисую: точка, точка, запятая.
Сижу на станции. Ну и названье: «Дно»!