Про Любовь
Да, нелёгкая, надо признать, встала перед Никитичной задача. Собралась родимая в далёкий край поехать, на дочку с зятем посмотреть да внукам порадоваться. Только порадоваться и сможет теперь, поскольку попестовать родименьких она крепко припоздала. Выросли внуки. Не поднять их нынче будет бабуле-то. В кои веки собралась. Всё возможности не находила, пока моложе была, да времени. А теперь времени навалом стало, как на пенсию вышла. Некуда девать. Вот и решилась отправиться за тысячи километров в город далёкий, незнакомый - ребятишек навестить. Время осеннее. Урожай собран да в банки на зиму закатан. Картошкой погреб набит. Чего не ехать?
И всё то хорошо бы, да коровёнка в хлеву дойная оставалась. Хозяйка из дома собралась, а хозяин Бурёнку доить напрочь отказался:- « Не буду! Корову доить не буду! Что хошь делай. Хоть с собой её забирай. Всё! Точка на этом!»
Пригорюнилась Никитична. Знала решительный нрав своего мужика. Уж коль сказал что – назад не повернёт. Упрям, что та скотина в хлеву. Но делать нечего. Надо искать выход из непредвиденного положения. Выход нашёлся быстро: - « А я доярку на время своего отсутствия найду! – радостно заявила она, - Как ты на это смотришь, Стёпушка?»
« А куда деваться-то? Не брать же тебе, в самом деле, корову с собой. Ищи доярку, коль собралась уж, - благосклонно согласился тот, тяжело поднимаясь с дивана, - Пойду сена твоей зазнобе брошу».
Вот тут-то и встала перед Никитичной эта занозистая задача: - кого из знакомых соседок Бурёнке в доярки оставить?:
« Так, так, так! – забегала в голове Никитичны мысль, - дело, однако, непростое. Надо подумать».
Крепко задумалась Никитична. Не на три дня, чай, собралась. На целый месяц!:
« Так, попрошу- ка я Ирку Воронову. Она баба свободная, как ветер. Одна живёт. Здоровая. Она не откажет. Сейчас же и сбегаю к ней» - решила Никитична, но у порога, вдруг, встала, как вкопанная: - « Ой, что это я совсем из ума выжила что ли?! На кого я собралась своего Степана оставлять?! На Ирку?! Да,- она здоровая. Только (дай ей Бог здоровья) слишком для моего Стёпки здоровая. Будет здесь по два раза на дню юбкой перед его носом трясти. Решат ещё ненароком,- мол, чего туды - сюды бегать, коль дома её никто ни ждёт. Да и поживут вместе…на моей постели-то.
Ой нет! Нет, нет, нет. Ирку нельзя! Слишком опасно» - решительно поставила на ней крест Никитична.
Понять такие опасения женщины, конечно, можно. Рискованно было оставлять на Ирку Степана, мужика ещё, в полном смысле, крепкого, на горячую любовь способного и, судя по беспутной молодости, очень ненадёжного:
« Так, Ирка отпадает. Кто тогда? – напрягла мозги Никитична, - Тайка Семипалая! Эта ничего. Эта подходяща. У неё давно уже Иркиной прыти нету. Еле ногами плетёт. Ой нет! Наверное, негоже к ней с сей просьбой навязываться. Она хоть и семипалая, а всё канычет - руки так болят, что хоть впору корову на мясо определяй - силы нет доить. Куды ж ей ещё и свою предлагать? Нет! И этот вариант не годится. Кого ж тогда?»
Никитична досадно поскребла затылок:
«Вот не думала, что так трудно будет Бурёнке доярку подыскать. И впрямь хоть с собой забирай».
Сказала и сама рассмеялась, представив себя идущей к трапу самолёта с коровой на привязи. Но, тут- же спохватившись, продолжила свои изыскания:
«Можно было б, конечно, Танюшку Николаеву, соседку справа, попросить. Она женщина хоть и ладная да видная, но для чужих мужиков - неприступная. Да и Колька её, как заподозрит что, вмиг ей голову отвернёт и скажет так и было.
Да, Танька пошла бы. Но угораздило её именно сейчас в больницу угодить по случаю воспаления лёгких. Ой, да к кому ж податься-то?! – уже с заметной тревогой думала Никитична, - больше, вроде, и нет поблизости никого. О! Стоп!!! А Райка Смирнова?!.. Вот!!! Вот кто никогда не откажет и по всем статьям подойдёт. И у мужика моего, на сладкое падкого, никогда на неё (Господи, прости мою душу грешную!) ни глаз не ляжет, ни плоть не встанет. Да, к Райке и сбегаю сейчас!» - с облегчением решила Никитична и исчезла за дверью.
Пока озадаченная проблемой Никитична будет вести с Райкой беседу о своей печали, позволю себе сказать, что при распределении женщинам внешней красоты, Бог жестоко обделил Раису. Ей достались совершенно косые, непонятного цвета глаза. Огромная нижняя губа отвисала так, что закрывала немалую часть несуразного подбородка. Щёки неприлично выпирали по обе стороны лица, а всегда приоткрытый рот придавал ему очень неприятное, глуповатое выражение.
Не проявил Бог старания лепя и фигуру неказистой женщине. Не было у Райки того самого женского достоинства, роскошного бюста и аккуратненькой, аппетитной попки, лишь немыслимых размеров бёдра, да коротенькие, худющие ноги. Словом - Ой!...
