На чистом столе папка с «Делом», а вечер
Глядит из-за шторки, вздыхает.
И над прохожими лампочки-свечи
Город, как маг, зажигает.
Тонкая папка, с десяток листочков,
«Повинная», да протоколы.
Сейчас уже ясно сколько годочков
«Светит» сторожу школы.
Всё по порядку, итак, год рожденья,
Да ты, брат, с отцом одногодки.
А дальше улики, состав преступленья,
Причина – «распитие водки».
На завтра на утро назначена встреча,
Закроется дело, вот только
Станет ли сердцу от этого легче?
И если, вдруг, да, то на сколько?
А до утра не спалось, всё смешалось,
Мысли стучат молотками.
Что-то в том деле никак не вязалось,
Фальшь за скупыми словами.
С этим понятно, это всё ясно,
Но почему же так связанно?
Даже когда не на столько ужасно,
Срок не берут, будет сказано.
Хмурое утро, дождь мелкий и тягостный,
Десять минут до автобуса.
Опердежурный всегда вечно радостный,
Копия школьного глобуса.
В глухом кабинете на табурете
Седая сутулость отчаянно
Старалась молчать, словно под пистолетом,
Фразы роняла нечаянно.
Тяжёлые руки на острых коленях,
Волос седина в рассыпную,
Тайна в глубоких морщинах-ступенях.
Сознайся! Но нет, ни в какую!
«Скажите, последний вопрос, да и точка,
Вы были на кладбище с другом.
К кому приходили?». «Там моя дочка,
Погибшая вместе с супругом».
«Простите, но в «деле» стоит – Вы бездетный,
Вдовец, инвалид по ранению?»
В ответ тишина, только дым сигаретный
У лампочки смазанной тенью.
Вопрос за вопросом, ниточка вьётся,
Только бы не оступиться.
Вот оно, рядом! Сердце как бьётся,
И есть за что зацепиться.
«Это не сказка, это всё в прошлом,
След старой памяти тонок.
Хочешь, так слушай, начну о хорошем,
С самых истоков, с пелёнок».
Сторож вздохнул, словно с духом собрался,
Взгляд сквозь решётку и стены.
Кто-то другой в его мысли пробрался
И снова включил звук сирены.
«Лет тридцать назад я на «вышке стоял»
Колючка, обычная зона.
В тот день наш наряд этап выгружал
Под хрипы собак из вагона.
Всё как обычно, шаг влево – побег,
Шаг вправо – расстрел без дознанья.
И тут я увидел, как человек
На землю упал без сознанья.
Осень в Сибири, почти что зима,
Мёрзлая грязь под ногами.
Помню, как яростно бил старшина
Наотмашь его сапогами.
Я к нему ближе, увидеть пытаюсь
Жив ли, бедняга, иль помер?
И как на штык, на глаза натыкаюсь,
Девка! И крошечный номер.
Если б ты видел эти глаза!
Во всё, что уверовал в жизни,
Ты сам поделил бы на «против» и «за»,
Исправив Уставы Отчизны.
Я оттолкнул старшину, как хмельной,
Он за приклад, я туда же.
Пропел колокольчик тогда за спиной,
Молодость, кто же подскажет?
Еле разняли, этап увели,
Но номерок я приметил.
Верные люди тогда помогли,
Вскоре я Тонюшку встретил.
С «липовым делом», как пол страны,
Что-то сказала ни к месту
И полетела к задворкам земли,
«сопротивляясь аресту».
Что тут сказать, две души – две частички,
Встретились там, где и жить-то нельзя.
Передавал я ей сахар и спички,
Тёплые вещи, что слали друзья.
А через год уже всем стало видно,
Носит под сердцем ребёнка она.
Но, как держалась! Другой было б стыдно,
Посреди зоны и чья-то жена.
Ближе к весне это всё и случилось,
Колокол выл за спиной!
Я подоспел, просто так получилось,
Вовремя за старшиной.
Он не хотел её, просто от злости
Бил по щекам и шептал:
«Давай, раздвигай свои дохлые кости,
Давненько я не отдыхал».
Она не кричала, она не молила,
Лишь слёзы из сказочных глаз.
Мне, кажется, Тоня меня б не простила
За этот подробный рассказ.
И мы с ней ушли, зачеркнув всё былое,
По тропам звериным в тайге.
Шагали пять суток, было ж такое,
И вряд ли приснится тебе.
На старом зимовье она разродилась,
Как сон, память прожитых дней.
Девчушка здоровой на свет появилась,
Спасибо желанной моей.
Ещё пару дней мы ждали погони,
Но, знать, благосклонна судьба
Была к нам тогда. А в четверг чьи-то кони
Пропели в лесу, как труба.
И снова нам в масть, местный парень с подводой,
Решив угол срезать, на нас
Случайно наткнулся, а позже с охотой
Внимал наш бессвязный рассказ.
Он нас приютил. Совпадений-то сколько,
У них сын родился на днях.
А звали спасителя нашего – Толька,
Он лучший рыбак в тех краях!
