=======БИБЛИОТЕКА ВЕРЛИБР-КАФЕ=======
Пауль Целан (Пауль Анчель), 1920-1970.
Переводы Валерия Роганова
(автор, к сожалению, закрыл свою страницу)
ЗРЯ СЕРДЦЕ РИСУЕШЬ НА СТЕКЛАХ
Зря сердце рисуешь на стеклах:
безмолвия герцог
на площади замка солдатам ниспослан.
Свой флаг водрузит он на древо – лист, что синеет, если на подступах – осень;
солдату даст стебель тоски и мгновенья цветок;
он с птицами в прядях волос уходит вонзать шпаги в просинь.
Зря сердце рисуешь на стеклах: бог – здесь, чтоб согреться,
закутанный в плащ, слетевший с плеча твоего, с полдороги до рая,
тогда, когда замок горел, когда ты, как все, произнес: дорогая...
Твой плащ не узнал он, звезду не окликнул, следя, как пал лист, догорая.
"О стебель", – вздох мнится ему, – " о мгновенья цветок".
СКРЕЖЕТ ЖЕЛЕЗНЫХ ПОДОШВ В НЕДРАХ КРОНЫ ВИШНЕВОЙ
Скрежет железных подошв в недрах кроны вишневой.
Лето плещется, пенясь, из шлемов. Кукушка, чернея,
шпорой алмазной на небесных вратах силуэт свой рисует.
С непокрытой главой из листвы появляется всадник.
На щите у него смутно брезжит твой образ – улыбка,
пригвожденная к стали врага, из пота отлитой.
Он ему был обещан – сад живущих мечтами,
и копье наготове он держит для вьющейся розы...
Но по воздуху сходит босым, кто тебе больше прочих подобен:
обувь стальную рукой худосочной обвивший,
проспит он и битву и лето. Плод вишни льет кровь за него.
ПЕСНЯ В ПУСТЫНЕ
Венок из листвы потемневшей был свит на окраинах Акры:
там вскачь я пустил вороного, и смерти была шпага рада.
Там пил я из чаш деревянных лишь пепел источников Акры
и мчался с разбитым забралом к руинам небесного града.
Ведь ангелы мертвы и слеп стал господь на окраинах Акры,
и нет никого, кто радел бы во сне о нашедших здесь отдых.
Постыдно растерзан был месяц, цветок на окраинах Акры:
лишь руки цветут, подражая терновнику, в ржавых обводах.
Так должен ли я с поцелуем припасть к ним, взыскующим в Акре...
Скверна же броня была ночи, сочится же кровь сквозь защелки.
И стал я ей братом смешливым, стальным херувимом из Акры.
Все имя еще называю, и пламя все жжет еще щеки.
НОЧНОЙ ЛУЧ
Всех ярче пылали пряди моей вечерней подруги:
ей в дар я пошлю из легчайшего дерева гроб.
Он в волнах утопает как в Риме ночлег наших грез;
он, как я, носит белый парик и беседует хрипло:
он, как я, говорит, когда мною сердцам разрешается доступ.
Он знает французский романс о любви, который я осенью пел,
когда был в гостях у страны вечеров и письма писал в адрес утра.
Изящный челн – этот гроб, из дерева чувств извлеченный.
И я плыл в нем вниз по течению крови, когда был моложе, чем око твое.
Теперь молода ты как мертвая птица на мартовском насте,
теперь он подходит к тебе и поет свой французский романс.
Вы – легки: вы несомы весны моей комой.
Я – легче:
я пою незнакомой.
ПОЛНОЧЬ
Полночь. Стекшая с лезвия сна в глаз сквозь брызжущий протуберанец.
От мук не кричи: тучи машут платочками странниц.
Ткань из шелка - так простерлась меж нами она, чтоб от тьмы и до тьмы длился танец.
Из древесины живой вырезан черный фагот и спешит танцовщица.
Пальцы из буруна распластать на глазах наших тщится:
Такая сырая вещица?
Нет такой. Та кружится в восторге, пока не ударит в гонг огненный мгла.
Мы клинки подставляем бросаемым нам кольцам лавы.
Обручают нас так? Это звону осколков сродни, и я знаю, что мы миновали:
цвета мальвы
смертью - ты не умерла.
