***

"И Русь..." (цикл стихотворений)

ИРИНА ГИРЛЯНОВА

“Ты, Ирусь, лучше бы о любви писала...Цветочки там, птички... Красиво и безопасно. И впросак не попадешь. Все в любви - специалисты! А ты, Ирусь, извини, лезешь, куда не знаешь.»… Извиняю. Но уже залезла и теперь не вылезу. Дудки-с. И у канареек есть сердце. Жить в обществе и быть свободным от общества – невозможно. Не я сказала. У кухарок тоже есть глаза и мозги. И «Русь» - для меня понятие не абстрактное.
Это сам воздух тех мест, где я родилась. Впиталась с материнским молоком «русскость».
Говорят, - русские в Украине… Неточно. А Украина чья? Тоже русская, великокиевская...
Русские – слово прилагательное. К той земле, куда судьба занесла. Прилагают к ней руки и силы… Неужели так необходим образ врага? Разделяй и властвуй…
Ты бы, Ирусь, лучше пошла на кухню борщ варить… Иду. Куда он денется, тот борщ… Было бы из чего…

***
И русь, и весь, и чудь, и меря…
Земля обильна…Приходите…
Сидит тетерею-тетеря
наш бестолковый местный житель.
Пожалте, Рюрики - Труворы,
вставлять мозги, нести культуру
и пополнять в теченье скором
всемирную литературу.
Убить своих, Аскольда с Диром,
а после плакать на могилах?
Эх, быть бы живу, не до жиру!
Земля хазаров невзлюбила.
Земля полян, древлян, словенов, -
гостей варяжских привечала.
И было так обыкновенно, -
себя уничижать сначала.
Земля обильна…Толку нету…
Судите нас, владейте нами…
Здесь хватит воздуха и света,
чтоб долго нас пинать ногами,
чтоб хитрости Олега с Ольгой
потом потомки возносили,
чтоб, обезболив, обездолить
Русь Киева и Русь России.
Элементарно: власть - кровава.
Чудят и бают без Бояна.
Намеренна и постоянна
история крутого нрава.
В мать городов, который Киев,
пожалте вы, - земля обильна!
Не жалуйся, мужик двужильный,
пришибленный…Мы все такие.

***
Игорь горя хлебнул: умер Рюрик, и мальчиком грустным
затаскал его родич Олег по горам, по долам…
Новый город, - не Новгород, Киев какой-то капустный,
новой родиной стал. Что она тебе, княже, дала?
Велес, Хорс и Перун, вы вложили оружье
в эти руки, чтоб греки свой крест принесли целовать,
мир у Скифи Великой просить средь дружины орущей,
подбирая по-лисьему льстиво дары и слова.
С поволокою паволок, узорочьё загребая,
хорошо восвояси убраться мирком да рядком.
С Византией тягаться не стоит, - затея пустая.
Хватит собственных дел над своею славянской рекой.
Но кончается всё: и добыча, и блажь, и терпенье.
Вот, из греков к древлянам повадился. Бей же своих!
Город Искоростень или Коростень, - это знаменье.
Из корысти пришел – здесь останешься, жаден и лих.
Захлебнуться корыстью, - для князя, - обычное дело.
Где-то плачет вдова. Позже слёзы заменит на кровь.
Игорь Малом убит. Игорёвое грязное тело
мало-мальски в земле. Но страшенное дело – Любовь!
Не по-бабьи ж ей выть в стольном граде, как будто в Путивле!
По забралам зазря не печатать неслышно шаги.
Боже правый! (Любой!) В этом городе смертнопротивном
вражьей крови напиться и мстить! Ох, как мстить, - помоги!
И, не выплакав слёз, по-житейски ни в чём неподсудна,
без живинки в глазах принимаясь за страшную месть,
будет Ольга любить даже мёртвого мужа, покуда
упокоится в этой же, чуждой обоим, земле.
Двадцать лет без Него, с воеводами править и княжить,
осаждать и сжигать, исхитряясь, дворов города,
и в далёком Царь-граде стать царскою крестницей даже…
Ох, страшенное дело, - Любовь! И тогда, и всегда.

       МОНОЛОГИ ВО ВРЕМЕНИ.

ОЛЬГА.24 июля.

