ПО ВОЛНЕ МОЕЙ ПАМЯТИ
Запись двух бесед А.Г. Ракова и И.М. Ольшанской, состоявшихся на радио «Град Петров».
1.
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, дорогие братья и сестры! Православное издательство «Сатисъ» приглашает вас на встречу с книгой. У микрофона заведующая редакцией Ирина Михайловна Ольшанская. Дорогие друзья, у нас сегодня в студии наш гость, наш автор — Александр Григорьевич Раков. Здравствуйте, Александр Григорьевич!
— Здравствуйте, досточтимая Ирина Михайловна, здравствуйте, дорогие радиослушатели.
— Я надеюсь — и даже уверена в том, что имя Александра Григорьевича Ракова не нуждается в особом представлении. И сегодня мы не будем говорить ни о газете, которую Александр Григорьевич много лет успешно возглавляет, — я понимаю все трудности редакторского дела. Мы не будем говорить о том, что сейчас происходит в обществе, в стране… Мы будем говорить о книге, о той книге, которая только что вышла, и с выходом которой я вас, Александр Григорьевич, здесь, в студии глубоко, от всей души, от всего сердца поздравляю!
— Спаси Господи! А я считаю вас, Ирина Михайловна, полноправным соавтором этой книги.
— Спасибо. А теперь я расскажу нашим дорогим радиослушателям, о чём я вспоминала по дороге на студию, о нашей первой встрече с писателем Раковым. Александр Григорьевич позвонил в издательство сам (он хорошо знаком и с Андреем Виловичем, и с Олегом Анатольевичем Казаковым) и предложил вернуться к сотрудничеству. Я, как заведующая редакцией, ждала этой встречи. Ждала с робостью: мы ещё не были знакомы лично, хотя газету я очень любила и люблю сейчас, считая её серьёзной, по-настоящему церковной, далёкой от дешёвых сенсаций, от сиюминутных тем. Газета спокойная, в ней очень много глубины и правды. Александр Григорьевич при первом же появлении удивил своей открытостью, своей настоящей радостью, — радостью потому, что эта первая встреча, по сути, была залогом нашей дальнейшей работы. Так, Александр Григорьевич?
— Я очень боюсь, Ирина Михайловна, как бы наша передача не превратилась в выражение взаимного почтения. Я вас искренне уважаю как профессионала, и искренне люблю по-братски, как христианин, и благодарен Богу за то, что Он свёл меня именно с вами. Я боюсь, что, — учитывая мой характер, — с другим редактором у нас ничего бы не получилось.
— Но почему я так начала разговор? – не для того, чтобы хвалить вас и в ответ слушать ваши добрые слова. Я бы хотела, чтобы мы сегодня говорили именно о книге, и начала с радости, потому что для меня каждая книга, её появление, её явление миру, встреча с автором, — человеком, который приносит эту книгу в мир, — для меня подлинная радость. И нашу первую встречу я вспоминаю именно потому, что она мне принесла радость встречи с человеком, который по-настоящему верует, который болеет душой за всё, что происходит вокруг. Сложный человек Александр Григорьевич, — никто этого не скрывает, сложный автор, — но пять книг мы с ним вместе сделали, и вот сейчас вышла новая книга «Повторение пройденого», и я уже получаю первые отзывы…
Вы знаете, нельзя всегда ждать только похвалы. Дело ведь не в этом, дело в том, чтобы книгу услышали. Вот наша — и ваша — задача: чтобы со страниц книги с нами говорила человеческая душа, ваша душа. И именно поэтому я пригласила вас сегодня в эту студию: с моей точки зрения, желание каждого, кто берёт в руку перо, — самое простое: он хочет, чтобы его услышали. Господь даёт ему услышать что-то, о чём надо сказать. Иначе — я уверена – книги не рождаются. А эта книга, последняя, «Повторение пройденного», написана в том же жанре, что и предыдущие: в необычном, но уже знакомом нашим радиослушателям жанре — «былинки». Эта книга, как мне кажется, для вас особенная, — может потому, что она пока последняя. Угадала?
