Когда мужики хвастаются бабами или тем, кто больше выпил, я не осуждаю.
На память приходит мой отец. Он был таким же.
Худощавый, стройный. Тонкий, с лёгкой горбинкой, нос украшал лицо. Чётко очерченные губы. Он чем-то неуловимо походил на артиста Тихонова в молодости. Таким я его запомнила. Женщины, знавшие отца, говорили, что он был необычайно красив. Но я его запомнила ещё и другим, гораздо страшнее.
Отец в сороковых успел повоевать с японцами и получить медаль. С войны пришёл героем, но оттуда же вынес, наверное, привычку к ста граммам фронтовых.
Мама сошлась с отцом много позже, после его развода с первой женой. Мужчины после войны, сами понимаете, ценились на вес золота.
Когда мне было лет 5-6, отец уже пил по-чёрному, дрался и гулял. Не погуливал - гулял. Об этом я узнала позже, став старше. Примерно в это же время умер дед. Любимый дед Иван. Как хоронили его, не помню. Помнится только мягкая рыжая борода дедушки при жизни да кисель из кваса на его поминках. А ещё много-много народу: дед был кузнецом, и провожала его в последний путь вся деревня...
После похорон бабушку мы забрали к себе. Мама, наверное, думала, что отец хотя бы тёщу постесняется и станет вести себя тише. С ней привезли и тушки баранов - то, что осталось от незамысловатого деревенского хозяйства. С ней везли и большого тёмно-серого кота, но он, глупый, сбежал по дороге. Наверное, назад, в старый пустой дом. Вскоре отец продал баранов, всех разом, и пропил. Не постеснялся. Зато на 8 Марта подарил нам всем по набору духов с одеколоном, которые... сразу же благополучно и выпил.
- Выжрал, - уточнила бабушка. Она называла вещи своими именами, а детская память с бухгалтерской точностью фиксировала всё. Бабушка, охая, сокрушалась ещё долго: ведь она считала раньше, что у нас всё, как у людей. Да и дед перед смертью говорил:
- Если что, езжай к Дуське.
Она и поехала...
А отец из какого-то ведра сделал самогонный аппарат и начал гнать самогон. Проверяя готовность, он наливал его на блюдечко и поджигал. Самогон горел почти бесцветно, а язычки пламени завораживающе бегали над блюдцем. Отец был доволен. Я с детской непосредственностью ставила после этого опыты: поджигала то борный спирт, то камфарный: интересно было, каким цветом они горят! Помню, что борный горел зелёным.
Почти тогда же отца посетила "белочка"- белая горячка. Помню испуганные лица домашних. Все не спали и метались по комнате. Метались по стенам и наши тени. "Металась" даже грузная бабушка... Отцу что-то мерещилось. Он буйствовал: "
- Японцы... Японцы, япона мать... Черти рогатые! - и шёл штурмом на дверь... Ночевали мы часто у соседей Киселёвых. Не было на дебошира управы.
Помню, весной, когда распустились листочки на деревьях, отец тащил маму вдоль забора за волосы почему-то в сторону магазина. Наверное, не давала денег на выпивку. До сих пор страшная картина у меня в глазах.
Когда мама пригрозила отцу, что больше не будет с ним жить, он недвусмысленно пригрозил в ответ:
- Убью-ю!
И он, действительно, как-то схватил из-под стола нож и-и-и-и... Я в ужасе заорала:
-Ма-ама!
Отец приостановился, а потом изо всей силы вонзил нож в стол. Все знали, рука у него была твёрдая: отец резал свиней - попадал в сердце с первого удара. А красивая немецкая скатерть с резаной отметиной почему-то долго хранилась в нашем доме.
Родители тогда не разошлись. Поступки взрослых иногда трудно объяснить... А изверг, как говорила бабушка, допился.
Когда отец лежал в больнице с "печенью", мама ходила к нему, а однажды, поскользнувшись на мосту, упала и повредила бедро. Попала на больничную койку надолго, пролежав, не вставая с постели, целый год в гипсе. Помню её бледную - почему-то все руки в бинтах, а в глазах - слёзы, когда смотрела на меня. В эти дни я услышала странное слово "опекуны". Оказывается, у мамы почти отказало сердце. Отец приходил к ней в палату, чтобы, сев у постели, ласково рассказать, как его любят женщины. Маме после таких "визитов" становилось хуже, но она выжила, как говорила, ради меня.
А мне тогда исполнилось уже лет 9. Бабушка, шаркая, еле-еле передвигалась по дому с палочкой. Отец выгребал всю мелочь отовсюду и пропивал. Бабушка Матрёна получала по тем временам большие деньги за двух своих погибших сыновей, Василия и Михаила,-целых 25 рублей и пыталась припрятать. Отец прогонял её с кровати:
- А ну пошла, старая... - и, перетряхивая постель, искал деньги. Находил и тоже пропивал. Когда отца просили сходить по воду (ворот у колодца был высоко),он "шутил":
- Растайте снежку! (первый снег, действительно, лежал у забора).
Про меня же он с гордостью говорил:
- Моя картинка!
Это не мешало лупцевать картинку шнуром от утюга или ивовым прутиком (он гибкий) бить по пальцам. Не знаю, чем я так провинилась, если родителям за моё воспитание выдавали благодарности из года в год. Наверное, благодаря ему.
Я отца люто возненавидела и молила Бога о том, чтобы садиста намотало на гусеницы трактора. Но он был дьявольски живуч. Однажды на бензовозе отец свалился с моста, но на нём не появилось ни единой царапины.
