Светлой памяти великого русского поэта Ивана Баркова.
I.
Я был не самых честных правил:
грешил порою чересчур.
Немало за собой оставил
я безутешных умных дур.
Они утешились, и скоро.
Им слезы не туманят взора.
Ну, что ж, тоскуй иль не тоскуй,
а в жизни бабе нужен ***!
Всё упирается в сношенье
(и в этом прав, бесспорно, Фрейд),
а слёзы, клятвы, уверенья,
любовь, мечты - всё это бред...
Так думал некогда и я.
Простите мой цинизм, друзья!
II.
В романе этом Вы найдёте
свободной мысли широту
в ея безудержном полёте
через запретную черту
морали строгой аскетизма,
столь свойственной социализму.
Здесь ханжеству даем мы бой
в сатире едкой, часто - злой;
мещанству, всякой дряни прочей
в романе нашем места нет.
В нем торжествует Правды свет -
долой стыдливость многоточий!
Нет слов хороших и плохих,
а есть свободный, вольный стих.
III.
Мы все любили понемногу
кого-нибудь и как-нибудь:
поглаживали чью-то ногу
и целовали чью-то грудь.
Но выше похоти подняться
немногим удавалось, братцы!
А большинству - так никогда.
В том не вина их, а беда.
В том недостаток воспитанья
сказался и моральный гнет.
И нам подчас недостает,
увы, элементарных знаний
в вопросах многих половых.
Непросто разобраться в них!
IV.
Мы жить не можем без обмана -
он нам как воздух, как вода.
И лгать мы начинаем рано,
и не кончаем никогда...
Мы обмануть спешим любимых,
ещё любя иль не любя,
но этим лишь неумолимо
обманываем мы себя...
Неправд, различнейших по рангу,
немало сочинил я сам.
Они, подобно бумерангу,
в конце концов вернутся к нам.
Лишь вздох последний подытожит
обманов многих наших цепь,
и в жизни обмануть не сможем
мы только старость, только смерть...
V.
Итак, приступим. Познакомить
Вас с героиней наших дней
(и тем начать о жизни повесть
и о любви) хочу скорей.
Лукерьей мать ее назвала
(за это и зарезать мало:
ну, надо ж, право, так назвать!),
годов от роду двадцать пять;
На месте всё: бела, стройна,
не кривобока, не бельмаста.
Тугая грудь вздыхает часто,
а по прозванью - Пупкина.
Чудных фамилий ведь не счесть,
живи, брат, с той, какая есть!
VI.
Когда ей стукнуло тринадцать,
она уж женщиной была.
Был четкий цикл менструаций,
во сне упругие тела
пред ней кружились в хороводе...
В короткой юбочке по моде,
идя двором, она не раз
ловила взгляды жадных глаз.
Там было все: арбузны груди
и нос, как обух топора.
"Ей бабой стать давно пора -
в округе говорили люди -
и не таких уже ебут!".
Ан глядь - Мудищев тут как тут!
VII.
Лука Мудищев всем известен,
мне повторяться недосуг.
Он - расхититель женской чести,
подружек многих верный друг,
растлитель и души, и тела.
Любая с ним в постель хотела!
Себе известность он снискал
под жуткой кличкой "целкодрал".
Огромным волосатым членом
он женщин в трепет приводил.
Одну так до смерти убил
он этим членом, как поленом.
Вот Вам Мудищева портрет -
таких теперь в помине нет!
VIII.
Однажды он, завидев Лушу,
позвал ее на сеновал.
Там стал трясти ее, как грушу,
за груди нежные хватал,
потом в ужасном возбужденьи
он слился с ней в совокупленьи.
Она сомлела вся под ним.
Горячим семенем своим
он оросил младые бедра.
Потом семнадцать раз чихнул,
потом немного отдохнул
и вновь за Лушу взялся бодро.
И так - раз десять без труда...
Да, были люди в те года!
IX.
Увы! Недолго счастье длилось:
однажды ночью из ружья
(такое дело приключилось!)
Луку прикончили мужья -
рогатых два дегенерата
(их обесчестил он когда-то,
верней, не их, а ихних жен)
пальнули дробью, и сражен
тот, кто еще недавно Лушу
сжимал в обьятиях своих...
Он дернулся, потом затих,
послал проклятье злому мужу,
скатился с Луши и с тоской
бессильный член зажал рукой.