ВСЯ ЖИЗНЬ
Отблеск солнц полусна синеват как твой локон за миг до зарницы.
Синь с них смоет роса как с травы над могилою птицы.
Их прельщает игра, та, которой в мечтах предал`ись мы на шхунах страстей.
На коралловых рифах времен - кинжалы найдут их глазницы.
Солнц беспамятства блеск - голубей: таким был твой локон однажды:
Я ветром полночным льнул к лону сестры моей - жажды;
с древа локон свисал твой, но ты не нашлась средь ветвей.
Мы были округой - кустом у ворот, словно страж, - ты.
Солнц гибели блеск – бел как пряди детей наших юных:
те всплыли, когда ты палатку воздвигла на дюнах.
Тут дрогнуло лезвие счастья над нами в глаз мертвых лагунах.
МАРИАННА
Нет сирени в твоих волосах, лик - подобен вод лону.
Туча к глазу от глаза плывет, как Содом к Вавилону:
как кучу листвы рушит башню, взметнув куст из серы до крыш.
Прорежет вдруг молния рот - то, с остовом скрипки, ущелье.
Смычком кто-то водит, сжав белые зубы: О лучше здесь пел бы камыш!
И ты, дорогая, камыш, и все мы струй льющихся шелест;
вино вне сравненья - твой стан, ты десятерых нас пьянишь;
меж спелых хлебов твое сердце - челн, в сторону ночи несомый;
кувшин синевы, так ты взмыла над нами легко, и забудемся сном мы...
Застыл караул пред шатром, мы тебя погребаем, устами припав среди пира.
Отныне звенит серебром грез талер на папертях мира.
ЦИНЕРАРИЯ
Перелетная птица копье, над стеною давно пролетело,
уж`е ветвь над сердцем и над нами гладь моря бела,
курган глубины весь усыпан листвою звезд полдня -
яда лишенная зелень как взгляда, открытого смертью...
Из рук нами выдолблен ковш, чтобы капли ловить водопада:
воду места того, где темнеет и никому не протянут кинжал.
И пела ты песню, и решетку мы вили в тумане:
быть может, еще выйдет к нам наш палач и вновь наше сердце забьется;
быть может, нависнет над нами стена, и виселицу с ликованьем воздвигнут;
быть может, наш вид исказит борода и ее белокурая прядь покраснеет...
Уж`е ветвь над сердцем, гладь моря над нами бела.
ПЕСОК ИЗ УРН
Дом забвения заплеснев`елозеленый.
Перед каждой из реющих створок ворот все синей обезглавленный твой барабанщик.
Он бьет в барабан, смастеренный из мха и прогорклого локона лона;
чернеющим пальцем ноги чертит он на песке твои брови.
Дольше их он рисует чем были они, и губ`ы твоей пурпур.
Здесь наполняются урны и кормится сердце твое.
В НОЧЬ ПЛОТЬ ТВОЯ – ОТ БОГА ЖАР – СМУГЛА
В ночь плоть твоя - от бога жар - смугла:
мой рот факелы щек твоих колеблет.
Плыл в зыбке ль тот, кому не пел их лепет.
К тебе я шел - кисть, что ком белый лепит,
и в толк не взять, как бьет синь этих глаз
в порядок дней. (Смерть встарь - та для порядка).
Ушло в плачь чудо, где пуста палатка,
стал льдом кувшинчик сна - пусть так?
Представь: средь бузины сох лист - облатка -
для чаши с кровью подходящий знак.
СВЕТ САЛЬНОЙ СВЕЧИ
Монахов мохнатыми пальцами книга открыта: сентябрь.
Бросается снегом Ясон в поле, давшее всходы.
Колье из ладошек лес тебе шлет, как через удушье идущей.
Густеет в твоих волосах синева, и я говорю о любви.
Ракушки шепчу я и дождь, и лодка - набухшая почка.
Жеребенок мелькает меж пальцев, листы шевелящих -
Распахнута настежь калитка во мрак, я ж напеваю:
Как жили мы здесь?
ТЫ МОЖЕШЬ ЛЕГКО
Ты можешь легко
меня потчевать снегом:
всякий раз как, встречаясь губами синевшими
с тутовым деревом шел я сквозь лето,
кричал самый юный
последнего дня его
лист.
НА СВОДЕ РТА, ЯВСТВЕННО
На своде рта, явственно:
мрака нарост.