Приравняли к апостолам, что ли?
Я – жива! Опостылели - вы!
Для варяжеской девочки Оли
или Хельги – хватает молвы.
Здравый ум, ведь, у Ольг от Олегов.
Может, ум. Может, имя и кровь.
Там, на родине, - лёд из-под снега,
и с холодным расчётом - любовь.
Занесло же как ветром оттуда
и носило до самых югов…
Я – княгинею киевской буду.
И убийцею ваших богов.
За морями телушка – полушка.
Дорог ныне провоз-перевоз.
Да! Я Игоря-князя за душу
провезла! Но не в этом вопрос.
Я, как Ксения князя Тверского,
как Февронья Петра, - дождалась!
Провезла, привязав… Это к слову.
Вам зачем летописная грязь?
Ко двору ли пришлась? Я не знаю.
Не крестите крещёных словцом.
Мне «Фике», Катерина Вторая,
с пониманием смотрит в лицо.
Принимайте, славяне, хозяек:
мы – врастём! Будет тело одно.
Будет Русь и Россия… Нельзя ли
не влезать в мою душу на дно?!
Что ж, хотите? – Скажу так, как было.
А потом, хоть суди, хоть ряди.
Я – любила! Я мужа любила
до физической боли в крови!
И, когда моей лады не стало
среди ваших древлянских голов,
сердце – съёжилось, стало металлом.
Это женщинам ясно без слов.
Вам, язычникам, зычным невеждам,
не понять никому: не прощу!
И за встречу на Небе, - надежду! –
окрещусь и других окрещу.
Я могла бы крутить Византией,
император - не придурок Мал! -
но сказал он: готовьте пути ей!
Пусть уходит, как знает сама!
Я же – к сыну вернусь. К Святославу.
Он такой же, как я, «славянин»…
Приравняли к апостолам? Браво!
Как хотите. Кой чёрт. Хрен один.

МАЛУША.

Отец разбит. Мы – жалкие рабы.
Кому древляне, а кому – друиды.
В своих лесах оставили обиды,
ведь нужно жить! Ох, поворот судьбы!
Мой Святослав – не промах. Крепкий муж.
Что ж, мой отец – убил его папашу.
И, может, в этом было счастье наше.
Иль наше горе? Мало ли Малуш?!
Муж мечется, как пардус, по земле.
А я – храню ключи моей свекрови…
Смешалось – всё! Родство скрепивши кровью,
впредь ни о чём не буду я жалеть!
Мой сын в меня умом своим пойдёт.
А в бабку – будет хитрым и жестоким…
Уписывает щи за обе щёки, -
ах, солнышко моё! Моё дитё!
Владимиру я всё ж – родная мать!
И чем бы Ольга не прельщала внуков,
главнее – материнская наука!
(Свою б кровинку чаще обнимать!)
Он – будет князь! Хоть мать его – раба,
тишайшая и скромная Малуша.
Дитё моё, прошу тебя, послушай:
нам невозможно корни оборвать!
Они стожильны от родных дерев.
Искоростень ночами часто снится…
Я, ключница и вечная черница,
средь стен чужих страдаю, замерев.
В Переяславце – блага и плоды,
и дань, и кладь – во власти Святослава.
Он – князь! Он – прав! Имеет право права.
А я – никто. Ничто мои труды.
Прости, мой сын. Ты за меня снесёшь
ещё обид и бед - что воз с поклажей.
И пусть тебя не подведет однажды
славянский меч или варяжский нож.

ВЛАДИМИР.28 июня.

На то и буря, чтобы крыла мглой,
сшибала наземь сухостой и сучья.
Есть для всего, для малости любой
в природе и судьбе - особый случай.
Где Ярополк? Отобран отчий край,
заветы бабки и любовь Рогнеды…
Продумана и сдвинута игра,
что начата по-рюриковски дедом.
А случай – был! Свернуть к своим богам
или податься по магометанам…
Но бабкина муштра тем дорога,
что скоро Русью всей - к хоругвям стану!
Был русский стан на полосы разбит:
вот Новгород, вот Коростень, вот Киев…
Но я – добьюсь Рогнедовой любви,
переступив чрез правила людские!
Убью её братьёв, её отца!
Я, Ольгин внук и умный сын Малуши,
я доведу задумки до конца.
Потом потомки будут сказки слушать.
Я отомщу за эту рабью кровь!
Владеть – так миром! Я не будь Владимир!
Дрожи, Рогнеда! Вот твоя любовь,
средь мертвецов! А я – царю над ними!
Я позже замолю свои грехи.
Богов сменю. Ведь это очень просто.
Ты плачешь, Анна?! Что же, мы – лихи,
и собираем дань на всех погостах…
Поплачьте, жёнки! Так же выла мать,
мешая кровь древлян к крови варягов.
Я – нарожу сынов. Руси - на благо.
(А может, иго?) Боле что имать?!
Ах, да! Крестов наставил Анастас!
Он сдал мне Корсунь. В руки город предал.
Вот, христиане, отчего все беды, -
предательство! Спаси же, боже, нас!
А Перуна – к ручью! Я так решил.
Пусть сам себя, коль бог он есть, спасает…
Знакомо что-то… Гречески писанья -
по расписанью для моей души!
Я замолю и свой, и бабкин грех.
За умерщвлённых Русью днесь святою…
Вы, люди, - пешки в княжеской игре!
Я – солнце красное! И бабки Ольги стою.

