(Посвящается памяти Смирнова Алексея Макаровича)
Он был просто смешным и добрым,
Был актёром вторых ролей,
Неуклюжим, большим и толстым
В одинокой жизни своей.
Тихий двор на Фурштадтской зябнет,
Над Таврическим снег метёт.
В дом его никто не заглянет,
Дом его никто не найдёт.
Подставляя ветрам перекрёстки,
Этот город плывёт вдоль Невы.
На перилах следы извёстки
И кривые по стенам швы.
У парадной темно и сыро,
Тлеет лампочка под потолком.
А когда-то довольно мило
Здесь пестрели цветы кругом.
Первых чувств не растраченных, нежных
Опустилась на землю волна,
Но любовь в двух колечках небрежно
Оттолкнула седая война.
Письма шли сквозь войну и горе,
В месяцах слишком много дней.
«Мы увидимся, милая, вскоре!»
«Возвращайся, любимый, скорей!»
Он вернулся с войны убитым,
Нет, он жил, но не так, как тогда.
И прогнав её сдавленным криком,
Плакал он у слепого окна.
Мать и он, две свечи в мирозданье,
Жизнь замкнулась, работа и дом.
Он с экрана дарил обаяние,
А судьба его била кнутом.
Это позже она узнала,
По прошествии многих дней,
Что война у него отняла
Шанс иметь и растить детей.
Замуж шла, всем двором встречали,
Гости шумно хвалили стол.
А за дверью цветы лежали,
Согревая холодный пол.
Два колечка в платочке белом,
Как остатки былой любви,
Очень робко и неумело
Он отдал ей, сказал: «Прости!»
Среди книг и спиртовых банок,
В коих живность почила век,
Словно брошенный на полустанок,
Одинокий стоял человек.
Тёплым ветром качало листья,
Жизнь спешила. Куда бежать?
И однажды в одежде чистой
Отошла в мир иной его мать.
И никто не пришёл проститься,
Словом тяжесть с души убрать.
Как же было с тоски не напиться,
Если не с кем могилу копать?
Дворник сжалился, крикнул второго,
Весь кортеж, сколько прозы в глазах!
Никому не сказал он ни слова,
Гроб неся на застывших руках.
И исчез, испарился из жизни,
Боль, пытаясь пройти стороной.
Средь теней полумрачных, капризных,
Он ушёл с головою в запой.
Так случилось, о нём забыли,
Мало ль в мире таких людей?
Даже те, кто его хвалили
За бесценность вторых ролей.
Затянуло его, засосало,
Отпускать не хотел дурман.
И на грани, уже устало,
Теребил он пустой карман.
Друг приехал из дальних далей,
Неожиданно снегом пал.
И как в детстве его называли,
Друг из бездны его позвал.
Словно солнца комочек тёплый
Сквозь глаза на душевный лёд
Опустился и начал скромный,
Но уверенный к жизни взлёт.
Друг уехал, оставив радость
И надежду на новый день.
И обычного чая сладость
Уже гнала тупую лень.
Среди белых больничных коек
Оживала большая душа.
И над жёлтыми пятнами моек
Он смывал с себя боль, не дыша.
В День рожденья далёкого друга
Он впервые за много дней
Улыбнулся врачам без натуги,
Сам дошёл до палатных дверей.
В окна солнце плескалось морем,
Город плыл по реке Неве,
Оставляя разлуку и горе
Белым чайкам на пенной волне.
Застоявшийся воздух улиц,
Разметала небесная высь.
И как будто дома встрепенулись,
И навстречу авто понеслись.
Символический тост за друга
Оборвали чужие слова.
Словно с неба, из ни откуда,
Весть о смерти в сознанье вошла.
Он, поставил стакан на столик,
Очень тихо ушёл к себе.
И средь белых больничных коек
Растворился в ином бытие.
Тихий двор на Фурштадтской зябнет,
Над Таврическим снег метёт.
В дом его никто не заглянет
И могилу никто не найдёт.
Он был просто смешным и добрым,
Был актёром вторых ролей,
Неуклюжим, большим и толстым
В одинокой жизни своей.