(Нет н`ужды его, свет, искать, будь
снежным силком, удержи
свою жертву.
СИБИРСКОЕ. Посв. О. Мандельштаму
Своды молитв - ты
не следовал им, они были,
тебе представлялось, твоими.
Черный лебедь затмил
отблеск ранней звезды:
с располосованным веком
не менялось лицо - и под этою
тенью.
Крохотный, спящий на вьюжном ветру
бубенец
с белой
россыпью дроби во рту:
И у меня -
тысячелетнего цвета
в гортани кристалл, камень сердца,
и я
подвожу ярь-медянкою
губы.
Полем бросовым здесь,
через море осоки сегодня
ведет она, наша
улица Бронзы.
Там лежу и зову я тебя
пальцем,
кожи лишенным.
С ГОРСТЬЮ, ПОЛНОЙ МГНОВЕНИЙ, ПРИШЛА ТЫ КО МНЕ
С горстью, полной мгновений, пришла ты ко мне - я сказал:
Твоя прядь - не желта.
Ты легко положила ее на весы маеты, тяжелее, чем я, была та...
Они подплывают к тебе на судах и грузят ту пряжу, они выставляют ее на продажу на рынках тщеты -
Из недр улыбаешься ты, рыдаю я из кожуры, сохраняющей легкость волокон.
Я плачусь: твой волос - не желт, они продают воду морю, а ты отдаешь им свой локон...
Ты шепчешь: они наполняют мной мир, а я оставляю тебе в сердце полость - ложбину пустую!
Ты молвишь: листву лет сложи - пора бы тебе уже быть, пора уже быть поцелую!
Это лет пожелтела листва, не твои это пряди желты.
КАНВА РЕЧИ
Окоем в промежутках ограды.
Веко прыткий зверек
наутек вплавь пускается кверху,
взгляд из лап выпуская.
Ирис, пловец, сновидений лишен и угрюм:
небосвод, в сердца мрачных тонах, - все еще очевидность.
Вкось, в железной розетке,
коптящий фитиль.
По смышлености света
узнаешь ты душу.
(Был ли как т`ы я. Ты ли - как я.
Плыли ли мы под пассатом одним?
Мы - незнакомцы.)
Изразцы. И на них
два, друг к другу впритык,
в сердца серых тонах, блика смеха:
два
глотка, два рта полных, молчанья.
ЧЕРНЫЕ ХЛОПЬЯ
Снег уже выпал, смерклось. Один
месяц уже или два, как осень в монашеской рясе
весть и мне принесла, листок с украинских откосов:
"Помни, и здесь - мороз, ныне тысячекратный
в стране с широчайшей рекою:
Иакова кровью святой, топором освященной...
О розовость льда неземная - в ней вязнет их гетман со всею
свитой средь меркнущих солнц... Дитя, ах, платок,
чтобы кутать меня, если каски сверкают,
если глыба алая вспыхнет, если снежной пылью вспорхнет
прах отца, копытами втоптана в лед
мелодия кедра...
Платок, платочек, так мал, чтоб сберечь мне,
так как ты учишься плакать, теснину
мира, где зелени нет, детям твоим, мой мальчик!"
Мама, я осени кровью истек, снег меня выжег:
сердце я сжал, чтоб всплакнуло, - ветром дохнуло, ах, л`ета.
Был он как ты.
Глаз заслезился. Ткал я платочек.
ПОСЛЕДНИЙ ФЛАГ
Зверя влажного цвета травят в брезжущих тускло угодьях.
Нацепи себе маску и зеленым ресницы окрась.
Блюдо с дробью томленой к черненым столам подается:
от весны до весны бьет фонтаном вино здесь, так короток год,
так стрелков этих приз ослепителен - роза чужбины:
твой свихнувшийся ус, зачехленное знамя колоды.
ПИР
Прикончена ночь из бутылок в высоких стропилах соблазна,
распахан зубами порог, посеяна злость до зари:
осталось лишь позеленеть, пред тем как те, с мельницы, будут
здесь тихое жито искать для медленных их жерновов...
Под небом отравленным есть, наверное, стебли желтее,
иначе чеканятся сны, чем здесь, где мы ставим на страсть,
чем здесь, где меняют впотьмах на беспамятство чудо,
где все лишь ценимо на миг и оплевано нами в сердцах,
в пасть алчущей влаги стекла швырнутое в ящичках ярких -:
на улице людной гремит оно, в честь облаков!