РОГНЕДА.

Отдайте сына! И ни слов, ни слав,
ни грозных, ни дурных – вовек не надо.
Мой милый мальчик, славный Ярослав,
мне в жизни ты лишь радость и отрада.
Всю жизнь я твоего терплю отца,
убийцу (Полоцк знает!), не «святошу».
В себе, с собой ношу я эту ношу
и ненависть приемлю до конца.
…Отдайте сына! Только десять лет
ему всего лишь! Младость пощадите!
Я – мать, Рогнеда, - будущих событий
родительница в Киевской земле.
Сын, знай, что сила - лишь рождает власть.
Удержит власть лишь хитрость и порука.
я, может быть, дождусь когда-то внуков…
Тебе бы только выжить и не пасть
в бою…Будь яр! Будь яростен и смел!
Ты – отомстишь. Я знаю, это будет.
Отец твой – зверь. Но при большом уме.
Я знаю то, о чём не знают люди.
И ты, мой сын, в помин моей души
монетой той же отвечай злодею…
Научишься. Как Новгород умеет.
Ты всё сумеешь… Ясик, не спеши,
побудь со мной хоть несколько минут.
Увидимся ли, свидимся ли, милый?
Мне крест нести, как Анне, до могилы
и проклинать сей город и страну,
все эти земли, что лежат в крови
и братских боен видели немало…
Я слишком много видела и знала.
Не знала только счастья и любви.
…А мог быть Ярополк твоим отцом…
Мой Ярослав… Но не помог Ярило.
Будь мудр, - я говорю и говорила.
И не всегда вставай к лицу лицом.
А подлецам – и ядом поделом!
Отцов, как псов… Хоть княжеского рода.
Но мать – одна. Стань славой для народа.
Что солнце красное!? – Спустилось и зашло.

ИНГИГЕРДА.

Славянка, что ль? И все мои сыны –
такие ж, как у Анны и Рогнеды.
Так вот откуда на Руси все беды:
князья своей не любят стороны!
Что Русью движет? – Ненависть к отцам,
презренье к матерям и жажда власти.
Так вот откуда на Руси напасти
и времена разлада и конца!
Я, из варяжских северных принцесс,
не так глупа, как мнилось Ярославу.
Славянка, что ль? С меня пошёл процесс.
Разбавим кровь и бешеные нравы.
Ещё не раз к варягам побегут…
Среди потомков скифов и сарматов
я весь свой век укореняюсь тут,
сыта здесь буду и вполне богата.
Сюда, тевтонки! Не ходить с мечом,
так вовремя сюда пришлите дочек!
Мой мудрый муж согласен, между прочим…
Как за стеной, я за его плечом.
Малой и колченогий? – Не беда!
Я по уму всё рассудила здраво.
Отец – король. Муж – князь. Я – молода.
И это мне даёт на что-то право.
В истории забиты все места
согласно сплетням летописцев давних.
Но это – вам виднее и забавней,
тому, кто будет фолиант листать.
Так вот: убить иль просто раздробить?
И рассуждаю я по-женски просто:
хоть кроем землю коркою погостов,
и мне своей не изменить судьбы,
но всё же кровь – значительная вещь!
В ней и характер, и историй залы…
Олег, норманн, ваш князь, был зол и вещ,
и я, норманка, с Русью жизнь связала.
Сыны потащат в гнёздышка свои
земель богатства чернозёмных этих…
Знать, не напрасно прожила на свете
я, Ингигерда. Гордо. Без любви.

ЯРОСЛАВ.

