«Пароходик с петухами»
Дачные каникулы Осипа Мандельштама
Даже для приблизительного понимания, какие чувства испытывал в Кимрах О. Э. Мандельштам, стихов, названных исследователями «савёловским циклом», решительно недостаточно. Это был период борьбы, выживания и — угасания. Сейчас нетрудно прочертить дальнейшие маршруты мандельштамовской судьбы. Но летом 1937 г. надежда (впрочем, мы уверены, она не исчезала вплоть до последней минуты) продолжала теплиться, и в этот период было принято решение «передохнуть и оглядеться»[1]. Именно супруга поэта, Н. Я . Мандельштам, оставившая мемуары о многих эпизодах их жизни, помогает нам увидеть Кимры 1930;х гг., какими они попали в стихи; какими их увидела чета Мандельштамов.
Стоянка между жизнью и вечностью
До недавнего времени во всех биографических очерках и монографиях о поэте Кимры и Савёлово считались разными, независимыми друг от друга населёнными пунктами. Так, на страницах книги воспоминаний Н. Я. Мандельштам читаем: «“Рано что-то мы на дачу выехали в этом году”, — сказал О. М., укрывшись от московской милиции в Савёлове, маленьком посёлке на высоком берегу Волги, против Кимр»[2]. И на допросе 17 мая 1938 г. поэт скажет: «По окончании высылки летом 1937 г. я приехал в Москву, не зная того, что мне запрещено проживать в Москве. После этого я выехал в село Савёлово…»[3] И, тем не менее, правильнее говорить именно о Кимрах. В августе 1934 г. ВЦИК постановил присоединить к небольшому, расположенному на левом берегу Волги городку, несколько сопредельных деревень, в числе которых было и правобережное Савёлово [4]. Берега, разной высоты, позволяли кимрякам смотреть на «новообретённую территорию» с небольшой возвышенности, и эта «неровность» отразилась в стихах: «Против друга — за грехи, за грехи —/ Берега стоят неровные,/ И летают за верхи, за верхи/ Ястреба тяжелокровные —/ За коньковых изб верхи…»[5]
Ещё один нюанс: поскольку стихотворения были посвящены другой женщине, появление стоящих друг против друга берегов, вкупе с их греховностью, могут быть следствием этого «незаконного» влечения; метафорически ситуацию можно представить многогранно — берега как символ разлуки, невозможности быть единым целым; «против» друга — в политическом аспекте, поскольку Е. Е. Попова являлась сталинисткой; берега — душа автора, разделившаяся и мечущаяся между супругой и новым увлечением и т. д. Возможное подтверждение этой теории обнаруживаем на уровне ритмического построения текста. И. Э. Дуардович в исследовании «“Живущий несравним”. О воронежском и савёловском периодах творчества Осипа Мандельштама» отмечает, что «лишние ударения»[6] (амфимакр в первом и пятом стихах каждого пятистишья) создают «ощущение раскачиваемой лодки»[7]. Здесь возможна отсылка к определённому нами ранее: мечущемуся между берегов (условных жены и возлюбленной) лирическому герою.
Отметим, что ястреб — часто встречающаяся в этих местах птица, и обратим внимание на неровные берега. «Грехи», в которых поэт видел причину их неровности — неровное бытие? — могут быть следствием уничтожения Покровского собора, располагавшегося на левом берегу (где в настоящее время находится драмтеатр), взорванного в 1936 г. — за год до приезда в Кимры Мандельштамов.
Важно пояснить: наша правка касается именно биографического аспекта жизни Мандельштама, тогда как литературная локация определена самим поэтом: «Савёлово» (так он подписывал написанные здесь стихотворения; последнее сказано условно: ни одного автографа «савёловских» стихотворений не сохранилось) становится «местом действия»[8] — в противовес исторической правде. «Савёловский цикл» (выражение В. А. Швейцер) укладывается в «хронологическую и локальную циклизации», используемые поэтом. Здесь находится и стык «локальных» и «культурных» ассоциаций [9], проявившихся на уровне кимрского края. Очевидна оппозиция «центр — периферия». Лубочность Савёлова (коньковые избы) противопоставляется столице («А в Москве ты, чернобровая…»[10]); провинциальность Кимр передана и через образ местного жителя — умалишённого косаря.