Набросьте же ваши плащи и со мной на столы забирайтесь:
как спать еще, кроме как стоя среди опустевших бокалов?
В чью честь пить нам сны, кроме медленных тех жерновов?
ВОТ - ЧАС, ПРЕВРАЩАЮЩИЙ ПЫЛЬ В ТВОЮ СВИТУ
Вот - час, превращающий пыль в твою свиту,
твой дом в Париже в место жертв твоих рук,
твой черный глаз в самый черный цвет глаза.
Вот - двор, где упряжка для сердца твоего на постое.
Твой локон хотел бы развеяться, если ты едешь - нельзя ему это.
Они остаются на месте и машут, не знают о том.
ВЕЧНОСТЬ
Древа ночного кора, ржаворожденная бритва
шепчет тебе имя, время и сердце.
Речи часть, впавшая в сон, когда мы ее разобрали,
ускользает в листву:
красноречива теперь будет осень,
красноречивей - руки жест, которым ее подбирают,
свеж, как забвения мак, тот, кто целует ее.
Я ПЕПЕЛЬНЫЙ ЦВЕТОК УЕДИНЕНЬЯ
Я пепельный цветок уединенья
в бокал, мглы полный, ставлю. Рот сестры,
то, что ты молвишь, жить продолжит в окнах,
и ввысь скользят по мне безмолвно грез персты.
Я в пелене отцветшего мгновенья
коплю смолу для запоздалой птицы;
со снега хлопьями на алых крыл волокнах;
несет она сквозь лето в клюве льда крупицы.
СДЕЛАЙ ТАК
Сделай так, чтоб твой глаз в каморке свечёй был,
свой взгляд - фитилем,
пусть я буду так слеп,
чтоб он зажегся.
Нет.
Другому дай быть.
Встань у жилья своего,
запряги свою пегую грезу,
пусть спорят копыта
и снег, сдутый тобою
с конька моей сути.
НАТЮРМОРТ
Свечка ко свечке, вспышка ко вспышке, к блеску блеск.
И ниже, меж ними же: глаз
без четы и закрытый,
поздний свет за ресницами скрывший, померкший,
вечером так и не став.
Впереди же - чужое, у которого здесь ты в гостях:
Чертополох отпылавший,
который тьма в дар шлет на память своим,
в даль из дали,
чтоб не быть позабытой.
И это - в оглохшем заглохшее:
рот,
окаменевший и вгрызшийся в камни,
окликаемый морем,
лед свой годы поверх громоздящим.
ТВОЙ ЛОКОН НАД МОРЕМ
Локон твой над волной золотым можжевельником вьется.
С ним становится бел он, тогда я придам ему синий цвет камня:
того города цвет, где недавно несло меня к югу...
Все канаты они привязали ко мне и на каждый повесили парус
и дарили мне брызги слюны из расплывчатых пастей и пели:
"О, беги по волн`ам!"
Я ж покрыл словно челн свои крылья пурпуровым цветом
и нагнал сам себе хрипом бриз и отправился в море, прежде чем удалось им уснуть.
Я бы должен их, локоны, красным покрыть, но люблю я их синий цвет камня:
О глаза того града, где падал я вниз и несло меня к югу!
Золотым можжевельником спит локон твой над волной.
КАМЕНЬ СО ДНЯ МОРЯ
Сердце белое нашего мира, мы невольно лишились сегодня его в час желтеющих листьев маиса:
круглый клубок, как легко ускользнул он у нас из ладоней.
Прясть осталось нам новую, сна красноватую шерсть у надгробья песчаного грезы:
пусть не сердце уж`е, только разве что волосы черепу камня из глуби,
украшенье убогое лба его, в мыслях о ракушках и волнах.
Может быть, у врат града того в небесах вознесет его воля ночная,
глаз восточный его приоткроет ему по-над домом, где мы распротерты,
копоть черную моря у рта и тюльпаны голландские в прядях волос.
Перед ним они копья несут, так несли мы мечту, так из рук у нас выпало сердце
белое нашего мира. Так сплеталась волнистая
пряжа для его головы: странная пряжа из шерсти,
сердцу к месту пришлась.