Иметь детей во множестве – кошмар.
Всё эти бабы: девки или жёнки…
И так вокруг гульба и напряжёнка,
и – нате! – получайте «божий дар»!
И сам я пострадал от «братских уз».
Как волки грызлись мы со Святополком.
Да только что, скажу вам, в этом толку!
Весь мир в междоусобицах загруз.
Нет, лучше уж монетой, чем ножом.
Ешё лучшее – третьими руками…
Напоставлял я за границы жён,
моих лазутчиц ( это между нами),
и наделил всех сыновей, кажись.
Ну, что же вам опять неймётся, братцы?
Как невесома эта штука – жизнь,
чтобы всю жизнь собачиться и драться!
Я Мудрым стал не сразу. Путал грех.
Хотелось воли полной и достатка…
Остался я один из братьев всех.
Прости, Мстислав. И спи в могиле сладко.
Борис и Глеб? - Нет, не моя вина!
По глупости погибли и по дури.
Куда сбежать бы от кошмаров сна?
В чём был я прав? А в чём набедокурил?
Мне отпустил грехи Илларион.
Не смерд и не холоп, но столь мне тяжко!
«Закон и благодать» - то лишь бумажка.
С хвалебным словом лезут на поклон:
мол, храм построил, книг при храме – тьма…
Но я-то знаю: в мрамор если лягу –
всё разлетится к чёрту! И варягам
уже не вставить больше нам ума.
Лишь Всеволод (кажись, четвёртый сын) –
благословен, как Рюрикович, мною…
Ох, что же будет за моей спиною
с моею Русью…Ох, конец один…

МОНОМАХ.

С восьми годков посажен на коня.
Женился рано на английке Гите.
И столько в жизни перенёс событий,
что вряд ли вы забудете меня…
Одна лишь шапка – полный эксклюзив!
Но в битвах и походах что в ней толку?
Врёт в Киеве Путята Святополку.
«Солёный бунт»…Еси на небеси…
Придётся Переяслав бросить мне
и в Киеве держать свою дружину.
Судьба моя – дорогами чужими
подолгу рыскать в дальней стороне
и половцам подчас напоминать
кто есть хозяин в половецких плясках…
И даже в жёны сыну без опаски
младую дочку ханскую отдать!
Единым махом обрублю концы.
Не ведаю ни устали, ни страха.
Имела Византия Мономаха, -
и Русь теперь веду я под уздцы.
Влади – мир… Но владеть ли миром? Что ж,
«поганые свои» - ведь тоже люди…
Нет, Русь меня наверно не забудет
за мой нравоучительный долбёж!
Сыны мои, имейте божий страх.
Знай, не теряй, присматривай без лени…
Я поучаю на сто поколений
вперёд. И это, други, не игра.
Последняя попытка - быть страной!
А не набором кольев для забора.
Русь позабудет, - нет! - меня не скоро.
И – будет Русь!…Но вот какой ценой?

КРИСТИНА. МАЛФРИД. ИНГЕБОРГ. ЕВФРОСИНИЯ. ИРИНА.

Кристина – шведка. Всё из тех кровей,
что по-варяжски нам ума вставляли.
Вот – две её дочурки, куклы, ляли.
Все в кружевах от попки до бровей.
И каждая – не шведка, но княжна
и внучка – да! – их деда, Мономаха.
Такой расклад. И девочки без страха
глядят на Киев. Это – их страна.
Зовётся кратко и понятно: Русь.
А девочек по-чудному назвали:
Малфрид и Ингеборг. Я не берусь
найти их в святцах имена… Едва ли.
Одну за шведского пристроят короля,
другую прочат в датскую сторонку…
Но это - тоже русские девчонки,
глядят на Киев, хнычут и гулят,
или гуляют, первый шаг проделав
по вотчине отцовской…Как дела?
Наследницы престола и стола,
носительницы княжеского тела?
…А вот ещё достойная картинка:
На пару лет лишь позже, но лежат
в пелёнках сёстры – Фроська и Иринка.
У этих тоже русская душа.
Во стольном граде нос в пелёнки прячут.
Судьбу не поменяешь, чёрт возьми…
Да, видимо история иначе
распорядиться не могла детьми.
Венец и династические браки…
Их, полукровок, тот же ждал черёд.
Так кто же русский? – Борзые собаки.
Да и у тех есть помеси пород.

 ПЕРУН
(перевод с украинского из Г. Половинко)

Тяжёлой трухлявой дубовой колодой
сплавляют меня по Днепру.
И сила - силюща на кручах немого народу
не крикнет: - Вернись же, наш бог, наш Перун!
И сила - силюща на кручах немого народу
не скажет надменному князю: - Верни!
А только в холодную чёрную втупились воду,
в днепровскую воду, где я, да камыш, да челны.
Тащили меня, пока в реку не кинули, охнув.
И руки умыли, вздохнув с облегчением: - Ох!
А князь на коне усмехнулся и шутит: - Ну, бог с ним.
А бог не со мною. Я сам ведь пока ещё бог.
Мне льдина ко лбу притулилась, зловеща и люта,
пристану ли к берегу, - вновь отпихнут, как тогда…
Молчите вы, люди, и я не завидую людям.
Чем так онеметь, пусть уж лучше уносит вода.
Глазницами в небо, на сивое небо взираю.
Кому помолиться? – Ну, разве себе, - никому.
Я зла не держу, и тебя я, мой князь, понимаю.
Тебя, мой народ, мой предатель, понять не могу.
Так вы говорите, что правда у вашего Бога,
его вам за кислою пазухой князь ваш привёз?
Ведь вам всё равно, одного ли просить иль другого,
лишь только б исправно возил вас Туда перевоз!
Меня провожает лишь пух лебедей над Почайной,
да гуси гогочут, да волки споют иногда…
Ну, кто же со мною? До моря, со мною отчаясь?
Никто. И ничто.
Только я… и века… и вода.

