Узловатые руки, торчащий кадык,
Потемневшая в оспинках кожа, -
Этот странный седой и горбатый старик
Был уродом, когда был моложе.
Он на ярмарках мог бы себя выставлять,
Жить на деньги зевак и прохожих,
Только он предпочел на органе играть -
Безымянен, невидим и все же...
Темно-желтое пламя на лицах мадонн
Отражалось в глазницах незрячих,
И в полетную узость витражных окон
Доносился спор старых рыбачек...
Он всходил, как на трон,
И на клавиши жал,
И гудели старинные трубы.
И младенец Христос молчаливо взирал
На дрожащие веки и губы.
Он для Бога играл и играл для себя,
Ощущая душой единенье,
И притихшая паства, длинноты ловя,
За грехи получала прощенье.