— Мне трудно судить… На выставке «Православная Русь» у нас приобрели сто сорок книг, — приходится выступать ещё и в качестве продавца… И меня даже упрекнули в том, что в начале книги «Повторение пройденного» я привожу письма читателей, — в основном письма положительные. Приходится объясняться, что рекламы книги нет – за исключением сегодняшней встречи, пожалуй… Пользуясь возможностью, я благодарю «Град Петров» и епархию за предоставленную возможность. Трудно приходится с распространением книг. Я должен сказать вам, что в России выходит ежегодно 110 тысяч книг – не только православных, а вообще всяких. Вы представляете, какой это Монблан? Да и православных книг сейчас море разливанное, в чём вы могли убедиться на последней выставке «Православная Русь»…
— Предыдущая ваша книга, — четвёртая, изданная в «Сатисе, «Знаки припоминания», — вышла только-только, год назад. Но вы сразу же принесли в редакцию новую книгу. Откуда в вас этот новый творческий импульс? Что для вас эта новая книга? Почему — «Повторение пройденного»? Что в душе вашей, Александр Григорьевич, заставляет вас вновь и вновь писать?..
— Я могу разделить моих читателей на две категории. Первая, это та, которая, прочитав мои пять книг, считает, что они познали меня до конца, и при личной встрече, хотя мы не знакомы, раскрывают объятья и кричат: «Саша! Я рад тебя видеть!», — на что встречают неожиданный отпор с моей стороны и бывают разочарованы в моей ничтожной личности. Вторая категория читателей обращается ко мне письменно, например с вопросом: «Александр Григорьевич, разве можно в вашем возрасте (а мне 61 год, чтобы вы знали) быть таким откровенным?» Я вкратце постараюсь вам объяснить технологию написания былинок.
Всё дело в том, что мы с вами носим в душах своих массу грехов, — это не великое открытие. От больших грехов мы избавились довольно быстро, в начале нашего воцерковления: они на нас давили, они нас очень мучили, — но, как говорят старцы, большие камни скатываются с горы легче. Однако в душе, в глубине её осталась масса крохотных камешков разной величины. И Господь по Своему милосердию не выкатывает на-гора (простите уж за это шахтёрское выражение) все наши грехи, грешочки, грешищи сразу, — Он выносит их по одному, чтобы мы имели возможность их рассмотреть, понять ту опасность, которую они несут в себе… Ведь иногда и от крохотного греха очень трудно избавиться…
И у меня происходит такой процесс: я совершенно забыл, допустим, о каком-нибудь детском грешке, совершённом в четырёхлетнем возрасте… Я, например, не заплатил сапожнику, который залатал мой резиновый круг для плавания, — и совершенно забыл об этом (ну, вы представляете, сколько лет прошло!). Я не был крещён в детстве, я вёл разную жизнь… Прожить годы — не просто. Не зря говорится: для того, чтобы прожить обыкновенную человеческую жизнь, нужно обладать достаточной смелостью. Так вот, через много лет выползает в памяти этот грех, — казалось бы, ничтожный. Он мучает меня… Я пытаюсь запихнуть его обратно, в глубины забвения, но он не даётся… Всплывают детали, о которых я напрочь забыл. И пока меня Господь не засадит за стол и я не опишу со всей правдивостью этот маленький грешок четырёхлетнего мальчишки Алика Ракова, груз с меня не спадёт. Я не знаю, почему так происходит. То же самое и с другими былинками.
Дело в том, друзья мои дорогие, что никого лучше, чем себя, мы не знаем. Это с одной стороны. С другой стороны, смею утверждать, что мы сами себя знаем плохо, потому что не занимаемся исследованием собственной души. И вот когда у меня начался этот процесс (не без воли Божией, я думаю, которая меня подтолкнула к этим трудам), я с ужасом и с удивлением узнал, что чем глубже погружаешься в себя, тем больше грехов и всевозможных ошибок открывается перед тобой.
Это, конечно, не исповедь, — то, что написано мною в «былинках». Во-первых, память — штука поразительная, она имеет привычку лгать: она стирает плохое и оставляет нам хорошее. Это очень хорошо, иначе мы не смогли бы с вами жить. Но, тем не менее, я отметаю обвинения в том, что я-де хочу покрасоваться перед читателем. Поверьте: написать о себе плохое достаточно трудно. Попробуйте, возьмите лист бумаги… Вокруг никого нет, никто не наблюдает за вами… Попробуйте-ка подробно написать о каком-нибудь своём грехе, о котором не знает никто, кроме вас самих, — и наверное, вы поймёте меня лучше.
Сам механизм появления на свет «былинки» таков: садишься, пишешь, и после того, как написал, получаешь некое облегчение, — а затем мучительно ждёшь, когда же прилетит следующая «былинка».