Приведённые выше сведения оказались убедительными для российского мандельштамоведения. В новой книге председателя Мандельштамовского общества П. М. Нерлера сказано, как нам кажется, исчерпывающе: «…законный приоритет Кимр на стихи, написанные О. М. в Савёлово»[11]. Таким образом, фиксируются и Кимры — как географическая место, и Савёлово — как литературно-географическое пространство.
По воспоминаниям очевидца, супруги переправлялись на кимрскую (и савёловскую) сторону с помощью бакенщика Фирсова, торговавшего рыбой и курсировавшего между левым (где и располагался его дом) и правым берегами [12].
Известно, что 26 июня 1937 г. О. Э. Мандельштам был в Кимрах. На это указывает телеграмма, найденная в архиве поэта В. А. Швейцер [13]. Мандельштамы выбрали Кимры, потому что город находился в относительной близости от Москвы — на границе 101;километровой зоны — и железнодорожное сообщение между Москвой и Кимрами позволяло супругам регулярно посещать столицу. «Савёловский период» жизни Н. Я. Мандельштам в воспоминаниях называла «дачным», так как они «…не собирались пускать корней и жили как настоящие дачники. Это была временная стоянка…»[14] Мандельштамы покинули Кимры, вероятно, к ноябрю 1937 г. Этот вывод можно сделать из упомянутых воспоминаний: «Осенью стал вопрос о переезде из Савёлова, и мы снова изучали карту Подмосковья. Лёва (Л. Бруни. — В. К.) посоветовал Малый Ярославец… <…> Осенью рано темнеет. Освещен в Малом Ярославце был только вокзал. Мы шли вверх по скользким от грязи улицам и по дороге не заметили ни одного фонаря, ни одного освещённого окна, ни одного прохожего»[15]. Пробыв там до утра, они вернулись в Москву, а оттуда И. Э. Бабель направил опального поэта в Калинин (ныне Тверь) к Н. Р. Эрдману. 5 или 6 ноября Мандельштамы были уже там [16].
Так получилось, что «временная стоянка» оказалась весьма непродолжительной, однако итоги её — значительны. Гостившая у Мандельштамов в Кимрах Н. Е. Штемпель, практически единственная слушательница его новых стихов, вспоминала, что в Савёлове О. Э. Мандельштам написал десять или одиннадцать стихотворений — небольших, преимущественно лирических [17]. На сегодняшний день известны три из них: «Пароходик с петухами…», «Стансы», «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…» Они же на сегодняшний день являются последними в его творческой биографии.
«Старый город»
В Савёлове Мандельштамы арендовали дачу. Они прогуливались по отстраивающемуся правобережью, переправлялись в «старый город»…
В нашем распоряжении несколько фотографий и газетные публикации с воспоминаниями очевидцев; трудно достоверно представить городской быт, шум базарной площади — атмосферу развивающегося (хоть и на останках церквей и патриархального прошлого) города. Взгляд изнутри — ценен, но, оценивая самого себя, важен и взгляд со стороны. «Лес там чахлый, — вспоминает Н. Я. Мандельштам. — На пристанционном базаре торговали ягодами, молоком и крупой, а мера была одна — стакан. Мы ходили в чайную на базарной площади и просматривали там газету. Называлась она “Эхо инвалидов” — нас так развеселило это название, что я запомнила его на всю жизнь. Чайная освещалась коптящей керосиновой лампой, а дома мы жгли свечу, но О. М. при таком освещении читать не мог из-за глаз. <…> Да и книг мы с собой почти не взяли…»[18]
Художественный вымысел — или метафора времени? — вступает в противоречие с действительностью. Название чайной — «Эхо», относящееся к промартели инвалидов [19]. Но образ создаётся убедительный — куда ещё могло занести в Кимрах опального поэта, как не в пристанище сирых и убогих? С другой стороны выражение Н. Я. Мандельштам можно расценивать как образ — 1937 г. для общества был очевидно «больным», время было «инвалидным». В этом аспекте мы допускаем осознанную неточность.