Может быть, это и был дьявол для нашей семьи, посланный в наказание за что-то? Однажды я простыла, температура подскочила под сорок, и отец всю ночь, через каждые 2-3 часа, давал мне таблетки, чтобы чуть-чуть остыла, а наутро ушёл от нас навсегда.
Я помню всё, потому что лет с одиннадцати вела дневник, куда, как Савичева, но в мирное время с не детской старательностью записывала события, что были со мной, была домашним летописцем, о котором не догадывался никто.
...мама после ухода отца долго находилась на инвалидности. Она была очень весёлым общительным человеком, но мужчин в её жизни больше не случилось. Наверное, она по-своему любила отца. Ведь за что-то же его любили другие женщины! А может быть, больше не верила в любовь, не верила мужчинам.
Когда маме было особенно тяжело и одиноко, она, как заклинание, повторяла мне:
- Когда-нибудь на старости лет придёт, будут нужны дети!
Так, наверное, говорят все женщины, которых бросают мужья. Мама, наверное, и себя утешала этим. А бабушка подливала масла в огонь: "Брат любит сестру богатую, а муж - жену здоровую!" Когда же я приходила к подружкам, у которых была нормальная семья (и такие были!), то мучительно хотелось, чтобы у меня тоже был отец. Отец, который не будет пить и не будет драться! Но отца не было... Не было защитника.
Тогда же я дала себе страшную тайную клятву, что никогда не стану пьяницей, никогда не напьюсь, как поросёнок. На внутренней обложке учебника нарисовала пионерский галстук и поместила свою "клятву" внутрь... И мне мечталось, как и маме, что отец на старости лет придёт, седой, сухонький…
А я брошу в него сапогом и выгоню вон.
Отец не пришёл. Он уехал куда-то в Сибирь на заработки. В тайгу. Не стало бабушки. Умирала страшно. Мы с мамой ухаживали по очереди за ней. Дед не ошибся, отправив бабушку жить к младшей дочери. А я училась, читала книжки и вела дневник. Какая-то неведомая сила жизни заставляла меня писать. Сейчас бы, наверное, это назвали психотерапией. Иногда залезала на ветлу возле дома и пыталась писать стихи. Первые, по-детски неумелые, конечно же, были о герое. О Бонивуре, о том, что кровь свою прОлил за граждан". Но самые болючие для меня были всё-таки о близких: о маме, о бабушке, об отце - о непростой жизни, в которой даже герои бывают не совсем былинными...
Я с бабушкою немощной жила,
А мать моя в больнице умирала.
И ворожила бабушка, ждала,
Слюнявя пальцы, «вини» доставала.
Отец не помогал, запоем пил,
И медью найденной бренчал с похмелья.
«Растайте хоть снежку», - порой шутил,
И сахар наш, и хлеб менял на зелье.
Колодец был, и я была мала,
Но, зубы сжав, подмоги не просила.
Сама тянулась к валу, как могла,
И чуть однажды вниз не угодила.
Отец ушел, оставив нам портрет
С медалью фронтовой, побрел по свету.
Он где-то жив. А мама? Мамы нет.
(Война иль он виновны в смерти этой?)
С тех пор тянусь на цыпочках всю жизнь,
Как будто вновь хочу живой водицы.
И умоляет мама: «Дотянись!
Здесь твой колодец.Здесь должна напиться».
Мне казалось, что это правда, и другой нет и быть не может. Отец - изверг!
О том, что он умер, я узнала случайно несколько лет спустя после его смерти. Когда мне вскользь сказали об этом, думали, что знаю... я дико захохотала и не могла остановиться. Слёзы без удержу лились по щекам, а я хохотала, хохотала, хохотала. И не могла остановиться. И слёзы лились так, что испугалась. Ноги не слушались. Буквально сползла на пол и доползла до ванны, чтобы залезть под воду. Это была истерика первый и, дай Бог, последний раз в жизни.
Не пришёл и не попросил! И не кинула в него сапогом…
С тех пор прошло ещё немало лет. У меня давно не осталось никого из моей той семьи. Я каждый год езжу на могилу к маме. И к бабушке. И к дедушке. Похоронены на разных кладбищах. Детское осталось во мне подранком...
Отца за эти годы я так и не полюбила. Но ненависть, странное дело, прошла! Да и имела ли право я его судить? Не знаю! Имела ли право писать об этом, как говорят, выметать сор из избы? Думаю, имела... В скольких семьях беззвучно рыдают! И сколько раз меня спасало в жизни знание, что всё, что лучше моего отца, нужно беречь. И как надо защищаться женщине от дебошира в семье? Сколько таких вопросов по жизни без ответа... Сейчас у многих не возникает сомнений в том, рассказать о беде или нет. Как выясняют отношения на ток-шоу... Иногда хочется выключить телевизор. Если было бы так просто с памятью: выключил - и всё! Сожгла дневники - и всё...
Жаль, что не знаю того, где отец похоронен. Следы затерялись...
Хотелось бы побывать на его могиле и привести её в порядок.
Ведь не безродный же он! И если быть справедливой, то это отец впервые привёл меня в библиотеку. Позже научил драться, держать удар и не очень-то бояться тех, кто сильнее. Научил защищаться он, герой-фронтовик. А медаль на его фотографии, думаю, скорее всего была бутафорская, постановочная: наверное, хотел пустить пыль в глаза... А может быть, и нет... Зато документально подтверждено, что награждён отец Орденом Отечественной войны II степени.
Вспоминая детство, вспоминаю иногда и его.
А дальняя-дальняя родственница как-то рассказала, как отец странно заедал огурцами селёдку... И был такой довольный, как ребёнок!