       ***
       «Три полосы, как шрамы от трезубца
       мне старый куст оставил на щеке…»
       Г. Сусуев
Упала русь у края возле моря.
Даждь-бог с Перуном, как огонь и дождь.
На то князья, друг с дружкой чтобы вздорить, -
не я тебе, так ты мне «фейс» набьёшь.
До гопака, хоть гопаньки, - далече.
Трезубец – не гарпун, но вилы в бок.
Дорвался княжить, - голову на плечи,
а не качан, не чайник. Что, слабо?
Украдкой укради времён развязку.
Сильвестр иль Нестор, выбривай хохлы!
И временную летопись из связки
растаскивайте в разные углы!
Мы – жили-были, а теперь – отдельно
кто жил, кто был, кто вороньём кружил,
кто вдрызг ударом поражён смертельным,
кто на трезуб наматывает жил.
Упала Русь. Распалась на уделы.
Римэйки. Бандуристы. Гусляры.
И ничего, Перуне, не поделать.
И нечем даже, Дажде-боже, крыть
Между собой устраивая распри,
традиции истории блюдём,
на свете белом проживаем наспех
с очередным оранжевым вождём.
Ну, нет на нас хазар и печенегов!
Мы в диких танцах погрязаем сплошь.
Но, слышите, - затачивают нож
На игорей, мстиславов и олегов.

***
       «Несусь на них, таких же кареглазых.
       И знаю, что они - лишь часть меня…»
       А. Косогов
Тмуторокань. Редедя. Кровь касогов…
Мстислав немудрый вытирает нож.
История застыла у порога,
И ни черта в ней, боже, не поймёшь!
10-й век, и Киев с Ярославом
мудреет с ликом Спаса на крови,
и русский бог языческого нрава,
- Убей! – благословляет, - И живи!
Возьми богатство: землю, дань и жёнку,
потом по-братски погоняй братка…
Мочи касогов! Дальнюю сторонку
тмутороканью прибери к рукам!
…Се, благородно, богородно в мире!
Убийство и разбой восходят в раж.
Прости, Косогов! Спи в своей квартире!
Чего теперь уж, кареглазый наш!
В Чернигове, в гробах святого Спаса,
который век не замолить грехов.
Наш Бог на нас глядит с иконостаса,
осатанев от водки и стихов.

***
На Ольмином дворе, на Щековице - кости.
И здесь – борьба за власть, убийства древний прах.
Вы – миру не князья! Князь – Сатана! И бросьте
захваливать себя на киевских буграх.
Знать, в черепе змея не зря, призрев Олега,
шипела и ждала: когда ж приедет он?
Хоть столько лет прошло и прошлогодних снегов,
но и поныне «Власть – убийственна!» - закон.
Он убивал и сам, Олег, - за власть радея, -
Аскольд и Дир лежат, - прижались чужаки…
Змеёй укушен тот, кто сам был в роли змея,
убийца и хитрец варяжеской руки.
Был Вещим? Это всё лишь похвальба и враки,
что распирали дух в Олеговой груди…
Сжимают кости рук для справедливой драки,
чтоб мстить за всех полян, князья Аскольд и Дир.
На Ольмином дворе их погребли, как надо.
И моют кости им не люди, а дожди.
Земля же – стерпит всё! Ей только дайте ладу.
Пусть землю не клянут. Клянутся ей вожди…
Хоть тридцать лет греби, хоть прозябай четыре, -
но следующий князь придёт во тьме, как тать.
И нечего ловить в подлунно-клунном мире,
и нечего хотеть, считать и почитать.
У каждого свои и берега, и беды,
и войны, и враги… Одно – лишь боль да смерть.
Вдруг выползет змея, - предав земле победно
всё то, что вам дала лихая круговерть?
Мать городов встряхнёт, как камни, кости ваши…
Дела или тела, - всё перемелет в тлен…
И что потом о вас потомок дошлый скажет
на Ольмином дворе, на Киевой земле?