Поскольку сохранившихся воспоминаний сравнительно немного, постараемся максимально развёрнуто процитировать свидетельства, описывающие (и характеризующие) Кимры того времени, кратко комментируя и уточняя их. «Савёлово — поселок с двумя или тремя улицами. — Все дома в нем казались добротными: деревянные, со старинными наличниками и воротами. Чувствовалась близость Калязина, который в те дни затоплялся (это ошибка памяти, часть Калязина была затоплена позднее, в 1940 году, в связи с постройкой Угличского гидроузла. — В. К.). То и дело оттуда привозили отличные срубы, и нам тоже хотелось завести свою избу. Но как ее заведешь, когда нет денег на текущий день? Жители Савелова работали на заводе (Савеловский машиностроительный завод. — В. К.), а кормились рекой — рыбачили и из-под полы продавали рыбу. Обогревала их зимой тоже река — по ночам они баграми вылавливали сплавляемый с верховьев лес. Волга еще оставалась общей кормилицей, но сейчас уже навели порядок и реки нас больше не кормят…»[20]
Савёловский завод в скором времени станет градообразующим предприятием, работники его отстроят новый район — т. н. Новое Савёлово. Уйдут в небытие когда-то добротные деревянные дома (наиболее показательно в этом смысле исследование Г. А. Андреева [21]), на иместе вырастут пяти- и девятиэтажки, детские сады, школы… Возможно, в этих метаморфозах времени исчез дом, в котором в 1937 г. остановились Мандельштамы. Найти его не удалось, хотя экспедиции, организованные библиотекарями и краеведами (в том числе и автором исследования), предпринимались.
Савёлово строилось и развивалось. Естественно, Кимры (имеем в виду центр города), располагавшиеся на левобережье Волги, на которых оставили след голодные 1920;е гг., выглядели менее презентабельно. Но и говорить об облупленном и полуразваленном городке (об этом ниже свидетельствует Н. Я. Мандельштам) было бы неверно. Подтверждением тому — сохранившиеся фотоматериалы.
Мандельштамы «предпочли остаться в Савелове — конечной станции Савеловской дороги, а не забираться в Кимры, облупленный городок на противоположном берегу, потому что переправа осложняла бы поездки в Москву (постоянный «капитальный» мост через Волгу был построен в 1978 году; с 1925 года до конца 1940 года в Кимрах действовал раздвижной — для пропуска судов — понтонный мост. — В. К.). Железная дорога была как бы последней нитью, связывавшей нас с жизнью. “Селитесь в любой дыре, — посоветовала Г<алина> М<екк>, испытавшая все, что у нас полагается, то есть лагерь и последующую “судимость”, — но не отрывайтесь от железной дороги: лишь бы слышать гудки… <…>
К нам в Савелове ходили женщины, предлагая срубы по самой дешёвой цене, а мы только облизывались, так аппетитно они расписывали стены, крепкие и желтые, как желток. <…> Быть может, в странах капитализма нашлись бы чудаки, которые бы собрали ссыльному поэту на мужицкий дом с коровой, но у нас это исключено»[22].
Очевидно, что в Савёлове, внешне приглянувшемся Мандельштамам, оставаться надолго они не планировали. Поэт пытался вернуться к обычной жизни, которая, естественно, не имела ничего общего с Кимрами (для него они были и провинцией, и периферией). Тоска, раздражение — спутники Мандельштама того времени, отражённые в записных книжках Е. Е. (Лили) Поповой: «Расстроили меня, обозлили два звонка М, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям»[23]. Впрочем, вдохновляла поэта сама Е. Е. Попова, и он посвящал ей стихотворения, о которых супруга, разумеется, не знала.
Единственный очевидец
Поиск следов О. Э. Мандельштама в самих Кимрах оказался задачей неблагодарной. Первыми заинтересованными оказались члены Кимрского клуба краеведов, библиотекари и журналисты. В районной газете «За коммунистический труд», в декабре 1990 г. и марте 1991 г. появилось два небольших материала. В первом сообщалось, что в 1937 г. в Кимрах жил «известный советский поэт» О. Э. Мандельштам. Читателям адресовалась просьба — вдруг кто-то вспомнит о тех временах?[24]
Откликнулся Ю. Г. Стогов, рассказавший, что видел О. Э. Мандельштама с супругой в компании предположительно артиста В. Н. Яхонтова. В газете была приведена выдержка из его воспоминаний: «Он помнит, как однажды загляделся на жену Мандельштама, а Яхонтов, увидев это, сказал ей: «Вот, у Вас ещё один поклонник появился»[25].