— Спасибо, Александр Григорьевич. Меня это и поразило с самого начала, когда вы принесли первую книгу. Мало того, что человек садится и берёт на себя смелость написать о том, что тревожит, мучает душу каждого из нас, что мы зачастую сами от себя прячем. Ведь вы обрекаете себя на то, что всем станут известны ваши грехи… И эта степень открытости, — я бы её назвала небывалой искренностью… Почему она так меня поразила? Потому что в этом я не увидела – простите за такое слово – не увидела тщеславия. Ведь оборотная сторона открытости очень часто бывает желанием вызвать всеобщее восхищение… Да, ты говоришь о себе плохое, но следовательно вот какой ты хороший! — смог в таких вещах признаться!.. Случается в жизни подобное, правда, Александр Григорьевич?
¬— Да нет, Ирина Михайловна… Вообще без тщеславия творческих людей не существует. Это очень интересный для меня вопрос, не решённый до конца. Что же мне, садиться за письменный стол и специально говорить перед этим: «Сегодня я пишу без тщеславия!» Конечно, такого не бывает. Хотя я не тружусь над каждой «былинкой» — они маленькие, они рождаются в душе готовыми и очень легко ложатся на бумагу. Если же коснуться и стихотворной составляющей «былинок» (иначе они не были «былинками», а были бы «Записками редактора», как назывались первые три книги), — то, на мой взгляд, стихи расширяют, углубляют, видоизменяют пространство текста. Ведь поэт писал о своём, — а я подобрал стихотворение лишь по внешним контурам, по ассоциациям, чтобы оно подходило к «былинке» как бы вскользь.
— Я вас перебью, прошу прощения… Александр Григорьевич, мы говорим не только для тех людей, которые уже знают, что такое былинки, которые видели в ваших книгах соединение – с моей точки зрения, очень органичное – ваших записок и стихов самых разных поэтов. Мы говорим и для тех, кто ещё не открывал ваших книг. Поэтому я позволю себе сказать, что жанр «былинок» предполагает объединение маленьких авторских заметок, зарисовок, размышлений с чужими стихами, которые не механически прикреплены к тексту, а, с моей точки зрения, продолжают, углубляют, расширяют, дают новый оттенок тому чувству, той мысли, которая заложена в данной былинке.
— Вот ценное замечание. Я, как и многие из вас, дорогие радиослушатели, женат, у меня есть любимая жена, Валерия Михайловна. Она — простой человек, очень хорошая супруга, хорошая женщина… Почему я о ней сейчас вспомнил? Потому что каждую новую «былинку» я проверяю на ней. Вы же знаете отношение к поэзии последние годы: не до стихов стало людям. Это не 60-е годы, когда поэзия собирала стадионы, когда миллионными тиражами выпускались книги изумительных поэтов, когда было множество прекрасных литературных журналов. И в первой книге «Былинки» я — ещё очень робко — попробовал присоединять к тесту стихотворение. И только в конце «былиночки», — и не знал, что из этого получится!..
И я вам откровенно скажу: к моему огромному удивлению масса людей, прочитав «Былинки», (а я знал, что эти люди к поэзии равнодушны), словно не заметили, что там присутствуют десятки, сотни, тысячи поэтов. Стихи дают возможность читателю углубиться в собственные мысли. Человека где-то цепляет строка поэта, где-то, может быть, что-то моё. Он уходит в воспоминания, он возвращается свою в юность, он вспоминает свои ошибки, которые похожи на ошибки автора. Я уже не говорю о том, что это своеобразное возрождение, своеобразный — простите за громкое слово — памятник тем поэтам, которые лишь единожды были опубликованы в прессе. А все стихи, которые я использую, обязательно были когда-то опубликованы, — в крупных журналах или в мелких, не важно. Это и память поэтам, и их возрождение из праха.
— Я в качестве камертона к нашему разговору, позволю себе прочитать то стихотворение, которое вы вынесли на заднюю сторону обложки последней книги: «Как слепо мы все живём, как мудро мы все умираем, как тускло горим костром, как ярко золой мерцаем. Как часто мы ждём похвальбы, как редко – прощенья. Как рано идём по грибы, как поздно – к спасенью…»
— Это поэт Игорь Еремеичев… Позвольте, я ещё два слова добавлю на другую тему…
Я очень много писал о маме — после её смерти, случившейся в 2001 году… Дело в том, что это событие стало переломным в моей жизни. Кто-то обвинял меня в том, что я лицемерю, кто-то обвинял меня в том, что я пытаюсь использовать смерть мамы, как момент творческого самоутверждения… Но вам, как родным и близким людям, скажу: со смертью мамы ко мне пришло понимание того, что я утратил. Со смертью папы этого не было. Как мне сказал иеромонах Роман (Матюшин): «Родители – это наша преграда пред вечностью», — с уходом родителей перед нами сразу открывается вечность; и никто уже не поддержит нас за ручку, кроме Господа Бога. И чем больше я пишу о своей маме, тем больше я понимаю, что я пишу обо всех мамах на свете. И специально делаю подборки стихов о матерях: мне очень нравятся эти стихи. Они не имеют никакого отношения к моей маме, но они подобраны… я даже не могу вам объяснить технологию такого подбора. Идёт стихотворение или не идёт, принимает его «былинка» или не принимает… Почему оно, в конце концов, встаёт в текст?.. Но поверьте, стихов у меня собрано очень много: я литературовед по специальности, я умею это делать.
