А Л Ф А В И Т
Люди заняты делами
И имеют умный вид ,
Я ж, как пионер в панаме
Изучаю алфавит.
АЗИМУТ АФРОДИТЫ
В Акрополе Архимеду аплодировала афинская аудитория
арифметическим аккордам.
Автор авангардно адсорбировал акценты от амебы до астрофизики в аксиому.
Адепты агностицизма в агрессивной агонии аннулировали антагонистический апломб.
Аналогия архинадежно в ауре анаконды адекватно адаптировалась в атавизм и абстракцию.
Анализ и атрибутика аргументов аттестировали античный
афоризм в архивы антологии.
А активность апостол арифметики ангажировал алчно в
алькове амазонки.
Арфа, амброзия, анналы амфибрахия и анапеста, апология
ананасового аперитива аккумулировали ассоциации в академический аспект.
Апофеоз адреналина амурных акциденций анонсировал
апогей актуальности.
Азарт и ангел ансамблем алогичных амбиций атрофировали
апатию.
Аншлаг абсурда аутентичен абсолюту Аристотеля.
БИРЮЛЬКА БЕСА
Брила бороду барону брандсбойтом под
брызги буффонады белотелая баба.
Башка бедолаги, будто в бахче баклажан
болталась на бельевой бретельке
бывалой блудницы баронских будней.
Благовест бренчал буфером по буфету обедню.
Бубны бузили в боку буравчиком былой любви.
Борода бантом брякнулась в болото.
Близко будоражил бакенбардами
броню беспечности бойкий болтун.
Бдение бежало барханом в бурю.
Блик бравады брал бюст бабы большим будущим.
Браво! Булькал бес.
ВОСТОРГ ВЕСНЫ
Веер Венеры вызвал весну внезапно.
Ватага восторгов вертела высушенными воплями
вонючего врага восхищения – вреда.
Враз врата власти вульгарного вандализма
втоптали вожделение во внутрь вселенной.
Верба выгнулась влечением к веселому ветру.
Верность ворожбы в выгоде ваяния вольности
возликовала величием.
Воздух вспучил вены воочию.
Вибрация всеблагости византийской веры
выиграла всенощную у вурдалака.
Возликовала всякая вещая вертихвостка.
Все. Ворон воркует с воробьем.
Ведьма взъерошена венцом весны и не вопит –
вечер вечен.
ГАРМОНИЯ
Гнилой гигант гангреной грел гулящую гетеру.
Главный, гипофиз гипервожделенно гнул голые глазницы в
глубины греха, горбя гривастый гиацинт для глумления над
голубизной Гибралтара.
Голова гречанки грузилась грубыми грезами.
Гроза готовила гибель губителя гордой грации.
Громовержец гаркнул глобально гроздьями гневного града и
гулливер сгинул под гипнозом Гефеста, а с голодных губ
гетеры голубка гладкой геральдикой грустно гравировала
гипотезу о гибридах грации и греха.
ДУАЛЬ
Давным-давно добивался дьякон думами доступа к душе.
Достопочтимо доверился диете, и
даже днем двигал дланью двуедино в достижении добра.
Дрожь долготерпения дробила добычу дел.
Дух деревенел от дубовых досок, доведенных деяниями дьяка.
Дивертисмент дуновения дали дезавуировал диковинный дар.
Дрогнула дверь от двоих с дорожного дилижанса.
Дама деликатно драпировалась дырчатым доломаном.
Драгун держал дипломат с дюжиной дербента.
Дуэт досконально дисгармонировал доле духовника.
Духи и дуги декольте долбанули дурманом.
Драгун дразнил дербентом.
Дефолт добродетели демонстрировал дебют.
Дуэль. Драка. Долой дрыгал доспехами в демарше драгун.
Дамские драгоценности довольствием дивили допьяна.
Дрема дренажировала дерзость до дна. И на день
другой драма довела до диалога – дьякон и дьявол
допивали дербент на дубовых досках от домогания духов.
Дуаль десантировала в действительность декрет о дружбе.
ЕT ECCE ( и вот перед вами )
Епископ в ермолке ерошил евангелием над Евой, а
Ева, егоза, ежедневно ела ежевичный елей у егеря.