Этой информации нам показалось недостаточно, и в апреле 2007 г. автор исследования отправился к местному старожилу и зафиксировал его воспоминания о летних месяцах 1937 г.[26]
Не стоит, впрочем, забывать, что в ту пору Ю. Г. Стогову было девять лет, а потому его воспоминания нельзя рассматривать как полностью достоверные. Но, сравнивая рассказ Стогова с воспоминаниями Н. Я. Мандельштам (а также Н. Е. Штемпель), мы склоняемся к его умеренной правдивости. Во всяком случае, за неимением других свидетельств, рассказ Стогова представляет немалую ценность.
О том, что О. Э. Мандельштам приехал в Кимры, тетке Ю. Г. Стогова рассказала подруга-учительница; той, в свою очередь, сообщил муж, некто Тулицын, заведовавший гороно. Жила родственница Ю. Г. Стогова возле электростанции, на левобережной стороне Кимр. Маленький Юра в летние месяцы часто приходил сюда: его привлекали берега Кимрки и Волги, кряжистые деревья, дающие большую тень. Странного (по его словам) мужчину он заметил сразу, но подойти — боялся. Тётка подсказала: «Это известный поэт, Мандельштамом зовут». Смелости Юра набрался в один из следующих дней, подойдя к мужчине и его спутникам, предположительно — Н. Я. Мандельштам и В. Н. Яхонтову (П. М. Нерлер, комментируя эту встречу, полагает, что спутниками О. Э. Мандельштама были В. Н. Яхонтов и его супруга Е. Е. Попова, тогдашнее романтическое увлечение поэта — отметим, что П. М. Нерлер ссылается на нашу работу как на первоисточник [27]).
Спутники остановились под деревьями возле электростанции (это было излюбленным местом Мандельштама для бесед — по воспоминаниям Ю. Г. Стогова), неподалёку от места впадения Кимрки в Волгу. В тридцати метрах располагался домик бакенщика Фирсова, где они покупали рыбу и который перевозил их через Волгу на савёловскую сторону.
По словам Стогова, Мандельштамы снимали на савёловской стороне дом некоего Чусова — небольшой, с зелёной крышей. Располагался он возле леса, на самой границе города [28].
«Домик с зелёной крышей» сохранился в воспоминаниях Н. Е. Штемпель, которая добавляет ещё одну деталь к этому периоду жизни поэта: «Нашла нужную улицу и дом; в окне увидела Осипа Эмильевича. Он таинственно поднёс палец к губам, молча вышел ко мне, поцеловал и ввёл в дом. Надежда Яковлевна тоже мне обрадовалась.
В бревенчатом доме они снимали полупустую комнату, но в этом была какая-то дачная прелесть, казалось больше воздуха»[29].
Ночь в савёловском лесу
И всё-таки пристанищем в полном смысле этого слова Кимры назвать нельзя. Поэт регулярно посещал в столицу, где его ждали (или он полагал, что ждали — кто добровольно будет общаться с опасным «выселенцем»?) друзья и знакомые. Помимо четы Яхонтовых, он бывал в доме Шкловских (их дом находился в непосредственной близости от Савёловского вокзала); у литературоведа Н. И. Харджиева, художников Л. А. Бруни и А. А. Осмёркина, архитектора Л. М. Наппельбаума и супругов Бернштейн. Побывали Мандельштамы и в Переделкине у Б. Л. Пастернака.
За время «дачного периода» 1937 г. поэту удалось на два дня выехать в Ленинград, откуда в Савёлово ему постоянно писал брат Евгений. Там он в последний раз увиделся с отцом и А. А. Ахматовой. В Кимры к Мандельштамам также нередко наезжали друзья — Н. Е. Штемпель, Яхонтовы и др.[30]
История стихотворений, написанных О. Э. Мандельштамом на кимрской земле и называемых исследователями «савёловским циклом» таинственна, поскольку большинство их них обращены к «другой женщине» (Е. Е. Поповой); супруга поэта, Н. Я. Мандельштам, до определённого момента ничего о них не знала.