Одна женщина из Сибири однажды написала мне: «Как вы надоели с моей мамой! Я сама — мать шестерых детей, а вы мне всё о своей маме, о своей маме…» Вы знаете, больнее меня никто ещё не ударял! Ведь в своих писаниях я думал и об этой женщине!.. Может быть, у неё случилось какое-то горе, может быть, она сказала это не со зла… Но так обидно…
Не всегда можно понять автора лёгоньких, непритязательных на первый взгляд «былиночек».
Они не таят в себе никаких сложных сюжетов, они взяты из жизни. Хотя должен вам честно сказать: когда я читаю жене очередную «былинку», она меня часто останавливает: «Это было не так, не там, не тогда, это было немножко по-другому…» Но я уже говорил о памяти: память может нас очень здорово подвести… Происшедшее событие остаётся в нас, но может сдвинуться во времени, в пространстве, в оценке… Я спрашиваю: «Я тут не соврал ничего?» Она отвечает: «Ты тут себя показал немножко лучше». И это правда.
Книгу нельзя ставить на одну плоскость с автором. Всё равно, ни один человек, будь то хоть Жан Жак Руссо, автор знаменитой «Исповеди», до конца раскрыть себя не сможет и не захочет. Я никогда не опишу вам некоторых случаев, за которые мне стыдно, а, может быть, и тех, которые доставили мне радость. И слова Ирины Михайловны о том, что нет в «былинках» тщеславия… Ну, она ко мне очень хорошо относится… Тщеславие, конечно, есть, но, может быть, не так много. Может быть, я предпринимаю какие-то усилия, для того, чтобы вы не сказали мне в лицо: «Ты здесь бахвалишься своим грехом!» Страшнее обвинения для автора «былинок» нет и быть не может. Как на духу говорю вам: не бахвалюсь, — не могу не написать.
Батюшка, мой любимый духовник, отец Иоанн Миронов последнее время постоянно говорит мне одну и ту же фразу: «Пиши, я благословляю тебя. Пиши, покуда перо не застынет в твоей руке». Очень я был озадачен этой фразой, потому что раньше из батюшки приходилось вытаскивать, вымучивать благословение. Но теперь батюшка сам говорит: «Пиши, пиши, пиши и пиши!» Я скажу вам откровенно: с 2001 года я написал девять книг, не отходя от стола. Я безмерно устал, я опустошён невероятно. Ведь, дорогие мои, не забывайте, пожалуйста, что на мне пять газет, — это моё основное послушание Господу. «Православный Санкт-Петербург» должен выстоять, — сейчас финансовый кризис, у нас масса проблем в редакции — я не буду их касаться… А книга требует колоссального напряжения. Вы, может быть, спросите: «А когда ты пишешь?» Я вам отвечу: «Былинки» пишутся всегда». Я разговариваю с вами, а там, внутри что-то рождается, и сколько времени будет продолжаться этот процесс, я не знаю. Год наступит, когда эта «былиночка» потребует выхода, и заставит меня (а я не хочу, я лентяй) сесть за компьютер и овеществить то, что происходит в душе.
— Когда я сейчас слушала вас, Александр Григорьевич, я ещё раз убедилась в том, что книга – это и не исповедь, и не запись своих ошибок, это и не продолжение записок редактора в газете. Это даже, — простите, — не ваша ежедневная жизнь, хотя многие так и думают. Я ещё раз убедилась в том, что книга – это явление особого ряда. Это чуть выше, это – другое. И вот об этом другом, Александр Григорьевич, я и хотела бы сейчас с вами поговорить… Мы сейчас попытались дать прелюдию к самому главному, о чём мы ещё с вами будем говорить. Мы сейчас говорили об истоках творчества. Что является толчком? Сама жизнь, жизнь человека, который берёт в руки перо. И это мне кажется, для нашего времени очень важно. Вы профессионал (это я говорю не в качестве похвалы, а в качестве констатации факта) – и мне очень радостно работать с профессионалом… Таких книг, которые бы раскрывали душу человека верующего, на самом деле очень мало.