Ее ересь есть единение с естеством. Так
евгеника ехидничила над евреем - евнухом в
Европейском естествознании.
ЖУТЬ или сюжет ЖМОТ В АЖУРЕ..
Жмот жил в Женеве. За железными жалюзи жевал жидкое
желе из жирной жабы.
Живот жмурился от жажды.
Жопа журчала от желания жахнуть.
Жердеподобная жена жарила живого жирафа.
Жуки, как жокеи в жилетках, ее же жалили в жабо.
Желторотый жаворонок жулькал в жасмине жгучую
женщину. Жертва ржала жеребцом, и желчь из ее жерла
живописно журила жатву жестокости.
Жюри жонглеров и жуликов жеманно жужжало ажиотажем, как
жмот жрал жмых.
ЗАВЕТНЫЙ ЗОВ.
Зона зябко зимовала в захолустье.
Зенкер зазеркалья зондировал заповедь задушевности.
Запах звериного застолья заселял землю злом.
Золото в зубах зэков звякало запрещающими звуками.
Зенки заклепаны заплатами забытья.
Запой запальчиво затмевал знамена знания и здоровья.
Зловоние задернуло засов. Затяжной закат затухал. Но
зоркая звезда заупрямилась и забросила зерно в землю.
Зыбкая зелень земляники зачала зов замечательных заветов.
Зачарованная заря заплясала на золе зла.
Зараза змеей затихла замертво.
ИЗМОР ИДЕАЛЬНОСТЬЮ.
Изобилие идиллии исключало интуицию и
изобретательность.
Иммунитет исподволь изнурял импульсы игровых
импровизаций, изумленных иллюзий, идеи интернационализма,
империализма и ислама.
Ингредиенты изоляции и инерции источали ионы
индифферентности и в индивидуумы импортировали
имманентно инсульт.
Иждивение идеальности инкубировало инцухтом импотенцию.
Интеграция инвентаря изолиний императивом изображало
икону. Но искушение инкрустировало искру.
Икар ироническим иероглифом избрал иную ипостась.
Извержение инициативного инжектора инспирировало
исцеление.
Избавление от идола идеала излучало изысканные инстинкты,
изумруды интеллекта и интриги искусства.
Инцидент исчерпан.
Инквизиция иррациональности интимно испарилась.
КРАЕУГОЛЬНЫЙ КОСМИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ .
У Корсики каре корветов с кондотьерами крюками клинило киль
каравеллы.
Картечь кровила кокарду капитана.
Куцая команда кавалеров копошилась в катаклизме.
Канонада карабинов и клыкастые клинки колючих, как кактусы,
корсаров кромсали крики капитуляции.
Краткий коллапс и костяной контур концентрировал конвульсию
конца конфликта.
Кульминация культивировала конфискацию капиталов из
кладовых, кошельков и кают: кораллы, коллекции камней,
китайская керамика и куртизанки кочевали в карманы и койки
крепких корсаров.
Кривоногий командор в кителе кардинала кусал кинжал от
кокотки в куртуазном капроновом купальнике.
Кареглазая Киприда кушала кусок кокоса, кулон колебался
куполами от кипучих клевретов Купидона.
Колода карт, кубинский коньяк, кокаин на кулачке кропили
картину контратаки.
Конгломерат: Киприда и командор курили коноплю.
Командор, как в коме, катапультировал на карачки .
Кукиш Киприды катализировал клинч.
Канкан каблучков красотки козырял командора и крен
корабля кинул кураж корсаров купаться.
А кокотка - квинтэссенция кроткой комсомолки с китобойного
катера.
Красота категорически кардинальна в колоссальном Космосе.
ЛЕЗВИЕ ЛЯПСУСА.
Лето. Лупоглазая луна лучом лизала лысину летописца.
Ладонь лирично ласкала лампадку лимонного ликера, а
ликоподобная лахудра льстила лапидарному лопотанию лингвиста.
Лепота люминесцировала любовную легкость к ласкам.
Лепет лапидарно лавировал к лабильности любвеобильной леди.
Лобзания льнули к легализации любопытства и логической
ликвидации лифчика.
Но летальное люмбаго леденяще линчевало лейтмотив лауреата
лексики и летаргия лепила лаконичный ляпсус.