Сколько их было написано за полугодичное пребывание поэта на кимрской земле? Н. Е. Штемпель вспоминает о ночной прогулке, случившейся то ли в конце июля, то ли в начале августа 1937 г. в савёловском лесу, во время которой поэт читал ей новые стихи: «Полночи мы с Осипом Эмильевичем бродили по лесу вдоль берега Волги. Надежда Яковлевна с нами не пошла. Осип Эмильевич рассказывал мне, как они жили эти два месяца после отъезда из Воронежа, прочитал все новые стихи. Мне кажется, их было десять или одиннадцать. Насколько я помню, это были небольшие (по количеству строк) стихи, лирические, любовные… Стихи пропали при последнем обыске и аресте. Надежда Яковлевна не знала их наизусть, как знала воронежские. Списков ни у кого не было…»[31] Сколько стихотворений было написано после, с августа по ноябрь, неизвестно никому. Итак, в Кимрах Мандельштам написал цикл из 10–11 стихотворений, из которых до нас дошли три: «Пароходик с петухами», «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…» и «Стансы». Существовали ещё, по крайней мере, два стихотворения, которые можно отнести к «савёловскому циклу». Это так называемое «канальское» (так его называл сам поэт), написанное по заказу из Москвы, от Союза писателей. Для его создания Мандельштам посетил Канал Москва — Волга (вскоре переименованный в канал имени Москвы), вероятно, как полагает П. М. Нерлер, до 15 июля 1937 г.[32] Однако, несмотря на этот факт, стихотворение не содержало никаких политических подтекстов (что подтверждало бы его «заказной» характер); это было, по воспоминаниям вдовы, обычное пейзажное стихотворение. Спустя годы Н. Я. Мандельштам вместе с А. А. Ахматовой сожгла его в Ташкенте — по причине слабости текста [33].
Вторым ненайденным стихотворением условно можно назвать «Черкешенку». Нам известны лишь его название (также условное) и рассказ Е. Е. Поповой, который, как полагает В. А. Швейцер, мог лечь в основу сюжета. Идея «Черкешенки» заключалась в том, что горцы, увидев прекрасную девушку, предложили деду продать внучку за стадо овец или даже коней. Дед отказывался, однако горцы все торговались и торговались. «Дедушка снова замотал головой, а я подумала: разве внучки продаются?»[34].
Стоит упомянуть, что существовало еще одно стихотворение, которое, по воспоминаниям Н. Е. Штемпель, тематически отличалось от других. В нём Мандельштам резко отрицательно отзывался о смертной казни. Но поскольку в известных нам «савёловских» стихотворениях ни о чём подобном не говорится, напрашивается вывод: текст, о котором идет речь, до сих пор не найден [35].
Савёловские стихотворения
Швейцер (отыскавшая в письмах Е. Е. Поповой «Стансы») также относит к «савёловскому циклу» и текст «С примесью ворона — голуби…», но это не совсем верно, поскольку он написан в Москве, за несколько дней до отбытия Мандельштамов в Кимры [36]. (Не совсем верно, если оценивать «савёловский цикл» с географической позиции; возможно, В. А. Швейцер имела в виду стихотворения, созданные после Воронежа, вне зависимости от места написания; к этой версии склоняется и Ю. Л. Фрейдин [37].)
Стихотворения «Пароходик с петухами…» и «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…» сохранились в записи рукой С. Б. Рудакова и были опубликованы Э. Г. Герштейн, описавшей в своих «Мемуарах» воронежскую ссылку О. Э. Мандельштама [38]. Рудаков работал в Воронеже над записью автокомментария к уже вышедшим книгам Мандельштама.
Герштейн свидетельствует, что поэт видел в Рудакове будущего редактора стихотворений, а потому у последнего был доступ к черновикам и беловым автографам. Каким образом в руки Рудакова попали савёловские тексты — можно только догадываться. Последний на правах друга семьи мог навещать Мандельштамов в Савёлове и увидеть там стихотворные записи или же получить их во время последних приездов поэта в Ленинград. Так или иначе, но С. Б. Рудаков зафиксировал несколько «савёловских» стихотворений О. Э. Мандельштама, обнаруженных Э. Г. Герштейн в 1970;е гг.