Но счастье и радость не вечны, ты знаешь,
Зашла к нам старуха с косой
И Тоню взяла. Роды, сам понимаешь,
Могилка её над рекой».
Сторож заёрзал устало на стуле
И, взяв сигарету, сказал:
«Я вышел нарочно на встречу той пуле,
когда под облаву попал.
Я помню, как падал на влажную землю
И Господа имя шептал.
Казалось тогда, что ответил он: «Внемлю!»
Но я лишь сознанье терял.
Вот так и сложилась судьба-лиходейка,
Поехала комом вразнос.
Был лазарет, потом суд, телогрейка
И трижды ломали мне нос.
Был срок и не малый, и многое было
Сгинуто в страшных годах.
Было и то, что за жизнь говорило
В маленьких детских глазах.
Дочь, как свою, Анатолий приветил,
Вот и росла она с братом ровня.
Позже в письме он нарочно отметил:
«Дочка-красавица, в мать, не в меня».
Трудно б им было, скажи они правду
Про папу-ЗК, да и только ли то,
За пойманных беглых давали награду,
А за сокрытие, сам знаешь что.
С тех самых пор в сердце жгучая рана,
Я приезжал к ним, но как онемел.
Тонина копия мимо бурьяна
Рядом прошла, я позвать не посмел.
Вечером в хате смеялись, шутили,
Горькую пили, но видел я страх.
Только о прошлом не говорили,
Словно забыли о тех-то годах.
Так и остался я «дядей Иваном»,
Папиным другом и другом семьи.
А над могилкой жены караваном
Весь вечер плыли на юг журавли.
Да, я уехал, но знал достоверно,
Как жизнь проходит у дочки моей.
Как подрастает, как учится первой,
Даже каких выбирает парней.
Толя с женой жили, в счастье не веря.
Умер бы я со спокойной душой,
Если б не страшная эта потеря
Кровушки нашей, дочурки родной!»
Слёзы скупые на щёки скользнули,
Словно не чувствуя их горький вкус,
Губы бескровные имя шепнули,
А в кулаках сжатых немощный хруст.
«У старой церквушки, что возле вокзала,
в августе, двадцать второго числа,
пьяной шпане показалось, что мало
в жизни веселья, разврата и зла.
Их было пятеро, кто – не известно,
Толя сказал, бесполезно искать.
У зятя семнадцать тяжёлых телесных,
А у неё…, не могу вспоминать!
Звери, не люди! Тогда я поклялся
Чем только мог, всем святым на земле,
Если найду, кто над ней надругался,
Пусть прокурор ставит крестик на мне.
Бог, он всё видит! Дороги Господней
Не угадаешь, хоть сто лет живи.
Сюда на годину к дочке покойной
Толя приехал, и мы к ней пошли.
Прибрали могилки, выпили молча
И долго смотрели на них.
А сердце стучало всё громче и громче,
Словно одно за двоих.
Рядом «братва» хоронила кого-то,
В принципе, дело не в том.
Там у двоих, вдруг, назрела охота
Справить нужду за кустом.
Я не заметил, а Толя увидел,
Меня за рукав потащил
К дочке обратно и к тем, кто обидел
Презреньем владельцев могил.
Они нас не видели и говорили,
Даже смеялись порой:
«Гляди-ка, брателло, кого мы полили,
а помнишь, гуляли толпой?
Тогда эта краля навстречу попалась,
Вот весело было, прикинь!
Пока ухажёру её доставалось,
Мы ж вместе её динь-динь-динь!»
Сейчас я не помню, кого из них первым
Толя лопатой зашиб.
Меня же скрутило приступом нервным,
Я сел на скамью и прилип.
Там должен быть я! Там моё правосудье!
Но не было сил даже встать.
А Толя в безумстве, как зверь на распутье,
Кричал, проклиная их мать.
Вот мой рассказ, но не для протокола,
Это мой грех, на себя всё возьму.
У друга семья, внучка осенью в школу,
Им, чем смогу, помогу.
Ты не судья, я пред Богом в ответе,
За всё, что содеяно мной и не мной.
Если б спросили меня, я б ответил,
Что не хотел бы доли другой.
Может, поймёшь меня, кто тебя знает?
Я очень сильно устал.
На белом свете такое бывает,
Упал человек и не встал».
И тишина, и ни слова, ни звука.
Двери открыл часовой.
Встать попытался, но рухнул без стука
На пол старик головой.
Бился напрасно медэксперт ретивый,
Выискивал пульс, чуть дыша.
А в это время на встречу любимым
Грешная мчалась душа.
Старая комната, кресло и вечер
Тайком из-за шторки глядит.
Дело закрыто, а сердцу не легче,
Оно, почему-то, болит.
Горе чужое, чужие проблемы,
Кажется, всё позади.
Но усмехнутся портретами стены,
То ли ещё впереди!
Свежая папка появится скоро,
Чьей-то судьбы поворот.
Завтрашний день телефонным набором
К новым делам позовёт.