Пора заканчивать, Господи, все эти дни набекрень,
И впитывать дождь балконный на паперть пола.
Я не умею так метко, как Полозкова,
С меня нечего взять. Я живу здесь на грани фола,
У меня короткие ночи и долгий день.
Мне чудится между делом, что он не спит.
Что утром он цедит запах в кофейной джевзе,
Что голос его не пьяный, а чуть железный,
Чтоб срезать с меня – него, мне не хватит лезвий.
Но я надеюсь, что кто-то, меня простит.
А небо мое московское – горько плачет.
Я его на ощупь – родное, как мягкость шелка.
Его руками ужасно приятно комкать.
И залипать на четверть себя, по локоть,
Когда часы молчанья ничто не значат.
И расстоянья сошлись на избитый ровень.
Я не болею тобой. Я лечу простуду.
И я вру, что люблю тебя, словно какого-то Будду,
Но я не звоню. И больше, поверь, не буду.
Самой неровно от этих своих любовей.
Я ласковая, как Солнце, что где-то носит.
И Шелдон сверлит виски, ускользает суть его.
Я пахну сейчас как поле небесных лютиков.
И грустно, что где-то, «родная, я очень люблю тебя»
Мне даже не извинившись, шепнет мимо уха осень.