Как сорок зим осели на твоих бровях,
Твои морщины выкопало время.
И юности увядшую красу
В изорванных лохмотьях вижу бремя.
И если я спрошу, где красота твоя,
Где все сокровища тех дней былых?
Ответишь ты - они в моих глазах,
Когда смотрю я на детей своих.
Как много заслужил мой взор,
И в старости своей живу любя.
Как ты считаешь - это мой укор?
В моих потомках вновь воскресну я.
А юных лет горячих пыл в крови
Угаснет вскоре, если нет любви.
***
When forty winters shall beseige thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery, so gazed on now,
Will be a tatter'd weed, of small worth held:
Then being ask'd where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say, within thine own deep-sunken eyes,
Were an all-eating shame and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer "This fair child of mine
Shall sum my count and make my old excuse,"
Proving his beauty by succession thine!
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.