Н. Я. Мандельштам опасалась, что итоговые собрания сочинений будут заканчиваться недоработанными, а возможно и незаконченными стихотворениями. Подтверждение этому находим в записях Рудакова и рассуждениях Герштейн. «Вероятно, стихотворение (“Пароходик с петухами…”. — В. К.) нельзя считать завершённым. Об этом свидетельствуют приводимый Рудаковым вариант третьей строфы и затемнённый смысл последнего стиха, впрочем, переписанного Рудаковым недостаточно разборчиво: он писал простым карандашом на листках, вырванных из школьной тетради в одну линейку»[39].
Неизвестно, был ли вариант третьей строфы «Пароходика с петухами…» написан самим Мандельштамом или это «редакторская правка» Рудакова. Приведём оба текста.
«И, паяльных звуков море
В перебои взяв,
Москва слышит, Москва смотрит,
Зорко смотрит в явь»[40].
(общепринятый текст)
«И, полуторное море
К небу припаяв,
Москва слышит, Москва смотрит
В силу, в славу, в явь»[41].
(вариант)
Ещё одно отличие от «канонического текста», но уже в стихотворении «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…», подсказывает текстолог Мандельштамовского общества, директор музея Осипа Мандельштама С. В. Василенко. Комментируя материал автора исследования о «савёловском цикле» (в личной переписке [42]), он вносит правку в следующее четверостишье:
«Против друга — за грехи, за грехи —
Берега стоят неровные,
И летают по верхам, по верхам
Ястреба тяжелокровные —
За коньковых изб верхи…»[43]
Правка касается третьего стиха:
«Против друга — за грехи, за грехи —
Берега стоят неровные,
И летают за верхи, за верхи
Ястреба тяжелокровные —
За коньковых изб верхи…»
К сожалению, другие стихотворения О. Э. Мандельштама, написанные в Кимрах/Савёлове, обнаружены до сих пор не были.
Как мы уже говорили выше, в дошедших до нас текстах поэт фиксирует пейзажные особенности Кимр и, возможно, метафорически передаёт недавние события из истории города (например, взрыв Покровского собора). Обратим внимание на словосочетание «коньковых изб верхи» — это отсылка к деревянному модерну, одной из существенных кимрских тем, проявившихся уже в новом веке. Мандельштам предвосхитил её появление.
Здесь жил великий поэт
О первых попытках вернуть имя поэта Кимрам мы уже сказали. Важность поэтического наследия Мандельштама для города не раз отмечалась на заседаниях Кимрского клуба краеведов и литературной группы «Вдохновение», где зачитывались и разбирались стихотворения «савёловского цикла». Мы говорили о неудавшихся экспедициях; жизнь и творчество Мандельштама применительно к недолгому пребыванию в Кимрах стали одной из тем вторых Бахтинских чтений, прошедших в Центральной районной библиотеке в конце 2006 г.
Очевидная необходимость хоть в каком-то знаке памяти ощущалась не только городской общественностью. В одном из писем (7 марта 2011 г.) П. М. Нерлер спрашивал напрямую: «Есть ли в Савёлово мемориальная доска, а если нет, то есть ли какая-то инициатива в эту сторону?»[44]. Инициатива, конечно, была. Автор ис следования неоднократно поднимал этот вопрос в беседах с представителями власти и предпринимателями, но взаимопонимания найти не удавалось. Дело сдвинулось с мёртвой точки после публикации статьи о жизни и творчестве Мандельштама в Кимрах в журнале «Знамя» (№ 2, 2009), который попал в руки художественному руководителю Государственного кимрского театра драмы и комедии Народному артисту России О. А. Лаврову, почитающему творчество поэта. На предложение установить мемориальную доску Лавров сделал ответное — установить её на здании театра:
«Почему на театре? Это отличная пропаганда нашего города и среди кимряков, и среди гостей. — Театр я считаю культурным стержнем города, а Мандельштам — одна из ярких фигур мировой культуры и литературы»[45].
Мемориальная доска О. Э. Мандельштама открылась в Кимрах 3 декабря 2011 г. Этот день стал одним из ключевых в кимрском мандельштамоведении. На церемонию из Москвы прибыл заместитель председателя Мандельштамовского общества Ю. Л. Фрейдин с супругой. Предваряя торжественную часть, автором исследования была организована небольшая экскурсия по мандельштамовским местам Савёлова.