О биенье, о стук, что раздался и смолк! В преходящем трепещут покровы.
НИТИ СОЛНЦА
Нити солнца
над пустоши черным крылом.
Древо -
видная мысль
берет ноту света: еще
есть, что петь по ту сторону
черт человека.
АССИЗЫ
Умбрская ночь.
Ночь цвета умбры с серебром перезвонов и листьев оливы.
Мастерская теней с камнем, тобой принесенным.
С камнем умбрская ночь.
Немота, в том, что вылилось в жизнь, немота
Лей оттуда, куда налита.
Глиняный ковш.
Глиняный ковш, где рука гончара отрастала.
Глиняный ковш, дланью тени закрытый навек.
Глиняный ковш, запечатанный тенью.
Камень, куда б ни взглянул ты, голыш.
Приюти зверя серого лишь
Рыщущий зверь.
Рыщущий зверь на снегу, рассыпаемом голой донельзя рукою.
Рыщущий зверь пред щеколдой защелкнутой сл`ова.
Рыщущий зверь, с рук кормящийся снами.
Блеск, подавать не спешащий, фаянс.
Мертвые клянчат всё, Франц.
ЗДЕСЬ
Здесь - значит здесь, где цвет вишни чернее быть хочет чем там.
Здесь - значит эта рука, что поможет ей в том.
Здесь - значит этот корабль, на котором я вверх поднимался песчаным потоком:
пристав,
погружается в сон он, который навеян тобою.
ЛЕД, РАЙ
То место скрыто снами, луна там в плавнях спит,
и то, что смерзлось с нами,
то блещет, то глядит.
Глядит, ведь есть же очи
земель тех горячей.
Ночь, ночь в разливах жёлчи.
Глядит, дитя очей.
Глядит, глядит, мы смотрим,
я вижу, взор твой льнет.
Лед вздрогнет, бывший мертвым,
и время не пройдет.
НЕ ОНА БОЛЬШЕ
Не она больше -
та
в час свиданья с тобою
ушедшая тяжесть. Это -
другая.
Это - тяжесть, держащая место пустое,
что могло бы со-
всем со-
вместиться с тобой.
Это - то, что, как ты, безымянно. Легко может быть,
что одно вы и то же. Легко может быть,
что когда-то и ты назовешь меня
так.
БЛИЗ МЕНЯ ТЫ ЖИВЕШЬ, МНЕ ПОДОБНО
Близ меня ты живешь, мне подобно:
кристаллом
на впавшей щеке темноты.
О этот склон, дорогая,
где катимся мы непрерывно,
мы камни,
к руслу от русла.
Раз за разом круглей.
Отчужденней. Подобней.
О этот пьяный зрачок,
ищущий дно как и мы
и в нас временами
зрящий одно с изумленьем.
ВОДА И ОГОНЬ
Лишь бросил я в башню тебя и тису сказал только слово,
как вырвалось пламя оттуда, сняв мерку на платье с тебя, подвенечное платье:
Ночь пресветла,
ночь пресветла, что сердца нам свела,
ночь пресветла!
Над морем сияет она,
она будит в Зунде луну за луной и на столики пенные ставит,
она для меня отмывает от времени их:
Серебро неживое, очнись, будь блюдом и кушанием как ракушка!
Стол часами скользит вверх и вниз,
ветер нам наполняет бокалы,
море пищу сюда подает:
глаз блуждающий, трепетный слух,
блеск змеи и плеск рыбы -
Стол скользит то из ночи, то в ночь,
и надо мною несутся потоком знамена народов,
и рядом со мной люди, к берегу правя, сплавляют гробы,
и подо мной небеса проясняются с брызгами звезд как в Иванов день д`ома!
И над ними льнет взор мой к тебе,
облаченная в солнце:
Вспомни тот час, когда ночь с нами шла на вершину,
вспомни тот час,
вспомни, что был я тем, кем остаюсь:
мастером тюрем и башен,
воздухом в тисовой роще, пропойцею в море,
словом, к которому твой ниспадает огонь.
КТО КАК ТЫ И ГОЛУБКИ
Кто как ты и голубки день и вечер со дна достает, где темно,
звездочку с глаза склюет, до того как она заискрится,
вырвет траву из бровей, перед тем как под снегом ей скрыться,
в тучах дверь затворит, прежде чем я рискую разбиться.