Но, не могу не сказать и того, что крепко обидив внешностью, Бог наделил Раису светлой, чистой, как родниковая вода, душой и добрым, безотказным характером. Иные в селе просто бессовестно пользовались её безмерной добродетелью, но большинство сельчан искренне жалели и понимали.
« Так вот, Стёпа, договорилась я с Раисой Смирновой! Подоит она нашу корову в моё отсутствие» - торжественно заявила Никитична, мирно хлебавшему чай, мужу:
«Что?! – взвился тот на дыбы, - с Райкой?! А ты меня спросила согласен я её терпеть столь времени подле себя?! Ни за что!!!.. Другую давай ищи! Иш чего придумала!».
« Другой нет! - твёрдо резанула Никитична, - нет, понимаешь? И тебе, к тому же, её терпеть без надобности. В хлев придёт и из хлева уйдёт. А Бурёнка её потерпит с радостью. Душа у Райки добрая. Поймут друг дружку. А не согласен - сам доить будешь.»
Такое настырство жены Степан видел редко и знал, что спорить с ней в таких случаях - себе дороже:
« А, да делай, как хошь!» - обречённо махнул он рукой и, не допив чай, пошел из кухни.
На том и порешили.
Поездка Никитичны к детям прошла!... Лучше не бывает. Уж как у детей всё хорошо да ладно! А на внуков и вовсе нарадоваться не могла, какие они росли здоровые, красивые да умненькие.
Очень была Никитична всем довольная, да только постоянные мысли о Степане отравляли ей радость бытия. С мыслями о нём ложилась в уютную, роскошную кровать, с теми- же мыслями и поднималась. Извелась вся. Наконец пришло время домой возвращаться.
В аэропорту встречал Никитичну сам Степан. Хлопотливо загрузив в багажник старого-престарого «Москвича» чемодан с подарками от детей, усадил на переднее место, подле себя, сияющую счастьем жену. Поехали!
«Слышь, Мать, а ты там скучала по мне-то? Вспоминала?» - вдруг смущённо спросил Степан.
«А как же, Стёпушка! – встрепенулась жена, - Конечно вспоминала. Только о тебе и думала денно и нощно. Только о тебе и думала!»
От слов её Степан невольно напрягся в приятном ожидании:
« А что ты обо мне думала? Как? Расскажи!»
И с детства неприученная обманывать и льстить Никитична выпалила, как на духу:
« Ой, думала Стёпушка, не забыл-бы ты когда ненароком, по старческому склерозу, газ выключить. А то не дай бог случится с тобой такое, да и спалишь последний чайник-то. Ведь, сколь раз так бывало. Сколько чайников сей забывчивостью в негодность привёл. Но тогда я рядом была. А теперь что могло-б случиться? Ладно чайник, ведь сам погибнуть мог от газа-то не выключенного».
« Ладно, хватит причитать! - раздосадовано оборвал жену Степан, - более тебе думать было не о чём».
« Ой, нет, Стёпушка, я ещё думала, а что как Райка когда придти корову доить не сможет. Тебе придётся. А я то знаю какая у нас Бурёнка строгая. И зашибить могла б тебя копытами-то. У меня и то сколь раз ведро с молоком выбивала. А тебя неопытного и вовсе покалечить могла»
« Всё! Хватит я тебе сказал, - вновь раздражённо остановил её Степан,- Я то думал ты обо мне думала. Соскучилась по мне. А ты - Чаааайник. Короова... Эх, не любишь ты меня вовсе!» - сказал горько и замолчал, всем видом показывая, что говорить и слушать жену больше не намерен.
Видя такое настроение мужа, Никитична послушно замолкла, дабы не нарваться на ещё большую грубость и сидела тихонечко, как мышь в мышеловке.
Долго ехали они в тяжёлом этом молчании, с болью думая каждый по-своему, но в одном и том же направлении.
Сидящие на мокром месте глаза Никитичны, медленно наполнялись горькими слезами.
« Ну как- же не люблю я тебя, Стёпушка, сокол мой горячий?! Очень люблю! Вся душа по тебе изболелась за разлукой-то. Не случилось бы с тобой чего худого. Эх, не понимаешь ты меня Стёпа. Не любишь значит».
«Слава богу - дождался! – распалялся в мыслях Степан, - Думал хоть немного обо мне подумает в разлуке-то. Доброе слово скажет. Ласковое. А у неё одна какая- то чертовщина на языке. Так нежности хотелось, тепла. А она!... Обидно!»
Вдруг, как стрелой пронзил сердце вопрос: - А что она-то?!, Да, ведь, она только обо мне там и думала! Чтоб лиха со мной не случилось. Чтоб корова меня не зашибла бугая-то такого. Переживала. Спать не могла, за меня боявшись. А зачем- бы ей это нужно было, если б не любила? Нет, любит она меня! И ещё как любит! А я, дурак стоеросовый, так обидел её. Ой, негоже это!»
Так размышлял Степан, мало – помалу отходя душой и вдруг сказал:
« Знаешь, Мать, что я тебе скажу? ».
« Что Стёпушка?!» - еле слышно выдохнула Никитична.
« А, ведь, я тебя тоже очень – очень люблю!» - сказал и осторожно, нежно-нежно смахнул с ресниц жены крупную, СЛАДКУЮ слезу.
Германия Northeim 02.11.2008г.