То ли сердце моё захлебнулось осколками тромбов,
То ли я от росы и тумана озяб и продрог,
Но дрожала рука, и прицел плыл по дырам от ромбов,
И, зажмурив глаза, как во сне, я нажал на курок.
Залп! И охнул рассвет, принимая смертельное жало
Острой боли, и впился в прохладную мякоть земли.
Дрожь по телу комбрига, как ангела тень пробежала.
Тело бросили в кузов полуторки и увезли.
Был мой первый расстрел, и хватая сухими губами
Колкий воздух, в себе я давил тошноту и озноб.
Но команда была: «Шире шаг»! – и я шагу прибавил,
И по самые брови пилотку надвинул на лоб.
Я же знал из газет, что комбриг был герой Перекопа,
Что был ранен в Крыму и случайно не умер от ран.
Так за что же тогда я его на рассвете ухлопал?
По какому приказу, и кем был приказ этот дан?
Долго мне политрук выговаривал после отбоя
Про измену народу и что-то ещё про народ,
Но глаза отводил, словно чуял вину за собою,
И вздыхал, и курил, и мне думалось наоборот.
Он ушёл не простясь, но простил я ему этот вечер.
Я простил ему всё, что сказал он и что не посмел,
Потому что потом покатились нам звёзды навстречу,
Потому что потом и его подвели под расстрел.