Глаза – это зеркало души.
В его глазах виднелась бездонное море и капельки росы в виде блесток на прошлогодней траве. В его глазах отражалась сказочно-красивая луна, пленяющая своим мерцающим светом и небо, утопающее в облаках. Его глаза были олицетворением всего живого и чистого на земле. Созерцание листопада, первого снега, весенней капели, жгучего палящего солнца – все краски жизни нашли отражение в его глазах.
Понять, какого они цвета было дано не каждому. Иногда они были словно мартовский полдень – светло-желтые, обрамленные зеленью; иногда становились темными, как грозный холодный ливень, стучащий ночью по крышам домов, иногда приобретали оттенок пурпурного солнца, греющий летом. Но иногда все эти краски размывались, и в глазах поселялась, казалось бы, навеки, черная зияющая рана – то ли тоска, то ли одиночество.
Вы можете представить себе глаза цвета одиночества? Какие они? Его глаза сразу же переходили в разряд темно-карих: в виде крутящего вихря они уносили любого глубоко в душу, но прямо перед самым носом, когда любопытный думал, что вот сейчас поймет, отчего у него такие «больные» глаза, дверь в сердце захлопывалась прямо перед носом.
Свою боль он не мог отдать никому. Он предпочитал оставлять ее у себя: в потаенных уголках памяти, в закрытых, раздробленных предательством и лживостью людей на мелкие кусочки, частях своей души.
У него были друзья, с которыми он мог делиться всем на свете. Он мог рассказать им все, но глаза не могли поделиться с ними тем, что хотелось им услышать из его уст, прежде всего. Потому что у его глаз друзей не было.
Никто не знал, когда с ним это произошло, и что перевернуло его жизнь так, что эти милые, залихватски счастливые глаза подергивались печалью и тревогой, и наступала беспросветная печаль, которую мог разбудить только он сам, спустя некоторое, довольно короткое время. Так казалось для всех, кого он знал. А для него это время было вечностью. Бесконечность, которая закручивала его в своих объятьях, крепко-крепко прижав к своей груди, в эти мгновенья не давала ему дышать. В этот момент он больше всего походил на беззащитный маленький комочек любви, потерявшийся в пространстве, и не понимающий, что он делает в этом мире – среди разврата и недружелюбия. Его хотелось обнять, приласкать, защитить от окружающего. Но все боялись дотронуться до него, потому что знали, что у маленького пушистого комочка сразу же выпадут шипы, которыми он будет колоть беспощадно и неистово.
Только она не боялась его в такие мгновенья. Она могла с легкостью дотронуться до его плеча, и когда их глаза встречались (а точнее его взгляд упирался в ее бархатисто-нежные очи), по его телу проносился разряд в тысячи ампер, от души отсоединялся какой-то разбитый кусок в виде воздушного сердечка и направлялся к ней, который она ловила жадно и с удовольствием своими губами. Секунду они наслаждались молчанием, а потом его глаза снова подергивались туманистой поволокой, в глуби которой виднелись отблески слез, которые не имели шанса вырваться из его души на волю. И снова она его касалась рукой, напоминая, что прошлое – это прошлое, а сейчас все должно быть по-другому. И он в этот раз понимал, где находится, и печаль отступала медленно и неохотно из его глаз, и вот он уже снова прежний.
Что же за тайна таилась в его сердце, что мешала ему жить, терзала его сознание? Всех мучил этот вопрос, ведь так интересна чужое горе, чужая боль. Все пытались выяснить, раскопать эту трагедию, но все их попытки были, к их сожалению и его радости, тщетны. Он молчал об этом до конца своих дней.
И до конца его дней его глаза искрились радостью и счастьем, луной и небом, веселью и беззаботностью, солнцем и летом. И до конца его дней его глаза иногда становились грустными и печальными, давая место скорби и унынию. И до конца его дней ее рука, так и лежала на его плече, убаюкивая его боль. Знала ли она причину этой боли? Наверно, нет. Просто, как никто другой, она могла понять его глаза, принять эту боль без расспросов и выяснений.
Они никогда не были вместе. Он всегда был один. И только его глаза изредка встречались с ее глазами, и по телу бежал немой ток, отражаясь в его «серебре».