Стали лошади лягаться.
Кто узду им отпустил?
Тяжело живётся, братцы,
глупому, по глупости.
Ишь, как быстро покатило
солнышко за тученьки,
знать, намаялось светило,
умывает рученьки.
И саврасый, и каурый
чинно, на картину хоть,
наплевали на аллюры,
перешли на иноходь.
Стал седок коню – «до ручки»,
конь лежал, похрапывал,
а тем временем из тучки
дождичек накрапывал.
Наломав сырые прутья
(поворот ли, веха ли…),
сели, споря, на распутье
те, что не доехали.
Горячились, матом крыли,
так сказать, повздорили.
Помирились, кровь умыли…
и опять заспорили.
Только главный ухмыльнулся,
глазом на багаж кося,
булькнул спиртом, поперхнулся,
сплюнул и закашлялся,
приподнялся, цыкнул строго,
перст воткнул, как крону в высь, -
Что сидите? Всё от Бога!
Тронемся…
и тронулись.
Побрели, бранясь, вздыхая,
забирались круче, и
вилась тропка, подсыхая,
сквозь леса дремучие.
Раздавалось под иконой
что-то музыкальное,
А вдогонку ржали кони,
лошади нахальные.
Вдруг, неведомо откуда –
шелест настороженный,
а за ним – и сам Иуда,
гладкий и ухоженный.
Потрепал, смеясь, за уши,
- граждане, да вы – в аду,
вы свои продайте души,
ну, а я вас выведу.
Продавались души стойко,
и во избежанье зла.
старцев псов лихая тройка
к пригороду вывезла.
Ну, а там, под ветер колкий,
на безлюдной площади,
псы коням вцепились в холки,
и притихли лошади.
Кнут пошёл гулять по крупам, -
но-о! Пошли, поехали!
Полетели кони тупо
(поворот ли, веха ли…),
засучив рукав суконный,
молвил главный, пряча мзду, -
чтобы жить при тяге конной,
отпускать нельзя узду.