На доске были зафиксированы стихи: «Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,/ но в книгах ласковых и в играх детворы/ воскресну я сказать, что солнце светит…» и текст: «В нашем городе в 1937 году жил и работал Великий поэт Осип Мандельштам». И — годы жизни.
Завершая обзор, отметим и прошедшую 1 июля 2012 г. встречу почитателей творчества поэта в Кимрах (в некоторых СМИ она была названа I Мандельштамовским фестивалем «Сохрани мою речь…»[46]).
В рамках встречи, на которую прибыли члены Мандельштамовского общества П. М. Нерлер и Л. Ф. Кацис, состоялись две экскурсии (обе проведены автором исследования) по левобережью и правобережью Кимр; затем — представление в театре. Молодые артисты исполнили стихи поэта, гости рассказали о деятельности Мандельштамовского общества. На сегодняшний день это все мероприятия, увековечивающие память О. Э. Мандельштама в Кимрах.
1 Мандельштам Н. Я. Воспоминания. — Paris: YMCA-PRESS, 1982. — C. 312.
2 Там же.
3 Нерлер П. М. «С гурьбой и гуртом»: Хроника последнего года жизни О. Э. Мандельштама. — М.: Радикс, 1994. — С. 19.
4 Полвека назад // За коммунистический труд. — 1984. 18 августа. — С. 3. Приводим текст заметки:
«ВЦИК постановил: “Включить в черту города Кимры Кимрского района Московской области (в течение некоторого времени Кимры входили в состав Московской области — В.К.) следующие селения поименованного района с сельскохозяйственными землями: Чер- нигово, Березниково и Конюхино — по левую сторону р. Волги; Старое и Новое Савёлово, Шиково, Крастуново, выселки близ переправы, пристани и у шоссе, поселок при станции Савёлово Северной железной дороги и земли специального назначения, занятые промыш- ленными предприятиями с правой стороны”. “Собрание узаконений и распоряжений Рабо- че-крестьянского правительства РСФСР” 20.08.1934 № 31, ст. 185, стр. 246».
Вопрос о присоединении савёловской стороны к Кимрам поднимался неоднократно. Первое упоминание об этом можно найти в протоколе заседания президиума Кимрского уисполкома от 09.03.1920 г.: «Распространить действие земельно-жилищного подотдела на районы: поселок Савёлово и погост Иоанна Предтечи (ныне здесь находится горбольница № 1. — В.К.) и дачи в этом районе». Позднее, в 1925 году, этот вопрос был затронут на страницах газеты «Кимрская жизнь» (№ 26 от 16.12.1925): «С целью изучения вопроса по включению пос. Савёлово с прилегающими к нему деревнями к черте г. Кимры создана ко- миссия из пяти человек под председательством члена УИКа Волкова. Комиссии поручено разрешить вопрос в течение двух недель».
5 Мандельштам О. Э. «И ты, Москва, сестра моя, легка…». Сост. П. М. Нерлер. — М.: Московский рабочий, 1990. — С. 506. Цитата отредактирована текстологом Мандельштамовского общества С. В. Василенко.
6 Дуардович И. Э. «Живущий несравним». О воронежском и савёловском периодах творчества Осипа Мандельштама // Литературная учёба. — 2013. № 2. — С. 199.
7 Там же.
8 Фрейдин Ю. Л. Долгая память столиц и провинций (заметки о «локальных циклах» и хронотопе О. Мандельштама) // Русская провинция: миф — текст — реальность. Сост. А. Ф. Белоусов, Т. В. Цивьян / Под ред. В. Н. Сажина. — М., СПб, 2000. — С. 257.
9 Там же.
10 Мандельштам О. Э. «И ты, Москва, сестра моя, легка…». С. 506.
11 Нерлер П. М. Con amore: этюды о Мандельштаме. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — С. 445.
12 Имеется в виду рассказ Юрия Стогова (2 октября 1928 г. — 8 августа 2011 г.). Коркунов В. В. «Пароходик с петухами». О пребывании Осипа Мандельштама в Кимрах // Знамя. — 2009. № 2. — С. 156.
