Маше и Мише
А вот те зима! Декабрь – вырожденец.
Солидарно вопит за стеной младенец.
Борис Леонидыч правит страницы:
Спрятать чернила и материться!
Где-то отчаялся ждать начальник.
В кухне ворчит и плюётся чайник.
Кот, к радиатору прирастая
пузом, точно Сибирь к Китаю,
периодически скорбно мявчит
родине исторической. Значит,
помнит - генетики не соврали.
В Египте пращуры зимовали.
Манна запаздывает. Буксует.
Перед окном календарь пасует.
Прочь, не высматривай неотложки.
Что тебе манна, раз нету ложки?
Чайник полезней окна намного.
Что-то в чайнике есть от бога.
«Талифа куми! Я те протухну!
Встань и иди! Причём – на кухню!
Но опасайся в начале холла,
продуктового морга – холо-
дильника. Он не приносит счастья!
Сыр эксгумируй и возвращайся!»
Не кипятись. А то выпью пива.
Что, на плите тебе сиротливо?
Вот так и мне перед тетрадкой.
Злой, издёрганный лихорадкой,
чиню разборки своим фонемам,
консилиум над сосновым големом -
пациент не мертвец, но и не живчик.
Главврач насвистывает мотивчик,
больно Шопена напоминает.
Анестезиолог «пора» роняет.
Вдох, другой – и уже не слышно
ни грохота пушек, ни Харе Кришна.
Реверберирует голос тонок:
«Какой талант!», « Какой подонок!»,
«Несносен, чудовище!», «Мастер слова!».
И ни тоннеля, ни света снова,
досужего слога и ни по делу.
Напоминаю себе Акеллу.
Напоминаю коту святого
чудотворца, защитника крова.
Чайнику напоминаю паству.
Этакую прелюдия к яству -
холодильнику. И землице
мнюсь любовником с коим слиться.
И только небо не называет
до поры. И не взывает.
И не клянчит свечу, монетку.
Не подсовывает таблетку.
Ни спасения, ни изгнанья,
ни исхода, ни наказанья
не подарено небесами.
Только шёпот: «Давайте сами».
Только видит насквозь, рентгеном,
будь ты бронником иль поленом,
будь ты Машей, а хоть и Мишей,
бардом с протекающей крышей,
шутом гороховым с гармошкой -
видно насквозь, как на ладошке.
Будь ты царь, будь золотарь,
а всё едино - смертна тварь.
Смертна, прозрачна. Нехитра.
неприглядная изнутра.
Хоть, с точки зрения комара
человек и не умира,
но патанатомы говорят,
обозревая лежачий ряд:
«Человек – это гордо звучит!
а выглядит мерзко. Ну, хоть молчит».
И я такой же в своей норе.
В этом глумящемся декабре.
Вот и кривится брюзга рот,
вот и мёрзнет задохлик кот.
И только буквы кивают мне
и щурится неба кусок в окне,
когда я шепчу, разбирая хлам:
«Я понял. Я попробую сам»