А мне бы заплакать, дождавшись попутной грозы,
обняться с дождём – длинношерстной весёлой собакой:
щекотным платочком окажется влажный язык,
от слёз ничего не оставит – бессмысленно плакать.
Я – просто ребёнок, не знавший игрушек и игр,
нашедший на лавке забытого кем-то медведя.
Так хочется взять его в руки, хотя бы на миг,
и страшно – возьму, и немедленно кто-то приедет,
его отберёт, и, меня ни за что отругав,
с собой унесёт по широкой садовой аллее.
По плюшевой шерсти не раз затоскует рука,
и сердце сожмётся – и станет тревожней и злее,
но в маленькой тыкве с огромным оскаленным ртом,
в которую, выскобленное, оно превратится,
утратив душистую юную мякоть, потом
поселится свет, словно в раненом дереве – птица.
И плакать не хочется – хочется в мир изойти
до капли последней, до высохших стенок, до эха,
и снова в дрожащей от радости детской горсти
почувствовать тёплую сласть шоколадного меха.