13 Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа // Вопросы литературы. — 1990. № 4. — С. 235. Вот текст телеграммы:
«О. Э. Мандельштам — Е. Е. Поповой
<26 июня 1937 г., Савёлово>
ДОРОГА ЛЕГКАЯ КОРОТКАЯ СЛУШАЛ ЩЕЛКУНЧИКА СМОТРЕЛ ВОЛГУ МОСКВУ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ ЯХОНТОВУ — МАНДЕЛЬШТАМ».
14 Мандельштам Н. Я. Воспоминания… С. 331.
15 Там же, С.339.
16 Нерлер П. М. Слово и «дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений. — М.: Петровский парк, 2010. — С. 85.
17 Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа… С. 238–239.
18 Мандельштам Н. Я. Воспоминания… С. 312.
19 См. заметку в газете: «Правление и контора Кимрской кооперативной артели инвалидов “Эхо” переехало с Октябрьской площади на ул. Пушкина, д. 10». (Кимрская жизнь. — 1926. 30 апреля. — С. 2.)
20 Мандельштам Н. Я. Воспоминания… С. 312, 313.
21 Андреев Г. А. Мы жили тогда на планете другой (Савёлово послевоенное). — Кимры: Кимрская типография, 2003. — 96 с.
22 Мандельштам Н. Я. Воспоминания… С. 313, 321.
23 РГАЛИ. Ф. 2440 Оп. 1 Ед. хр. 61 Л. 166.
24 Ефремов П. В. Может быть, кому-то известно? // За коммунистический труд. — 1990. 11 декабря. — С. 4.
25 Ефремов П. В. Поиск продолжается // За коммунистический труд. — 1991. 12 марта. — С. 4.
26 Коркунов В. В. «Пароходик с петухами»… С. 156.
27 Нерлер П. М. Слово и «дело»… С. 82.
28 Запись беседы с Ю. Г. Стоговым впервые опубликована в газете «Литературная гостиная». — 2008. № 8. — С. 2. [Газета выходила как приложение к межрайонной газете «Поговорим обо всём». Позднее, с января 2011 года, — как приложение к «Кимрской общественной газете».]
29 Штемпель Н. Е. Мандельштам в Воронеже. Воспоминания. — М., 1992. — С. 15.
30 Сведения о людях, которых посещали Мандельштамы и тех, кто приезжал к ним в Кимры, взяты из следующих источников:
Дутли Р. Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам: Биография. — СПб.: Академический проект, 2005. — С. 334-335;
Мандельштам Н. Я. Воспоминания… С. 28-31;
Штемпель Н. Е. Автобиография // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама / Отв. ред. О. Г. Ласунский. — Воронеж, 1990. — С. 534.
31 Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа… С. 235-253.
32 П. М. Нерлер: «…вероятней всего она была как-то приторочена к 15 июля – официальной дате открытия канала».
Нерлер П. М. Con amore: этюды о Мандельштаме… С. 447.
33 Мандельштам Н. Я. Комментарии к стихам 1930-1937 гг. // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама / Отв. ред. О. Г. Ласунский. — Воронеж, 1990. — С. 228, 308.
34 Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа… С. 235–253.
35 Дутли Р. Век мой, зверь мой… С. 335.
36 Швейцер В. А. Мандельштам после Воронежа…. С. 235.
37 Фрейдин Ю. Л. Долгая память столиц и провинций… С. 257.
38 Герштейн Э. Г. Мемуары. — СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. — С. 74-192.
39 Там же. С. 122.
40 Мандельштам О. Э. «И ты, Москва, сестра моя, легка…» С. 504.
41 Герштейн Э. Г. Мемуары… С. 122.
42 Письма С. В. Василенко хранятся в личном архиве автора исследования.
43 Мандельштам О. Э. «И ты, Москва, сестра моя, легка…» С. 506.
44 Письма П. М. Нерлера хранятся в личном архиве автора исследования.
45 Коркунов В. В. Олег Лавров: «Мандельштам — одна из ярких фигур мировой культуры и литературы» // Литературная гостиная: прилож. к газ. «Поговорим обо всём». — 2009. № 5–6. — С. 3.
46 Напр.: Манулов В. «Сохрани мою речь…» // Литературные известия. — 2012. № 6. — С. 1.