В солдатском пищеблоке меж углами,
Татьяна с Пашей ведали полами.
Им помогал услужливый фельдфебель:
То воду принесёт, то сдвинет мебель.
Он над прислугой был назначен старшим.
Чем вшей кормить в окопах ли, на марше;
Тыловиков, блатных и подхалимов…
Ведь запах кухни потеплей Гольфстрима.
В котлах не стерлядь, а хамса да просо.
И всё же не объедки да отбросы.
Набить желудок – вот где зёрна смысла!
Распяты бабы дужкой коромысла.
Ступая вслед по каменной дорожке
Они носили к морю миски, ложки.
И вновь тащили в гору – пуд, без лишка,
Их красоту не портила подстрижка.
На пищеблок не попадёшь с косою,
Обрили лоб как клеверок косою,
Поднялся волос с пылью в поднебесье.
А голый череп старит летна десять.
Фельдфебель объяснился прежде с Пашей:
Давай, сказал, сойдёмся в эпатаже.
И обручимся в церкви и прилюдно,
Любовь мы принимаем обоюдно.
Но Паша тряпку выжала до суха
И наотмашь; попала точно в ухо.
Взревел фельдфебель, обретая зло.
Не поняла? Тебе же повезло!
Посыпались и молнии, и громы.
Точь, в точь в Макеевке, еврейские погромы.
Бежали от греха, а впали в скотство.
У «белых» говорили, благородство.
Где спрячешься? Не в этом ли болоте?
Тут даже зверь не сдюжит своей плоти.
Любая зелень, чуть поднявшись, чахнет
Живой душой не зги оно не пахнет.
Сиваш гнилой. Как тухлое яичко.
Поджечь бы этот газ! Была бы спичка.
Но нет её. А ежели догонят?
Но душит вонь и к смерти женщин клонит.
Мужик из дезертиров подвернулся
Не долго думая, разделся и разулся.
И вброд пошёл, наверно удирает,
Две девушки за ним: одна, вторая.
На удивление вода стояла низко.
Не глубоко. От водорослей склизко.
Когда же ненароком оступались,
То с головою в тину окунались.