Литератор лил на локоны латентной любовницы лавины лености, и лицедейство лучшего лукавило.
Ловелас лопухнулся, а ложе, лишенное ликования, лязгнуло
литаврой, и луна лупсанула по лысине.
МАНДРАЖ MODUSа VIVENDI.
Мир многообразием от мракобесия до молитвы мощно
мобилизовал Мельпомену.
Маразм и молодость, маммона и монашество, мистика и
материализм, максимум и минимум, минор и мажор,
мент и мазурик, молекула и Монблан, меценат и маргинал,
молоко и моча, муза и мумия, морфий и мартель
мелодраматически модифицировали мораль.
Метастазы мнений меняли мизансцены.
Мутация менталитета метафизично муссировала метаморфозу.
Метания мысли мириадами метафор мучают мозолью мозжечок.
Мираж мудрости морочит многих до могилы. А может
младенец мелодично мастерит магистраль к магии
маневра во мгле мироздания. Молодец.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ НАВАЖДЕНИЯ.
Науки, напичканные новообразованиями, неоднократно
наскакивали низвести нужду и нищету.
Нейтрино и нафталин, нефть и нержавейка, небоскребы и
нацизм, нувориши и начальники, нож и наган, нокаут и
никотин, наркоз и невроз, наждак и напалм, нэпман и нарком,
неравенство и нотариат, надсмотрщик и невольник, навар и
налог натягивали на народы нечистоплотную нирвану.
Нашествие наслаждения надругательски нивелировало нравы и
нормы в ноль.
Наивность и невинность наперегонки намыливались наутек.
Натурализм нечисти нагло насыщался в нутро наркомана.
Наколки набухли непотребством и насилием.
Накал негатива нараспашку накапливал ненависть к непорочности.
Нейтралитет необузданности наказуем.
Надменный Нью- Йорк насторожился от неожиданного нападения
нездоровой наследственности.
Навзрыдное небо настоятельно нахмурилось неминуемостью
наказания.
Набат напряжения натюрморта невежества нарастает.
Но небесный нимб невидимым настроем научил наизусть
незабудку нежности и надежде к наилучшим начинаниям.
ОЧНИСЬ ОРАКУЛ
Объемные олигархи с отвращением обращают очи на
одичалое Отечество.
Открытый оскал откровенно отрыгивает отчуждение.
Обладание обилием ослепило обвально.
Облысение основного органа одновременно опустошило
оболочку одухотворенности.
Опухоль обжорства из отличных отроков обтесывает
отморозков.
Образы образин, омерзительных отщепенцев, охмуренных
одурью охальников, окаменевших обалдуев, ортодоксов,
осемененных обогащением, огня и оружия оккупировали
окружение, отравляя оное основательно.
Опиум обскурантизма окрысился одиозным ожогом.
Остракизм общечеловеческих основ очумело оседлал Олимп,
Однако, отражается он в оловянном омуте омертвения.
Отголоски общего обрушения остро оповещают об окончании.
О, где обитель отрады, обворожительного обаяния
оптимальности, отваги остроумия, отцовской опеки,
олицетворений оптимизма, отрешений от обузы обогащения,
оригиналов, отдающих очарования очага.
Оракул, отзовись!
И одами Орфея очистится от огрехов Олимп.
ПАРОКСИЗМ ПРОГРЕССА
Прогресс пузырился пропагандой позитивных примеров.
Панорама претендующих на праведность процессов
принципиально препарировала престиж в правило.
Прагматизм партийных преамбул персонифицировал
потенцию претендентов в президенты.
Пафос политики пародийно прорастает в парламенте,
паразитируя на патриотизме и полипрофильном популизме.
Правительство поет песни о перспективах, положив пленарный
перпендикуляр, на пролетариат и провинцию.
Префицит превентивной подоплекой прячет правду в
причины переходного периода.
Профсоюз в профилактическом променаде пинает пустоту.
Паяц, под пудрой премьера, потешно подбрасывает протезы в
пожар подрубленной промышленности, приписывая
подергивания от поджога к подлинному подъему.
Приватизация преподносилась панацеей, но получился
практический подарок Пандоры.