***
О, горе побеждённым! Это ясно,
как божий день! Какие в том права –
кровь проливать, гноить себя напрасно
и слышать густо-гнусные слова!
Древлян, полян измешивая роды,
на побегушках в греки из варяг,
из стран суровых северной природи
принять князей… И лобызать их стяг…
Быть побеждённым – не имеешь права?
А если сталось так, то что сказать?
Неужто, жить – нельзя, и лишь отраву
пора принять, навек закрыв глаза?
Ведь всё одно: засудят и умоют,
чтоб дни–деньские лгать сквозь толщи лет!
Глянь, после драки – машет больше вдвое
корявых рук. Но только толку нет.
Отстреливают тех, кто был не с ними,
кто шёл не в ногу, бился головой…
Так втопчут в грязь, что не отмоешь имя,
от пятен не отчистишь облик твой.
И перепишут летопись, как надо.
И беспардонно вас же оболгут…
На небесах сподвигнете награду.
А на земле – преступник вы и плут.
Судить всегда ведь легче издалече,
где ясно, кто есть кто. Кто – друг, кто – враг.
Хоть не бывает мудренее вечер,
но это легче - осуждать с утра.
Когда и вправду – «з погребу видніше»,
и безопасней врать, перечеркнув
историю, найдя в ней чище ниши,
переписав в ней строчку не одну.

***
И всё дробим, дробим, - уделы вяжем,
чтоб утереть когда кровавый пот…
Чтоб мерить на сажень, аршин – по-княжьи –
всё, что осталось…В том числе – народ.
Опричь себя, любимого, не видя
вкруг ничего и никого порой,
быть празднословом… Сатана, изыди!
Не наигрались что ль твоей игрой?
По прутику весь веник растащили,
и чем теперь подместь подмётный сор?
Все жития, хождения и были -
мы позабыли. Мёд истёк с усов.
Не намотать на них историй пряжу.
Хоть орд и морд прошлася Русью мгла,
но ничему не научила в раже,
да и чему нас научить могла?
Владеть собой – попросим вновь варягов:
порядка нет, хоть земли велики…
Меняем цвет своих славянских флагов,
свои хоругви – режем на куски.
Меч Агрика и сагайдаки – спрячем.
Куда подальше, чтоб соблазн изжить.
Как грек Гомер, Боян наш - был незрячим,
пел, как кобзарь, про ту ж дрянную жизнь.
Поэтому покается Каяла
и, замышлений больше не тая,
Рось ко Днепру прижмётся речкой малой,
как половчанка к резвости коня.
Сын Игоря дочь Кончака целует,
а мы всё делим, делим… И вразнос
собой торгуем исподволь и всуе,
национальный вывернув вопрос.
От Святослава и от Мономаха
до наших дней нам рознь глаза слепит.
Но божьего в душе уж нету страха.
И здравый смысл, как память, в бозе спит.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ.

Мы начинаем променад,
которому во благо – лихо,
где божий сад, где чёртов ад,
где еле обозначен выход,
где вера глупая сама
нас опускает на колени,
где тёмных тюрем терема
на улицу бросают тени.
Мы начинаем дни конца.
До нас их вдосталь начинали.
Благодарим за всё Творца
и К, чуть меньшую чинами.
Который век начнём с потех:
в гробах лежать и ждать Мессию.
Загнали на уголья всех
русь Киева и русь России.
Древнееврейский алфавит
страшенно, бешено успешен,
не почкой, черенком привит
в язык языческих черешен.
Хоть око вырвано моё
и зубы – все - повыбивали,
я верю в мелкое враньё,
но – никогда! - в обман обвальный.

ВОЗВРАЩЕНИЕ.

Нагородили город из дорог,
домов огромных и дворов-колодцев.
Кто смел – тот съел! Кто смог, тот свой порог
приколотил, забив места под солнцем.
Столичным псам завидую почти,
но город свой на ваш не променяю.
Привыкла старину и старость – чтить,
но этого в моём хватает крае.
И, на краю разверзнутых небес,
под грохот уезжания, по-русски,
спрошу: где ваш дремучий чёрный лес,
где дышат горки и влажнеют спуски?
Ведь, ныне, нацепляв везде крестов,
вы чудотворство в тиражи пустили.
В духовности, до духоты пустой,
косятся на метро автомобили.
Ни хрен, ни редька. Всё одно горчит.
И, подчиняясь брошенному клику,
вы ищите, всё потеряв, ключи
в исконном, русско-киевском, великом.
И ваш Владимир, на ветру сыром,
в который раз все принципы меняя,
(кумир ли, идол?) – смотрит, как метро
поверхностно ползёт на Днепр трамваем.
Налево, вправо – всё одним-одно,
куда грести: к Америке ли, к Польше…
Я – уезжаю. И смотрю в окно:
над нашими лугами - неба больше!

