Катулл Мендес Пентесилея
(С французского).
Царица амазонок.
Из скифских холодов царица повела
таких же девственных, как и сама, сестричек
в равнинные края лихих кровавых стычек,
где шли жестокие и страшные дела.
Не ей сидеть весь век за пряжею в покое.
В душе её царит мучительный порыв –
сразить Ахилла, величайшего героя.
Конь мчится в битву, вольно гриву распустив,
а всадница велит: «Скорее !» ,
и громкий клич Пентесилеи
звучит над битвой как воинственный мотив.
Ахилл ! Ахилл ! Ахилл ! Герой ! Настало время,
и брызнет кровь твоя, как розовый поток,
польётся страшным сном на твой родной порог,
и твой седой отец завоет перед всеми.
Ты – будто жадный лев, подкравшийся к скотине.
Ты – будто ветер, гнущий стебли в тростниках.
Не счесть поверженных тобой царей, чей прах
теперь расклёвывают птицы на чужбине.
Убив в бою врага, ты - царь его гарема.
Как юный бог, влечёшь ты девичьи сердца.
Чужую кровь с лица ты смыл не до конца.
Вот к ней и липнет светлый локон из-под шлема.
Однако трепещи ! Мой меч готов для взмаха.
Тебя убьёт он, как ребёнка, без труда.
Мы, амазонки, не знавали никогда
ни нежности, ни страха.
И ринулась она, готовая напасть,
так, будто бы её несли тугие крылья.
Судьбу предугадать – Увы ! – не наша власть.
(Натешившись своей пустой мечтою всласть,)
Она давилась окровавленною пылью.
Последний взгляд среди предсмертного усилья
скорее выдавал не ненависть, а страсть.
Catulle Mendes Penthesilee
Reine des Amazones
La reine au cоеur viril a quitte les cieux froids
De la Scythie.
Avec ses sоеurs vierges comme elle,
Elle gagne la plaine ou la bataille mele
Les courages sanglants et les blemes effrois.
Qu'une autre en son logis file les lentes laines !
Elle, un desir la mord, indocile aux retards,
De vaincre le plus fort, le plus beau des Hellenes,
Achille ! Et son cheval bondit, les crins epars,
Et l'emporte vers la melee,
Et le cri de Penthesilee
S'ajoute au bruit montant des armes et des chars !
« Achille ! Achille ! Achille ! o hеros ! voici l'heure
Ou ton sang coulera comme un ruisseau vermeil !
Tout plein d'un songe horrible, et fuyant le sommeil,
Ton pere aux cheveux gris hurle dans sa demeure !
Tu fus comme un lion dans une bergerie ;
Tu fus comme un vent noir dans un bois de roseaux ;
Que de rois, o guerrier ! manges par les oiseaux
Sur un sol qui n'est pas celui de la patrie.
Les festins te plaisaient apres les chocs d'epees ;
Tu domptais, jeune dieu ! les cоеurs de vierge aussi.
Quand sur tes bras charmants noirs d'un sang epaissi,
Roulaient les boucles d'or de ton casque echappees!
Mais fremis ; ton tour ! Le glaive enfin se dresse
Qui percera ton sein comme un sein d'enfant nu ;
Car l'amazone vient qui n'a jamais connu
La peur ni la tendresse ! »
Telle en sa course, helas ! qui n'eut point de retour,
Par dessus les fracas criait la vierge fiere ;
Elle ne savait pas qu'avant la fin du jour,
Mourante, elle mordrait la sanglante poussiere,
En jetant au vainqueur beau comme une guerriere
Un regard moins charge de haine que d'amour !
То же, в переводе на английский, сделанном Артуром О’Шонесси.
Canulle Mendes Penthesilea.
The warrior-hearted queen leaves her cold skies
Of Scythia.
With those other maids her sisters
She gains the lowlands, where, in battle pitted,
Hot-blooded braves slay panic-stricken foes.
Let any other card fine wools at home,
Not she ! Insatiate war-lust on a sudden
Gnaws her with hungry fang to overcome
And add that strongest, fairest of the Hellenes,
Achilles, to her conquests. Fierce, loose-maned,
Her horse bounds with mad onset ;
Penthesilea's cry
Is added to the shock of arms and wheels.
”Achilles ! O Achilles ! O Achilles !
This is thine hour ; thy blood a crimson stream
Shall reach thy father's feet ; a gruesome dream
Scares him already and makes him cry, " Achilles !"
Thou art a lion slaying the flock at leisure,
A raging wind no sapling tree withstands ;
How many slaughtered kings in countless lands,
Torn by the birds, fill now thy crimes' full measure ! '
Like a young god how often hast thou revelled
With sword-strokes echoing still ! Women, too, yielded,
And on thy gory arms, that lately wielded
The reeken blade, fair locks have fallen disheveled,
But tremble thou in turn ! The world's redress
Is come to-day : the sword is raised to strike thee,
E'en hers who never felt for one man like thee
Terror or tenderness.'
So on a path whence there was no returning
The dauntless virgin madly rushed and cried,
Not knowing that ere sunset, spurned, not spurning,
’Twas she should kiss the warm dust crimsoned wide
With her own blood, casting before she died
On the young god, her slayer, fair-haired, strong-eyed,
A look that seemed with love, not hatred, burning.
From “Songs of a Worker”, 1881.