И полдень тает спаниелем рыжим,
и непрямоугольные миры,
и первобытный хаос неподвижен
внутри курчавой Иверской горы,
и выманят наверх протуберанцы,
не обернусь, но знаю наизусть –
такой организацией пространства
теперь я никогда не надышусь.
Под трещинами каменного неба
неровный серый грубый известняк,
зелёные отметки наводнений,
подземные овраги – и сквозняк
там, где неверным кедом я ступала
на твой ребристый серебристый спуск,
в колонию кальцитовых кристаллов,
не раскрывая створок, как моллюск,
от рукокрылых прячась в нишах скользких,
в меандрах холодея на ходу.
Мне скажет Персефона – ты не бойся,
иди, не так уж страшно здесь, в аду.
В энергию застывших водопадов,
в холодный бунт мерцающих озёр,
клыков известняковых желтоватых
ты обратишь свой страх и свой позор.
-Приятель, слушай, убери свой Nikon, -
прошу –одной из местных Персефон, -
как в храме – ну нельзя на фоне ликов! –
так здесь – нельзя, здесь сам ты - только фон!
Нет воли разозлиться, рявкнуть – «тише!»,
их болтовня пуста – да неспроста.
Они галдят –чтобы себя не слышать –
и всё же их спасает красота,
по капле, не спеша, как сталактиты
растут в веках – так в нас растёт душа
Вселенной, так тысячелетья слиты
в спартанский твой космический ландшафт.
А поклониться каменной Медузе
лишь избранным дано – так за алтарь
не каждого пускают. Разве –музы
по кружевным полам, да пара стай
нетопырей. А в карстовых глазницах
звучит орган. Не поросли бы мхом!
И как бы мне в сердцах не разразиться
наивно-назидательным стихом…