БУРЯ В ЛУГАНСКЕ.

Вещает гром – дождь где-то недалёко.
Нашествие. Пришествие. Налёт.
Мой город, перепуганный жестоко,
в ладони листьев по-плебейски бьёт.
Внезапных молний золотые змеи
кусают земли, - те, что им видны.
Все прячутся и прячут, что умеют,
что успевают спрятать до «войны».
Артподготовка всех небесных воинств.
Противник зол и в бешенстве могуч.
Не колесница, целый бронепоезд
несётся в прорубь бесконечных туч.
А вдруг потоп? Конец шального света?
Что ныне грому громко предвещать?
Я, Господи, спрошу: - Зачем же это?
Ведь ты умеешь верить и прощать.
Останови ретивых полководцев.
Ты помудрел ведь с ноевых времён.
Гляди, твоя армейщина несётся,
такая же, как наше вороньё.
В забитый край, где не хватает хлеба,
по праведные души не спеши.
Люблю твой дождь, живую помощь неба,
дающую, по крайней мере, жизнь!
Люблю твой дождь. Не Дух святой, попробуй
соединить два «Н» и «О» - в одно!
В ретортах божьих человечья злоба
становится нелепой и смешной.
В круговоротах дерзко, неумело
отпущенный навёрстываем час…
Отбой. Мы в этот раз остались целы.
Но повезёт ли в следующий раз?!

***
Под дробный пристук каблуков
подробно высмотрю детали:
каков же город ваш, каков
во всей красе фундаментальной?
Я опасаюсь многих лиц,
столиц не праздную тем паче,
куда со всех краёв земли
сбегают люди за удачей.
У нас грязюк своих полно,
но кисели хлебать пристало
тому, кто падает на дно
иль кто ползёт на пьедесталы.
Битком набитая людьми,
как перегруженная тачка,
столица благоволит им,
бросая страждущим подачки.
А мы живём, сухарь жуём, -
больная человечья свора,
провинциальное старьё,
и стонем под своим забором.
Не вышли мордой в имидж ваш!
И под облезлой штукатуркой
не верим в макияж, визаж, -
раскраску боевых придурков.
Сорваться вдруг и в никуда –
увы, не каждому охота.
Когда-то молодых судьба
гнала в походы и в полёты.
Теперь шагов далёкий звук –
в прошедшем времени, в тетради…
Но до сих пор меня, мой друг,
как на чужбине, - лихорадит.

***
Иллюзия сытости.
Иллюзия занятости.
Себя упрекаем
в своей неприкаянности.
Живём, удивляясь
гульбе и скаредности,
одни – из богатства,
другие – из бедности.
Нет света в туннеле.
Нет света для поросли.
И, допинг вливая
для счастья и бодрости,
куда-то бредем…
Так куда же нам деться,
чертям продавая
и душу, и сердце?
Привыкли к болезням,
обманам и фокусам,
в кормушки ли лезем
давлеющим нонсенсом,
иль бродим наощупь,
глумясь и отчаясь,
никто ни за что
толком не отвечая.
Факиры колдуют
над нашею музыкой,
толкают впотьмах
животами обрюзглыми.
Мы – слепы. Мы в склепе.
Спустите штандарты.
Поклёпы нелепы.
Нас нету на карте…

***
Когда ж вы наедитесь плоти?
Когда же вы напьётесь крови?
С заботой о своём здоровье
вы «кендюх» собственный несёте
и направляете по миру
свои немыслимые жерла…
Вы – экстраверты, вы – вампиры,
стяжатели и «людожеры».
На десять жизней жрёте, что ли?
На золотом и с золотого -
вы упражняетесь. Не боле.
Не догоняя до простого.
По головам, ногами в зубы –
до облаков вам не добраться,
хоть подхалимы дуют в трубы,
изображают гром оваций.
Здесь те, кого вы обобрали
и те, кому сожгли дорогу.
У боговыданных скрижалей
вас не отмоют, слава богу.
Хоть стройте храмы, ройте ямы
и оправдания ищите –
ворам, мошенникам и хамам
не повернуть к себе событий!
Пусть вы сметливы и богаты,
но «жаба» - вас же и задушит!
Когда-то жили меценаты,
и те отдали богу душу…

