(во мне находятся два Я,
как впрочем и у многих,
с одним мы лучшие друзья,
другое правил строгих)
А не начать ли мне дневник
и, мыслей отпуская стаю,
лишь очертить сокрытый лик,
но, стоит ли писать, не знаю?
Что мне поведать по нему,
иль, следуя чьему совету,
дверь приоткрыть в души тюрьму,
тогда рванутся мысли к свету.
Пока они в своей тюрьме,
ночами я уверен буду:
в знакомой ли, чужой семье
с моей вины не бьют посуду.
Что не клянут враги за то,
в чём я ни капли не виновен
и не завидует никто,
не говорит – вот этот болен.
Но мне, по правде, всё равно
что обо мне кто плохо скажет,
вершить лишь богу суждено
и кого надо он накажет.
Когда же люди в храм толпой
завалят, как на распродажу,
одни затопчут мысль ногой,
другие без верёвки свяжут.
Задушит чей-нибудь тиран,
упрятанный под сердцем камень
и, с принятых сердечных ран,
сожжёт все внутренности пламень,
а груз тревожащий, чужой,
повиснет, разрывая душу,
что мол тому стал ты виной…
Но что со мной – видать я трушу?