Слишком поздно пришла я к этим холмам: они сравнялись с землей
Задолго до моего рожденья из песни и рассказа,
Из заклинанья или слов, обладавших силой оракула, силой призывать,
И теперь – высокий сухой ясень у дома без крыши, со сгнившими ветвями,
Голоса ворон - невнятные крики,
И святая вода покинула ручьи и колодцы.
Ребенком я бегала по ветреной вересковой пустоши,
Крича, когда таинственное нечто, которого там не было,
Потерялось в забвении позабытых.
Лишь древние формы могут это поведать!
В священной речи серой вороны на камне, или ястреба в воздухе,
Эдема, где одинокая женщина склоняется над темным прудом.
И все же я увидела яркую гору за другой горою,
Знание под листьями, и положила в рот горькие красные ягоды,
И испила холодной чистой воды из неиссякаемого потаенного родника.
Kathleen Raine - The Wilderness
I came too late to the hills: they were swept bare
Winters before I was born of song and story,
Of spell or speech with power of oracle or invocation,
The great ash long dead by a roofless house, its branches rotten,
The voice of the crows an inarticulate cry,
And from the wells and springs the holy water ebbed away.
A child I ran in the wind on a withered moor
Crying out after those great presences who were not there,
Long lost in the forgetfulness of the forgotten.
Only the archaic forms themselves could tell!
In sacred speech of hoodie on gray stone, or hawk in air,
Of Eden where the lonely rowan bends over the dark pool.
Yet I have glimpsed the bright mountain behind the mountain,
Knowledge under the leaves, tasted the bitter berries red,
Drunk water cold and clear from an inexhaustible hidden fountain.