Тупик. Слово сильно похожее на молоток.
Неподвижность застывшего взгляда в нём ощутима,
вклеенный в воздух звук, замёрзший звонок,
погибшая от остановки времени пантомима.
"Тупик" - фонетически даже беспомощный слог,
в нём так и слышен короткий оборванный стон,
безнадежность опущенных рук, подкошенных ног.
Взвод курка и щелчок осечки. И, как питон
свернувшийся, на старых петлях ржавый замок.
Так и видится мрачный проулок, облезлые стены,
нездоровым чахоточным светом асфальта кусок
освещён фонарём с донкихотовской каской, дождь непременно -
и во всё это взглядом упёрся, как тростью в песок,
пораженец дороги. Устало вздымается грудь,
на безвольных плечах мокрый плащ, головою поник.
И в глазах отражается долгий томительный путь,
что закончился здесь.
Точка.
Осечка.
Тупик.
Или вот, ты когда-нибудь слышал северный ветер?
Нет, не тот, что воет в трубе, когда жарко в избе,
а когда в белизне пространства безжалостно светел
и смертельно далёк лик луны? Когда словно в тебе
сконцентрировано всё живое, что было на свете?
Ты брошен, как камень, в сводящем с ума постоянстве,
в бездонный, колючий и жёсткий омут снегов,
и круги от тебя не расходятся - нет берегов,
круги сбегаются к сердцу, как будто в пространстве
ты заноза. Ты вещь, за которую было бы взгляду
зацепиться. И ветер - насвистывающий диагност.
Над тобой он смеётся до слёз, до икот, до упаду
(твоего, разумеется) свой творя холокост
наоборот - не сожжение, а затвердение жертвы.
Глумясь над неловко подвёрнутою ногой,
залязгает перед лицом ледяным оркестром,
любуясь чернеющей в тон пространству щекой.
И зрачок мутнея, как на морозе мутнеет водка,
различит последним усильем заснеженный лик
провидения, и попытается харкнуть глотка
проклятие. И не сможет.
Точка.
Тупик.
У тупика много имён, нет никаких определённых начал,
у тупика, как у спрута, много щупалец-дорог.
Видел я полуразрушенный шаткий причал,
на котором та женщина, словно тоски изваянье,
постарела за целую жизнь ожиданья.
Сорок лет заломленных рук, глаза, уставшие шарить по горизонту...
Ожидание - не ошибка, тоска - не порок,
смерть - просто для веры приказ отступать по фронту.
А за несколько тысяч миль, в портовом дрянном кабаке,
выколачивая дешёвую трубку об смятый каблук,
он, так и не став капитаном, внимает шарманке.
Ладонь что-то ищет на поседевшем виске
и временами сжимается, словно поймав в кулаке
мысль, неуместную в матросской пьянке:
пожалел... пожалел тогда денег на алую парусину...
да и не алая она была, а скорее - бордо...
А теперь, вот - вози в Ливерпуль древесину,
до скончания дней.
Жизнь - бесконечная "собачья" вахта,
в темноте волны лижут скулы бортов,
очень хочется спать и не хочется думать о ней.
Беспросветно всё, сыро и тяжело, как намокший швартов...
Но нельзя же менять паруса просто так, с бухты-барахты?
Что подумают люди, да и вообще...
И вообще.
И вдруг он встаёт и, порывшись в потёртом плаще,
кидает на стол пару монет, и, не требуя сдачи,
сквозь вечер портового города,
наполненный шумом, запахом моря, тоски, неудачи,
ветром и смертью, криком боли и голода -
сквозь всё это тенью скользит он, спешит к торговым кварталам.
Скрипнула дверь торговца сукном, хозяин в поклоне
мелькнул в освещённом окне,
пинком разбудил задремавшего сына,
заверховодил авралом...
А вскоре Каперна была разбужена криком мальчишек:
"Смотрите, смотрите - алые паруса!"
О, бедные боги мои, не читавшие книжек...
Сошедши на берег, не обращая внимания на голоса,
пройдёт по сухому песку, оглянется нервно,
и станет ждать. Ждать, как она.
Ночь упадёт на город. Холодно. Скверно.
Тишина... Тишина...
А утром старик отведёт его за руку, как ребёнка,
на берег иной, на тихий залив океана смерти.
Он, ощутив вместо сердца испуганного котёнка,
прочитает на монументе:
" АССОЛЬ"
и чуть ниже:
"Здесь покоится Женщина. Ей было дано ожидание свыше.
На этой земле оно завершено.
Мы все будем ждать встречи с тобой.
Всем суждено..."
Это всё, что осталось на тверди от жизни.
Это точка, которой оканчивается молитва,
посланная к той бесполезной отчизне,
что именуется небом. Острая бритва
смерти пришедшей давно
полоснула, настигла его только теперь...
Какая ирония! Нет, мне не смешно.
Но смотреть столько лет на закрытую дверь
и, наконец, взяться за пыльную рукоять,
чтобы застынув от боли на месте стоять,
обнаружив, что дверь заварена насмерть -
это ирония жизни. И стоит он - старик,
лёгкий ветер коснётся волос,
готовый принять и разнесть отчаянный крик,
и не дождётся. Он замер - ответ на вопрос:
чем была твоя жизнь?
Точка.
Осечка.
Тупик.