Почитание прибыли превыше примата порядочности.
Поступь порока пылко преобразилась в перепляс.
Потоки помоев и пакостей перехлестнули планку пиетета
постулатам покаяния и преклонения перед прекрасным.
Покушения, погромы, пальба патологически приобрели привилегии.
Презумпция преступлений в протуберанцах психоза
протежировала прострацию в повседневность.
Потуги псевдопродвижения вперед почему-то переметнули
предельную пульсацию противоречий в праздник.
Первопрестольная пирует.
Попса и проститутки перенасыщенным приоритетом поглощают
подсознание, и публика от победоносной пены пива пала в
пучеглазый паралич.
Писатели повальным порнографическим полуматом плодят
пугающие призраки повелителей потребностей.
Пыльные подвалы пестуют подмогу противным персонажам.
Позабытое перо поэта плавает в поллитре портвейна.
Прах памяти пытаются привлечь покои православия .
Предикат падения планетарно проваливается в перигей.
Полный писец.
Паук прядет паутину, прикрывая позорную плешь прогресса.
Подлинный протест происходящему проклевывает птенец
петуха, поднимающийся к поднебесью, и порывистое перо
падает прямо в плачущие персты поэта, призванные полюбить, а не покорять потрепанные пространства «процветания».
РАЗДЕТОЕ РЕЗЮМЕ РАЗВИТИЯ.
Рань, растревоженная рябым рассветом, распласталась на
развалинах роскоши от результатов революции.
Раненая реальность резонировала разгулом решительных
радикалов.
Рык радости раздувал резон реформ, растаптывающих рабство и
рисующих рай.
Рожи ренегатов расплывались ракурсом радения репрессий.
Разъяренный револьвер разряжал реакцию в распыл.
Ретивый раж равенства, как радиация, разлагал реестр и
Разноликости, и раритетов, и религиозных реликвий.
Рвение, разделенное от разума, реанимирует разрумяненный
разврат, ржавый регресс и рахит рефлексов.
Рафинад рекламной ртути расплющил репутацию романтики и
респектабельность рассудка.
Разбуженный в руинах рикошет ранил рапирой ретроспективного
Робеспьера ( родоначальника революции ) в ребро.
Руководящая роль рухнула в реверансе.
Рубикон реет реляцией к роднику и Родина ретуширует рваные
раны рифмами реквиема, распахнутыми руками ребенка и
ревущей рапсодией рояля.
Реакреация регенерирует робкий рост росой раскаяния, но рядом рудимент разрушения ропщет реваншем.
Распутье с риторичной расщепленностью режиссирует роли
реализма розыгрышем раскаленных ресурсов.
СЛАДКИЙ СТОН СОВЕРШЕНСТВА.
Сократ старательно сепарировал смысл существования из
слепой суеты.
Сумбур стремительных к смерти секунд сокрушал стройную
систему суждений.
Седовласые старцы столетиями скрупулезно скрепляют
синкопы случайностей силлогизмами в структуры и стандарты сути.
Сенаты и синдикаты, синоды и советы, социализм и самодержавие,
свастика и серп, собрания и судилища, Сорбонна и сорок столиц
спешили слиться суммарно в стратегию счастья.
Спиритические сеансы самых солидных святых субтильными
символами санкционировали сентенции о сообразности в
скоростной спонтанности.
Свечи сочились слезами от соприкосновения скользких секретов.
Синдром сомнений в совладении совершенства сконцентрировал
сгусток скептицизма.
Стойкое Светило сверху струило салют стабильности
спорадических ситуаций в Статус-кво.
Самоистязания стыдливых скрипок Страдивари смычками
судорожно слагали симфонии, сотрясающие стратосферу.
Солидарное соавторство сатаны, скачущей в ступе, скрипело
саркастическим смехом, а сонм соблазнов сбесившегося сюрреализма сублимировал сознание в суррогат созерцания - соли социальной
субстанции.
Строптивый сперматозоид скручивал спираль следующих сенсаций.
Стоп.
Сочная синева свободных снов своим своевластием сватала
соединение с семенем семи симметричных сечений симпатической сути.
ТЕКТОНИКА ТВОРЧЕСТВА.
