Когда отшумят повседневные страсти,
является вечер под маской льстеца,
по-свойски приветствую мастера: Здрасте,
отведаем вместе сухого винца!
Он цедит сквозь губы заката полоску,
морщинит задумчиво тучами лоб,
потом, подымив, бьёт щелчком папироску
и светится искрами матовый свод.
Я лезу в его потаённый кармашек
за словом, там свалка, ну форменный хлам
из фантиков, чеков, билетов, бумажек,
а вечер смеётся: Раскладывай сам.
Тогда, как в лото, достаю по порядку:
любовь, макароны, горнило, часы,
вагоны, морковь, голова, мыло, тяпка,
погоны, молитва, корона, усы.
Мотив не понятен, тасую упорно,
меняю занятно местами слова:
погоны к вагонам, морковь к макаронам,
молитва к любви, а к усам – голова.
Но мыло не прёт, хоть и скользко, в горнило,
а тяпка разбила часы пополам.
Я к вечеру: Ты намекни только, милый,
как правильно их растолкать по местам.
Но льстивый зевает лениво и в спячку,
меня раззадорив, упал на бочок.
Один продолжаю словесную скачку –
была б голова и моркови пучок.
Сначала любовь со следами короны,
потом и вагоны, где мыло, часы,
горнило, погоны и вот – макароны
да тяпка под старость, молитва в усы.
Устало валюсь.
Но словесные шашни
по швам расползались в ночной тишине:
любовь прорастала морковкой
на башне
часы шли в горнило с молитвой
в ответ
погоны усы макаронили тяпкой
вагоны неслись в никуда…
вечер с тряпкой
тёр мылом корону – польстить голове.
РЕЧИ РУЧЬЯ
Под прессом желтеющих в памяти лет,
под гнётом бессонных ночей
бежит, пробиваясь на брезжущий свет,
ручей
одиноких речей.
Поить бы ему корешки умных трав,
пыльцой покрываться,
журча,
но он извивается, словно удав,
себя измотав сгоряча.
Бормочет, глотая занятно слова,
невнятно
по абрисам снов:
скала, человек, кипарисы, волна,
сомнения, буря, любовь.
Так, будто заилилось русло под ним –
зигзаги кругов тут и там:
луна, вдохновение,
запахов нимб
с полынью густой пополам.
Хрустальное небо сплетает венок,
к нему отражением льнёт,
а он меж каменьями,
словно зверёк:
разбег, наслажденье, полёт,
падение, брызги
да блики, как ртуть…
Смыкается бурая падь.
Ему бы в отдушину моря нырнуть,
но где же её отыскать
под прессом желтеющих в памяти лет,
под гнётом бессонных ночей…
Резвится, пророчит
(возможно, и нет –
кто скажет?)
чуть слышно ручей.
***
А вы стихи писать пытались йодом?
Немного щиплет и дурманит запах,
поскрипывает спичка одиноко,
выскакивают буковки в заплатах,
бледнеют строчки, не дойдя до края,
ожогом знойным снова возникают.
Злодейка-ночь, окурком боль вонзая,
скрипит зубами и скорбит, вздыхает.
А йода нет - пойдёт и кровь густая,
не зря сочит и требует пол царства!
Стекают строки, боли исцеляя,
и медный привкус на губах - лекарства.