СПОКОЙНО
Деревья исхудалыми телами
за зиму стали схожи с антрацитом,
рассыпанном на белом покрывале,
рассыпанном случайно и забытом.
Расстроенными серыми мозгами
я отыскать пытаюсь середину.
Исклеванная мыслей воробьями
моих мозгов противится мякина.
И в хаосе разорванных событий
вдруг видится узор каких-то знаков,
но не понять их, точно на санскрите
чертил их сумасшедший. И, однако,
за них хватается голодное сознанье,
других найти отчаясь ориентиров.
И тело в охлаждающейся ванне
в надежде разгадать судьбу застыло.
Вот лампочки дешевою насмешкой
над ночью издевается квартира,
а вот диван с просиженною плешью,
который тоже ведь частица мира.
И тапочками шаркая по полу,
уже привыкшими к такой растрате,
я двигаюсь неспешно по закону
движений в подпоясанном халате.
Я открываю книги на страницах,
исписанных какими-то словами,
их миллионы, смысла в них – крупицы,
который, впрочем, трудно узнаваем.
На подоконнике моем теснятся вещи,
одна другую норовит оспорить,
я вещь беру, и кажется мне вещим
или зловещим голос ее в хоре
других вещей, что тянутся ревниво
к моим рукам и за мое вниманье
воюют будто бы, но точно так же льстиво
другому отдадутся, забывая
меня. А ветер в окна тарабанит
и просится: впусти покуролесить!
Я улыбаюсь: нет, к такой-то маме.
Он все равно упрямо в щели лезет.
И меланхолия, копясь, как паутина
под потолком, ложится мне на плечи,
и силы нет стряхнуть ее – рутина
мне руки занимает, мысли, речи.
Сижу себе и пачкаю бумагу,
и шелестят листы, как будто крылья
тех ангелов из ада или рая,
чьи имена, родившись, позабыл я.
Их тонкие изломанные пальцы
мне сахар в чай кладут, и без разбега
они ныряют в дыры вентиляции,
а там уже рукой подать до неба.
Ну а до ада и того короче:
в любую можно, просочась, розетку
мгновенно – электронной почтой –
телеканала впасть любого в сетку.
Различная по свойству матерьяла
материя мой разум обступила.
Да что там разум?! В степени не малой
он есть лишь пена все того же мыла.
Я, строго разграничивая фазы,
произношу во внутреннее ухо
пустынных комнат клетчатые фразы,
в ответ, увы, ни шороха, ни стука.
И дождик шепчется, мое слюня окошко,
с природой о своих сырых делишках.
Я, силясь не подслушать, осторожно
закрою форточку на хлипкую задвижку.
Я сам с собой играю в перебранку
и, забывая чьих держусь позиций,
меняю в мыслях доллары на франки,
сожженные валютной инквизицией.
Смешно сказать, но корабли уходят в небо,
хоть на море их порт, а хоть в пустыне,
а впрочем, я на Байконуре не был,
а на Канаверале не был и в помине.
Я был свидетелем экранного свеченья,
мне остается доверять телеэфиру,
что человек, презревши притяженье,
дырявит, словно пальцем атмосферу.
Немного жаль, что боги все убиты,
Досадно, что посчитаны все звезды,
что человек разбитое корыто
пустого потребленья превозносит;
что тело стало просто механизмом,
душа – всего лишь хитрая программа,
которая должна в теченье жизни
руководить его животными делами.
И совесть кажется теперь каким-то сбоем,
расстройством нашей Высшей Нервной Д.,
которое мешает нам устроить
свои дела, свою судьбу, себе
помочь добиться своих целей,
а именно: победы в той борьбе,
в которую никто из нас не верит,
а только лишь оправдывает ей
свои удачи или же потери…
свою! своим! своё! своя! своей!..
Захлопываются бесшумно двери
за каждым из прожитых нами дней.
25.04.03г.