Тулуза, тщеславная теплынью, турбулентно тыкалалась
теленком под тени тополей.
Томление телесное тонизировала терракотовая трапецивидная
терраса таверны.
Татарин в тюбетейке, Таджик в тюрбане толкли тухлый табак в
трансе, тушеобразный Техасец тянул в трубочку терпкую текилу,
Таиландец в тапочках трескал трепанга в термоядерных томатах,
Токарь в телогрейке из Тагила тупо таращился в тарелку с
тушеными тарантулами, три Танкиста токсиноманили тягучий
тосол, толпа Тред-юнионов топтала на табльдоте трехэтажно
трудовые традиции, типовые Товарищи тараторили тезисы из
томов теоретиков товарообмена и тужились терпимостью к тиранам,
темнокожая туземка тасовала таро теософичной тетке, тоскующей в
трауре по темпераменту.
Телевизор транслировал тотально тривиальный триллер.
Туристическая тусовка трансформировала триумф трапезы из
тождественного томления толстосумных тунеядцев.
Тут тойета тормознула с терзающим треском.
Террорист торпедировал тишину тяжеловесной тирадой –
тах-тах из ТТ- и третировал тротилом трясучую трезвость.
Трагедия и треволнения по тангенциальной траектории
торопились к трусости и только Тапер трансцендентальными
терциями трогательного танго транспонировал Турчанку с
тонкой талией на танец. Томная туника и трепетные трусики таили
такие тайны, что темя трубадура террора треснуло точно томпаковый
тазик, и татуированное тело трахнулось в тангаж.
Тотчас же торжественный туш трижды тиражировал таланты Терпсихоры.
УЗНИКИ УРБАНИЗАЦИИ.
Утроба с ухмылкой усыпила удовольствиями упоительного ужина
устои учености.
Утром уязвленный ум узрел с укоризной утопию удобств и уюта ужаснулся
удали урбанизации.
Унитарная узда унификации упруго удручала ультиматумом уникальности уединения.
Устройства утилизации уступали угнетению угарными углеводородами.
Ухищренные утилиты удовлетворения усугубляли ускорение
усовершенствования уродства.
Убранство узколобых увеселений углубляет уклон к увяданию и
унавоженности.
Угловатая узурпация убила умение к уразумению.
Ущемленные умозаключения упорно в унисон узам удрученности
упаковывали учения в упадок.
Ужели ужас. Ух урчат уста. Но
удаляются угрозы – удивление с улыбкой и украдкой устремлено в
узоры улетающей утки за увертюрой удачи.
ФАТА ФАНТАЗИИ.
Фестиваль фальсификаторов фонтанировал фабулой фатальности
фанфаронства и фарисейства.
Фанфары фыркали фальцетом и фейерверк фосфорицировал
фальшь.
Фруктовый фикус, филин в финиках, форель в фартуке фиктивно
фиксировали фауну и флору.
Феерия фантомов в фарфоровых фужерах фордыбачила формулу
фривольности.
Фонетический фимиам фильтровал флером фабрики фраз.
Франт в фланелевом фраке и фраер в френче финансиста и феске
фанатично фабриковали флирт с француженкой с филигранной
Фигуркой фиала. Но фиаско филистерам в форме: Фигуйте на фиг
фанерой над Флоридой - форсировало финал фамильярности.
Фея фантазий фиалковым флюидом фокусировала флегматичного физика с фуганистым фазотроном под фуфайкой.
Фагот и флейта фортиссимым фокстротом фрахтовали флюктуации
фортуны.
Фундамент философии Фрейда формировался феноменом фантасмагории.
ХРУПКИЕ ХОДИКИ.
Храповик хронометра хвастливо хрустел ходом от хаоса до хроматографии характера хромососом.
Хор холеных херувимов в хламидах хореем хлопотал в храме о
химерах, а хромой и хмурый хлебопашец хрипел в холщевом хомуте худого хозяйства.
Хартии хмельных халявщиков и хулиганов хохотала над
храбрецом и хладнокровно хамски хлестали холопа хлыстом, а в хоромах
хирели, хныкая хандрой, как холод и холера хоронят хранителей хлеба.
Христосу в хитоне хочется хватануть холуев – хамелеонов за
холку : ибо их хрупкая харизма хитрит хлынуть в хронический хаос.
