Наша память нам снится
в орденах, застеклённая,
в душно пыльных музеях
и в весенних букетах.
На застывшие лица,
поколенье зелёное,
удивлённо глазеем
мы, топчась на паркетах.
Почему непонятны
эти профили чёрные,
эти злые оскалы.
Отряхнувшись от пыли,
мы сгрудились опрятные,
на покой обречённые,
словно сонные скалы,
наши души застыли.
По дорожкам идём, по тропинкам шагаем проторенным,
не пустые идём,
не пустые идём и не голые.
Мы с размаху листаем страницы усталой истории.
Эй, вы! Там… впереди,
не скулить!
Шире шаг!
Выше головы!
Долей бурой и грубой
наши деды заляпаны,
чёрным потом и хлебом,
разумеется чёрным,
драли глотки, а трубы,
будто заткнуты кляпами,
ныли с хриплым прихлёбом,
позади обречённо.
Под размытыми сводами,
под аккорды минорные
рассыпаю куплеты,
чтоб сберечь, не поранить
сны, что тянутся бродами,
злые и беспризорные,
сквозь сырые рассветы,
в истощённую память.
Остывает земля, покрывается чёрной окалиной.
По солёным ручьям, да по горем размытым обочинам,
я, по горло в слезах, к обелискам бреду и к развалинам,
в глушь, где прошлое наше
пробито,
прошито,
прострочено.
Вязнут гусениц траки,
тащат беды налипшие,
память шатко и топко
стелет гати в минувшем.
Я плутаю во мраке,
а живые погибшие,
поднимают винтовки
и стреляют мне в душу.
Ох, вы, братики пьяные
да войной опалённые,
что ж вы всюду за мною,
то ругаясь, то плача…
сны мои безымянные,
в орденах, застеклённые?!
мы ж подхватим, подноем,
мы ж не можем иначе.
Эй, в передних рядах, отгуляли ли, отцеремонили?
Шире шаг! Да смелей, не робейте, не хнычьте, не падайте.
Нам ещё очень надо вернуть всё, что мы проворонили,
Потому что нельзя, потому что не выжить без памяти…
Наша память нам снится…