Кто как ты и гвоздики платит крови монетой за смерти вино,
своей чаши стекло из моих выдувает ладоней,
словом неизреченным раскрасит, чтоб розовым стало оно,
разбивает на части о камень слезы отдаленной.
ТАЙНА ПАПОРОТНИКОВ
В перекрестьи мечей видит тень сердце цвета листвы.
Блещут клинки: кто не медлил в миг гибели пред зеркалами?
Подается в кувшинах и здесь им истома живая:
тьмой цветистой растет она ввысь, прежде чем они пьют, словно это - не влага,
словно здесь маргаритка она, та, которой вопрос задают о любви потемнее,
о пере почерней для ночлега, о локонах потяжелее...
Но опасаются здесь лишь за отблески стали,
и какой бы еще не блеснул здесь предмет, это будет лишь меч.
Мы осушим лишь кубок застолья, так как нас зеркала угощают:
одно разлетится, где мы зелены как листва!
ГОДЫ ОТ ТЕБЯ ДО МЕНЯ
Снова вьется твой волос, когда я в слезах. Синевой своих глаз
накрываешь ты стол наших ласк: между летом и осенью ложе.
Мы пьем, что настояно тем, кто не я был, не ты и не третий:
Мы видим себя в зеркалах глубины и яства спешим дать друг другу:
полночь есть полночь, она пировать начинает с рассвета,
мне тебя подложив.
МЫ БОЛЬШЕ НЕ СПАЛИ
Мы больше не спали, так как были внутри часового устройства истомы
и стрелки сгибали как прутья,
и они отскочили назад, время в кровь исхлестав,
и ты говорила как вечер растущую темень,
и сказал я двенадцать раз ты темноте твоей речи,
и она разошлась и осталась открытой,
и я око одно ей в лоно вложил и вплел тебе в локон другое
и бикфордовый шнур между ними провел, отворенную вену -
и нахлынуло вспышкой рожденное быть.
НЕПРИСТУПНАЯ КРЕПОСТЬ
Я знаю дом, где вечер глуше: там
глаз, глубже твоего сидящий, смотрит.
Колышется на крыше флаг печали:
платок зеленый - знай, тобой он вышит.
Но реет выше, будто бы не твой.
Разлуки словом бывшее, зовет тебя быть гостьей,
и то, что льнуло здесь к тебе, цвет, стебель, сердце,
там - давний гость и не прильнет к тебе.
Но встанешь ты пред зеркалом в том доме,
и видят трое, видят сердце, стебель, цвет тебя.
И глаз тот, глубже впавший, пьет твой взор глубокий
МАНДОРЛА
В миндале - что в нем есть под покровом?
Ничто.
Ничто в нем есть, что под покровом.
Там есть - то, что есть.
В ничто - кто есть там? Князь светлый.
Там есть светлый князь, князь светлый.
Там будет и есть.
Иудей, не будь седой.
А твой глаз - чем же глаз твой так сдавлен?
Миндалю он противопоставлен.
Ничто блюдет оно, око.
Оно служит князю.
Так есть - то, что есть.
Прядь людей не будь седой.
Князь небес, миндаль пустой.
ХРУСТАЛЬ
Не у губ моих угадывай свой рот,
не за дверцой гостя,
не в глазу слезинку.
Семью тьмами выше льнет заря к заре,
семью снами ниже ляжет тень на дверь,
за семь роз отсюда бьет источник.
ТАК СПИ, МОИ ЖЕ ВЕКИ НЕ СОМКНУТЬСЯ
Так спи, мои же веки не сомкнутся.
Мы пили дождь, стекавшийся в наш ковш.
Тьмой будет сердце, сердцем стебель гнуться -
Но, жница, время жатвы не вернешь.
Бело как снег твое, вихрь ночи, темя!
Что мне осталось, - то же, что средь тьмы!
Она - часы, а я считаю время.
Мы дождь цедили. Дождь цедили мы.
ВОСПОМИНАНИЕ О ФРАНЦИИ
Представь со мной: Парижа небеса, безвременник осенний...
Сердца приобрели мы у цветочниц:
те были синими и расцвели во влаге.
Забрызгало дождем каморку нашу,
и наш сосед пришел, месье Ле Сонж, невзрачный малый.
