Катулл Мендес Последняя душа.
(С французского).
Не стало божества, не стало алтарей.
Отброшены старинные мечтанья.
Спасенья больше нет в конце существованья.
и стала жизнь страшней, тоскливей и серей.
Один шакал бродил у древних погребений
с рельефами старинных предков наверху,
где кромки мраморов рассыпались в труху,
и выветрился звук и дух былых молений.
Забылись веру проповедавшие рты.
Рассказ о прошлом вызывал одни гримасы.
По рынкам каждый день развешивали мясо
на столбиках в крови, похожих на кресты.
Свет солнца пробивал густую поволоку.
Оно устало освещать наш шум и гам.
«В моей родной стране ещё остался храм», -
сказал мне некто, к нам прибывший издалёка.
«Остаток прошлого. Он держится едва.
и в скалах спрятался, в плюще, во мху, в дернине.
В его руинах сохраняется святыня,
след безымянного сегодня божества».
Я бросил города, где царствует сомненье.
оставил общество, в котором нет надежд,
где вера и любовь не оживляют вежд,
где тупо верят только в смерть без воскрешенья.
Я шёл. Я много дней топтал дорожный прах,
там реки без воды, там мертвые селенья.
Лишь ветер навещал их ветхие строенья.
Лишь Одиночество гнездилось во дворцах.
Сначала я легко одолевал пустыни,
В конце пути метал нетвёрдые шажки,
и поредели поседевшие виски,
когда, немолодой, дошёл к моей руине.
Спеша, сияя, еле выдержав дорогу,
касаюсь алтаря изборождённым лбом.
Душа вспорхнула в возбуждении своём
к последнему ещё оставшемуся Богу.
Catulle Mendes La Derniere Ame
Le ciel ;tait sans dieux, la terre sans autels.
Nul reveil ne suivait les existences breves.
L'homme ne connaissait, dechu des anciens reves.
Que la Peur et l'Ennui qui fussent immortels.
Le seul chacal hantait le sepulcre de pierre.
Ou, mains jointes, dormit longtemps l'aieul sculpte ;
Et, le marbre des bras s'etant emiette,
Le tombeau meme avait desappris la priere.
Qui donc se souvenait qu'une ame eut dit : Je crois !
L'antique oubli couvrait les divines legendes.
Dans les marches publics on suspendait les viandes
A des poteaux sanglants faits en forme de croix.
Le vieux soleil errant dans l'espace incolore
Etait las d'eclairer d'insipides destins...
Un homme qui venait de pays tres lointains,
Me dit : « Dans ma patrie il est un temple encore.
« Antique survivant des siecles revolus,
« Il s'ecroule parmi le roc, le lierre et l'herbe,
« Et garde, encor sacre dans sa chute superbe,
« Le souvenir d'un Dieu de qui le nom n'est plus. »
Alors j'abandonnai les villes sans eglise
Et les c;urs sans elan d'esperance ou d'amour
En qui le doute meme etait mort sans retour
Et que tranquillisait la certitude acquise.
Les jours apres les jours s'ecoulerent. J'allais.
Pres de fleuves taris dormaient des cites mortes ;
Le vent seul visitait, engouffre sous les portes,
La Solitude assise au fond des vieux palais.
Ma jeunesse, au depart, marchait d'un pied robuste.
Mais j'achevai la route avec des pas tremblants ;
Ma tempe dessechee avait des cheveux blancs
Quand j'atteignis le seuil de la ruine auguste.
Dechire, haletant, accable, radieux,
Je dressai vers l'autel mon front que l'age ecrase,
Et mon ame exhalee en un grand cri d'extase
Monta, dernier encens, vers le dernier des dieux !
То же, в перевод Артура О’Шонесси на английский.
Catulle Mendes The last soul.
No gods in heaven, earth's altars overthrown,
No hope to crown short life, and no thanksgiving ;
Man, fallen at last from all his dreams, was living
With weariness and fear immortal grown.
The jackal only knew the burial-places ;
The prayer had crumbled from the marble hands
Of sculptured ancestors, and through all lands
Death raised no prayer, life left no hallowed traces.
Did none remember, then, how once man's soul
Said, “ I believe “ ? Were legends all forgotten ?
Where churches stood men counted gains ill gotten
And many a cross was now a shamble-pole.
The sun grew sick of dawning and expanding
Men's aimless destinies with day on day :
When lo ! there came a man from far away,
Who said to me, '”There is one temple standing. “
In the most distant land from whence I came,
Relic all recordless, it falls but slowly ;
I vied and moss-o'ergrown, it still keeps holy
A memory of a god without a name.'
Then I forsook the towns that had no churches,
The hearts that knew no thrill of love or hope,
Where even Doubt was dead and ceased to grope,
Since Truth had vainly crowned man's cold researches.
I journeyed thitherward. Days followed days.
I passed dead capitals on dried-up rivers;
The wind in flitting through their hortals shivers,
And Solitude sits in their dismal ways.
Youth gave me strength at first, and swift feet bore me ;
But ere the way was finished youth had sped ;
With faltering feet at length and aged head
I came : the world's last temple stood before me.
Fainting, but eager and all comforted,
I touched the altar with a brow grown hoary :
Then my expiring soul went up in glory,
A tardy incense to a god long fled.
From “Songs of a Worker”, 1881.