1
Женщина по имени Завтра
держит в зубах заколку для волос
и не спеша укладывает волосы как ей нравится,
и заплетает последнюю косичку, и сворачивает ее кольцом,
и скрепляет заколкой где нужно,
и поворачивается, и говорит нараспев: Ну и что?
Моя бабушка, Вчера, умерла.
Ну и что? Пусть мертвые остаются мертвыми.
2
Двери были из кедра,
А филенка из золота,
И девушки были прекрасными,
И двери скандировали, и девушки пели:
Мы – самый великий город,
самый великий народ:
ничего подобного не бывало.
Двери качаются на сломанных петлях.
Струи дождя рассекают воздух там,
где прекрасные девушки играли и двери скандировали:
Мы – самый великий город,
самый великий народ,
ничего подобного не бывало.
3
А раньше было вот что.
Сильные мужчины возвели город
и собрали народ,
И они платили певцам и женщинам,
чтобы те распевали: Мы – самый великий город,
самый великий народ,
ничего подобного не бывало.
И в то время как певцы пели,
а сильные мужчины слушали
и хорошо платили певцам,
довольные тем, как идут дела,
были крысы и ящерицы, которые слушали
... и единственными слушателями теперь остались
... крысы... и ящерицы.
И черные вороны
кричат: «Карр, карр»,
собирая ветки и грязь,
чтобы построить гнезда
над словами, вырезанными
на дверях, чьи панели из кедра,
а филенка – из золота,
и где прекрасные девушки пели:
Мы – самый великий город,
самый великий народ:
ничего подобного не бывало.
Единственные певцы теперь – вороны, кричащие: «Карр, карр»,
И струи дождя плачут на ветру в проемах дверей.
И единственные слушатели теперь... крысы... и ящерицы.
4
Лапки крыс
пишут на порогах;
иероглифы крысиных следов
выбалтывают генеалогию крыс,
и тараторят о родовитости,
и бормочут о породе
дедушек и прадедушек
крыс.
А ветер кружится,
и пыль на пороге кружится,
и даже письмена крысиных следов
не говорят ничего, совсем ничего,
о самом великом городе, самом великом народе,
где сильные мужчины слушали,
а женщины пели: Ничего подобного не бывало.
_______________________________
Carl Sandburg. Four Preludes on Playthings of the Wind
1
The woman named Tomorrow
sits with a hairpin in her teeth
and takes her time
and does her hair the way she wants it
and fastens at last the last braid and coil
and puts the hairpin where it belongs
and turns and drawls: Well, what of it?
What of it? Let the dead be dead.
2
The doors were cedar
and the panels strips of gold
and the girls were golden girls
and the panels read and the girls chanted:
We are the greatest city,
the greatest nation:
nothing like us ever was.
The doors are twisted on broken hinges.
Sheets of rain swish through on the wind
where the golden girls ran and the panels read:
We are the greatest city,
the greatest nation,
nothing like us ever was.
3
It has happened before.
Strong men put up a city and got
a nation together,
And paid singers to sing and women
to warble: We are the greatest city,
the greatest nation,
nothing like us ever was.
And while the singers sang
and the strong men listened
and paid the singers well
and felt good about it all,
there were rats and lizards who listened
… and the only listeners left now
… are … the rats … and the lizards.
And there are black crows
crying, “Caw, caw,”
bringing mud and sticks
building a nest
over the words carved
on the doors where the panels were cedar
and the strips on the panels were gold
and the golden girls came singing:
We are the greatest city,
the greatest nation:
nothing like us ever was.
The only singers now are crows crying, “Caw, caw,”
And the sheets of rain whine in the wind and doorways.
And the only listeners now are … the rats … and the lizards.
4
The feet of the rats
scribble on the doorsills;
the hieroglyphs of the rat footprints
chatter the pedigrees of the rats
and babble of the blood
and gabble of the breed
of the grandfathers and the great-grandfathers
of the rats.
And the wind shifts
and the dust on a doorsill shifts
and even the writing of the rat footprints
tells us nothing, nothing at all
about the greatest city, the greatest nation
where the strong men listened
and the women warbled: Nothing like us ever was.