Мы в карты резались, он выиграл глаз звезды;
ты локон в долг дала, я проиграл его, он в пух и прах разбил нас.
Он вышел в дверь, за ним шел следом ливень.
Мы были мертвыми и жить могли - дышали.
ВЕЧЕР СЛОВ
Вечер слов - лозоходцев в оглохшем!
Шаг и еще шаг,
и третий, чей след
твоя тень не сотрет:
Времени шов
разойдется
и местность покроется кровью -
Доги слов полночи, доги
вой поднимут внутри у тебя:
жажду более зверскую славят они,
голод более дикий...
Месяц лункой на ногте поможет тебе:
серебристую кость лучевую
- в наготе, как дорога, которой ты шел -
он швырнет псовой своре,
но не выручит это тебя:
луч, который тобою разбужен,
пенясь, ближе плывет,
и, неся на себе, лижет плод,
тот, чью плоть грыз ты - прошлые годы.
МОЛВИ И ТЫ
Молви и ты,
молви последним,
молви слово свое.
Молви -
но не отделяй Да от Нет.
Смысл своей речи придай:
быть ее тенью.
Дай ей вдоволь теней,
дай ей столько,
сколько знаешь тебя окружающих там,
где межа: полночь, полдень и полночь.
Оглядись:
видишь все оживает вокруг -
Где там смерть! Оживает!
Вещий, кто вещь оттенит.
Но тут из-под ног то уходит, на чем ты стоишь:
куда теперь, тени лишенный, куда?
Кверху. На ощупь наверх.
Утонченней становишься ты, неприметней, отборней!
Тонкоруннее: нитью,
по которой она хочет вниз слезть, звезда:
чтобы ниже плыть, ниже,
где она в отражении видит свой блеск:
мертвой зыбью блуждающей речи.
ЛЕСНОЕ
По-лесному, звучащий оленьим органом,
отовсюду мир слово теснит,
раскаленное длящимся летом.
Он уносит его, и за словом уходишь ты следом,
ты уходишь за ним по пятам и оступаешься - чувствуешь там,
как ветер, которому долго ты верил,
загибает вкруг вереска руку твою:
кто вышел из сна
и в сон обратился,
заклятое может баюкать.
Ты опустишь его ниже, к водам,
где предстанет тебе зимородок,
там, где нигде нет гнездовий.
Ты опустишь его ниже в петлю,
что в горячке стволов снега алчет,
ты поднимешь его выше, к слову,
говорящему, что побелело в тебе.
СО ДНА МОРЯ
Мы одним обошлись и немногим,
мы в глубь устремились,
из которой ткут вечности пену -
Ее мы с тобою не ткали,
рук свободных у нас не нашлось.
Они сплетены были в сети -
сверху все выбирают они...
О, глаза, у которых блеск лезвий стальных:
мы поймали тень-рыбу, смотрите!
ИЗ СИНИ, ИЩУЩЕЙ ЕЩЕ
Из сини, ищущей еще своих очей, пью первым.
Из отпечатка твоего следа я пью и вижу я:
меж пальцев ты, жемчужина, скользишь, и ты растешь!
Растешь как все забытые растут.
Скатившись черной градиной печали
в платок, весь от прощальных взмахов белый.
Я СЛЫШАЛ, БУДТО БЫ ЕСТЬ
Я слышал, будто бы есть
в воде один камень и круг
и слово одно над водой,
в круг кладущее камень.
Я видел, как тополь мой к омуту вышел,
я видел нырнувшую вглубь его руку,
я видел как корни его у небес просят ночи.
Я за ним не спешил,
я внизу подобрал лишь тот катыш,
у которого образ зрачка твоего и его первородство,
я снял с шеи твоей цепь из притч
и убрал ею стол, где теперь этот катыш лежал.
И мой тополь из виду исчез.
МЕНЯЯ БОРОЗДКУ КЛЮЧА
Меняя бороздку ключа,
ты открываешь вход в дом,
где носится снег умолчанья.
Судя по месту, откуда течет твоя кровь:
из ока, из уха или же рта твоего,
ключ твой меняет бороздку.
Меняется ключ твой, меняется речь,
ей можно кружить там, где хлопья.
Судя по ветру, который прочь тебя гонит,
налипает на речь снежный ком.