Отрывок

       



Расплавившийся стол из мраморной пластмассы,
стал нестерпим зрачку слепящей белизной
стирая навсегда боренье точных красок.
Изгиб тропы повторенный сосной,
пустой пейзаж палящим солнцем смазан,
и перекрыт непрочною стеной.

 
В наивности вина разлитом без остатка
касанье лёгких стоп танцующих мужчин,
там, где лоза плетёт вдоль плоских склонов прядки,
где море в складках волн и вьётся и горчит.
Неторопливо тень играет с солнцем в прятки,
замедленней прыжков довольной саранчи.


Таков он древний вкус торжественный и грубый ,
волчицы млеко сквозь по твёрдому соску.
Коль лили через край, то пьёшь а не пригубишь
шершавый тот лоскут столь милый языку.
Звон раскалённых мух так будто близко хрупкий
из нитей шерстяных ковёр беспечно ткут.



Сквозь пряность кипрских вин печная желчь фалерна.
Мы снова повторим как наперегонки
Катуллову строку , медовый слог Гомера
губами проскользив вдоль радостной строки.
И пусть сколотят что непрочно и неверно
стучащие бегом кузнечьи молотки .


Подруга пьёт вино и вкус пьянящий хвалит.
И липкий шёлк скользит по гладкости колен.
Тяжел изгиб бедра , отчётлив и овален,
надёжно заключён в прозрачный пёстрый плен...
А кузнецы стучат и звонки наковальни,
и ровно пополам разломан грубый хлеб.


Здесь завершился путь; вдоль трапезы спокойной
достойны сыр и хлеб и налито вино.
Наш виночерпий стар и страшен как икона,
и будто только нас он поджидал давно.
Застыв перед столом как древняя колонна
он ангельской почти светится сединой.


Овечий сыр смердит, хлеб горячее тела,
огонь сошёл на стол , и жжётся и слепит,
и сыр и жаркий хлеб свою явили спелость,
и вызрела в вине способность полюбить.
А с веток, где живёт волшебная омела -
огромен небосвод сорвавшийся с цепи.


Как это обозвать, как мне наречь всё это,
 жару , овечий сыр, большой глоток вина
и каменный пейзаж до тла спалённый светом ,
и это синее,волшебное , без дна,
что там внизу, где долгая волна
блеснёт на берегу аттической монетой ....