Неподвижен и сух раскалившийся день.
Много долгих часов лился белый огонь.
Обессиленный мир всё нащупывал тень,
Обжигая иссушенной пылью ладонь.
Но окончена пытка. Угрюмый палач
Отмывает ножи и уходит домой,
А в зловещий подвал опускается врач,
Развивая сюжет чьей-то жизни земной.
Долгожданной водой боли печь залита,
Струи зыбких теней формируют лицо,
Чьи-то руки, касаясь разбитого рта,
Новой боли свивают бинтами кольцо.
Опрокинуто небо как чашка воды,
Струи музыки дикой по клавишам бьют,
И в алмазную пыль окуная сады,
Пальцы влаги взбешённой сады изомнут.
. . .
Я устал замечать лишь страдания сеть,
Видеть в полдень сухой и в ночную грозу
Вместо мира в движении - чёрную клеть
В небо прутья которой как змеи ползут.
Я устал измерять возраст встреченных мной
Слоем пыли тончайшей в усталых глазах,
Узнавая сколь долго пылящей тропой
Волочили они завершения страх.
А ведь где-то, наверное, в море лесов
Затонула поляна - там чистый ручей
Отмывает от боли останки веков,
Обнажая сокрытую радость вещей.
Мне дойти бы туда, мне припасть бы скорей
Сеткой трещин сухих грязи, скрывшей глаза,
Обретая простую способность людей
Видеть краски земли, слышать мир в голосах.