ЦЕНТР ЦИВИЛИЗАЦИИ.
Царевич в целлофановом цилиндре цацкался с цыганкой в
цоколе цирка с целью целительства церебральной цинги и
циклично цокал цикадой под цветущим цикломеном.
Цинандали и цитрусы центробежны от цитадели целомудрия и церковных церемониальных цепей.
Циничная цивилизация цербером цементировала царское
цокание и цедила цензуру в цунами. Но циклон целиком в
цейтноте от целебного целования царевича с цыганкой.
ЧРЕВОУГОДИЕ ЧЕСТОЛЮБИЯ.
Четыре человека , черкес, чеченец, чуваш и чукча , под чинарой в чайхане чокались чарками чешуйчатого чая, чтя честь и чувства чужеродные.
Чижи частили чириканьем чуда.
Чу, в чертоге чета чертей чесоточным чарльстоном черпала из
чрева чрезмерное честолюбие чистогана, и чугунная чопорность чадила
черствое отчуждение.
Чужаки чванятся и чихвостят членораздельно чернухой – черкес в чихире,
чеченец в чаче, чуваш в чернилах, чукча в чуме.
Чума чавкает черепами и чиркает чумазой чушью.
Чиновник чмокает чепуху. Но чаяния чрезвычайности чуют
чистоту человеколюбия, и часы чакают к черте чародейства под чинарой.
ШИЛО ЗА ШИРМОЙ.
Шторм шовинизма шарахнулся в штиль.
Шизофреничные штурмбанфюреры, как шашлыки на шампурах, шмыгали шмайсерами на шлагбаумах.
Шквал шепелявил шипящей шрапнелью и шершавыми
штыками в шагреневом шоке.
Шалость широко шагнула в школы.
Штатские шевелюры шуршали шутками , как шины Шевроле.
Шустрые шулеры шлифовали шестерками шансы широколицых шалопаев, а шикарная шансонетка в шелковой шляпке, шортах и на шпильках, и в шиншилловой шубе шептала шлягер шатену в швейцарском шевиоте под
шпроты в шпинате, шницель в шампиньонах и шоколад в шампанском.
Шумиха штамповала шедевры шарлатанства.
Швейцар, как шомпол в шинели, шпионским шифром штрехбрехал шефу о шатаниях, и штаб шевелил штурвалом к штурму.
Шабаш штудировал шпорами и шашками по шеям шушеру и
шпану в шеренги.
Шкворень шлагбаума расшплинтовывался.
ЩЕПОТЬ СЧАСТЬЯ.
Щелкопер щедрой щетиной щекотал щечки и щупал щиколотки щуплой щебетуньи. От счастья щурилась, как щипанная щука в щах, щелкая в щит щепетильности.
ЭССЕ ЭПОХИ В ЭСТАМПЕ.
Эгоистичный Эдем в экзальтации экстраполировал энергичную эмульсию эмбрионов. Эврика!
Экстраординарный экстракт экспортирует экскременты эволюции в эрзацы экономики, в экзерсисы эклектичной этики, в экстернаты эксцентричной
экзотики.
Эпидемия от Эпикура экипирует эстетику эротикой.
Экстаз экстремизма экспрессивно экспонирует экземы эгоцентризма. Эпос эмпиричен эмиссией элексиров от эрозии эффективными эшафотами.
Эпопея эрудиции экскортом эклог и эпиталам эмансипирует элегантный
эпилог с эпитафией: Эльдорадо – эфемерно, как эфир.
Экслибрис – это эпатированное эхо.
ЮНОСТЬ ВНЕ ЮРИСДИКЦИИ.
Юрист юстировал ювелирно, как юродивый, перед юбкой, но
юркий юнкер юморно съюлил с юбкой на юг под юбеи. Вот и
Юрьев день.
ЯРКАЯ ЯВЬ.
Янки на ядерной яхте якшался с ямщиком яровизированным
ячменем якобы за янтарь, яшму и яхонты.
Ямщик, ядреный ясным январем, язвил языком, заякорил ярмо в
яме и явился ястребом.
Ягодицы янки явно ябедничали явкой в Скотланд - ярд.