***
О, жулики, пройдохи, проходимцы,
мошенники, воришки, шустряки…
Сторицею вам кормится с традиций
нелёгкой государственной руки!
Ваш жуткий подвиг – будто пыль под прессом.
И тесно от рогов и от копыт.
Как будто в мире лишь одни "одессы",
избитый приблатнённый колорит.
И мзду мутузя по вагонным полкам,
по рангам и чинам – наверняка,
с товарищем моим, как будто с волком,
под дурачка валяем дурака.
Всю живость нрава и моток извилин
расходуя за свой насущный хлеб,
я с юмором, наскоком - не осилю
пространство для обиженных судеб.
Мне с ними выть, сбивать до крови ноги.
Матёрого не вычислят враги.
Не хочешь быть голодным и убогим, -
сам убивай! А не вослед беги.
Лукаво щёлкнуть за собою дверью…
Ещё один есть проторённый путь:
найти того, кто сможет сдуру – верить!
Такого же, бродягу, - обмануть!
И, улыбаясь над своим злодейством,
всех переврать на встречной полосе…
Не всё ещё погрязло в фарисействе.
Но на подмостки вышагнут не все.

***
Возвращаюсь в свою «тюрьму»,
я и там проживу неплохо.
До последнего дня и вздоха
покаяния не приму.
Одинаков мой мир везде:
в ритме счастья и лихолетий,
в яром месиве злых людей,
на булыжниках междометий.
Трудно выстоять здесь одной.
Привыкаю. Хоть где-то рядом
как реакцией бьёт цепной
на крутине полураспада.
Я не верю, что гибнет всё,
что копилось, жило годами.
Пусть провинция нас спасёт
и, как нацию, оправдает.
Накрываем прощальный стол,
хоть уже ничего не будет,
хоть давно проживаем в долг
у грядущих веков и судеб.
Среди нас, незамужних вдов,
беспардонно и бесполезно
ставить идолов из кусков
показательности железной.
В этой жизни не как в игре,
и тюрьма и сума бывает.
Нужно людям друг друга греть,
раз идеи не согревают!

***
В общественном транспорте жизнь изучайте!
Такую, как есть. Не как в книжицах будет.
В домашнем уюте домашнего чаю
приятельски примут приятные люди.
Но здесь, в толчее приутюженной, в шуме,
в движеньи, брюзжаньи, гуденьи и гаме
живёт квинтэссенция, зуммер безумий;
случается что-то, случается с нами.
Вот слой нашей жизни: от корки до корки.
Здесь зиждется серость больших полушарий.
Здесь пар выпускают стервозно шестёрки,
здесь шмыгают, здесь шаромыжат и шарят.
Пустые карманы – и те берегите,
в себя не впуская ни глупость, ни злобу.
На фоне других планетарных событий
катился автобус, катился автобус.
Сигналил он обществу голосом трубным.
Ругались, шарахались, падали люди,
не зная, что хамство и грязная ругань –
одно из опаснейших в мире орудий.
В общественном транспорте – общества срезы,
его полигоны, углы и скрижали…
И тащится, тащится куча железа.
А мы уезжаем…Куда уезжаем?

***
Прорвалось солнце в прорезь сизых туч
по-детски безобидно, бестолково.
Так лето шлёт прощальный светлый луч,
как доброе напутственное слово.
И, перепутав осень и весну,
зацвёл каштан на площади сенатской.
Нахально кисти в охру окунув,
не хочет день сжиматься и сдаваться.
И, павших листьев ворох вороша
в промокших парках, улочках и скверах,
Луганска оголтелая душа
не принимает возраст свой на веру.
И жить спешит. Как прежде, жить спешит,
шумит, звенит и тонет в шуме этом.
Есть в городах подобие души,
невольно обращённое к поэтам.
Прорвалось солнце. И асфальт блестит.
И лица улыбаются смелее.
Есть в осени порог. Итог пути.
И втопленные в сень её аллеи.
Здесь дышится печальней и свежей,
и холод обнимает зябко плечи…
Спускайтесь вниз из ваших этажей!
На почве, пусть неровной, нервам легче.
И, как подарок, солнца теплый всплеск!
Так хорошо ловить его в ладони.
Здесь город мой, как заповедный лес,
из солнца весь! И оттого – бездонней.

***
Спросонья – пронестись по улицам!
Догнать! Попасть! Дойти! Найти!
С утра здесь парочки целуются,
девчонки просят подвезти.
Цветы владеют переходами,
круглогодичные цветы…
Здесь народились меж народами,
здесь ходим рядом - я и ты.
Не снисходя до визгов транспорта,
свои лишь джоули спустив,
здесь ересь дикая – безпаспортна,
как тёрто-приторный мотив,
здесь рынка шумное базарище
с утра грохочет и кипит.
Здесь «господа» и здесь «товарищи»,
и вечный к жизни аппетит.
Мой город! Мой ли? Мой же улицы!
И прошлых празднеств сор мети!
Пока ещё в тебе - целуются.
И есть куда с утра идти.