Сегодня в церковь приходят люди не святые, приходят люди, которые живут в нашем очень сложном мире, люди, не воцерковлённые с детства — как и вы, Александр Григорьевич, — люди, прошедшие свой горький путь до церкви, — как и вы… У каждого из нас есть свои потери, есть своя тайная боль, есть такие грехи, которые человек никогда не решится никому, — даже на исповеди — рассказать, и приходится тянуть этот воз на себе. Более того: у каждого из нас – мы редко об этом говорим, — есть свои сложности, внутри церкви существующие. Люди видят в храме какие-то вещи, которые их коробят, люди видят какие-то вещи, которые доставляют им боль, — и мы часто боимся об этом говорить. Так вот, почему мы в «Сатисе» снова и снова делаем очередную книгу Ракова: потому что он — человек, который всем этим болеет, всем этим живёт. У нашего читателя нет порой ни духовника такого, как Иоанн Миронов, он не знает порой, как переступить порог храма, как подойти к аналою…
И для него ваша книга как мостик: вы даёте человеку почувствовать, что он не один в своей боли, в своих грехах, в своих муках. Вы человеку даёте (об этом тоже не всегда говоришь) надежду, что он может прийти в церковь со всеми своими бедами, что его тоже услышат, он тоже выберется, как и вы выбрались из тяжелейших житейских обстоятельств. Вы держитесь, несмотря на свой характер, который хорошо в городе известен, на свою колючесть, на свою неудобность для многих и порой для себя, и для нашей редакции, и для своих коллег в газете. С вами трудно работать. Но вы держитесь, цепляетесь за веру, — извините за такое грубое слово, но это очень точное определение, — цепляетесь за духовника, чтобы он не оставил вас. Как вы сказали в одном из последних интервью, вы подпрыгиваете перед Богом, чтобы Бог вас услышал. Вот этой искренности и силы держания за правду, которая есть внутри вас, многим из нас не хватает. А в книге это есть. И человек, переживший, может быть, и разлуку, и смерть близких, а нынешняя молодёжь – и наркотики, и страсть винопития, — вдруг открывает книгу и видит, что человек может об этом и в книге написать. Вы в своей книге даёте обычному человеку возможность почувствовать: он не брошен. Вы когда-нибудь думали об этом, Александр Григорьевич?
— Дорогая Ирина Михайловна… Уже получается такой разговор – литературоведческий, что ли… Я не ставлю перед собой таких задач, дорогие мои!..
— Нет, ни в коем случае я не говорю про задачи. Я говорю о том, что получилось.
— Я не пишу на листе бумаги задачи, которые я хочу разрешить с помощью «былинки». К слову говоря, ни один поэт не знает, чем завершится стихотворение.
¬— Я об этом и говорю: книга получается больше автора…
— И главное, что я должен вам сказать совершенно откровенно: я не считаю себя воцерковлённым человеком. Я принял таинство крещения году в 1991, и медленно, с большим трудом, преодолевая свою лень, я воцерковляюсь. Надеюсь, что воцерковляюсь. И с помощью своих же собственных книг, в том числе. Если вы считаете, что я книги пишу для вас, дорогие читатели, то вы очень ошибаетесь! Эти книги, газеты предназначены в первую очередь для меня. Вспомните слова преподобного Серафимушки Саровского: спасайся сам и вокруг тебя спасутся тысячи.
Мы с вами не всё можем разложить по полочкам. Мы не знаем Промысла Божия о себе, о наших близких, о событиях, которые происходят вокруг нас. Помните слова апостола Павла, что сейчас мы видим мир, как бы сквозь тусклое стекло. Мы часто не понимаем связи и причин событий, хотя они непременно существуют. Очень часто мы не понимаем, что от нас требуют. Господь иногда открывает нам цели и задачи, которые Он от нас хочет, а очень часто Он и не открывает, относится к нам, как к малым детям. Это правильно совершенно. Он берёт нашу ладошку, он бережно ведёт нас по ступенькам, как в школе, потом отпускает немножко и смотрит: а ты можешь самостоятельно? Мне почему-то сразу представляется праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы: как Она поднимается по этим 15 ступеням… Точно так же и с нами, но мы можем кубарем скатиться с самого верха, а можем начать всё сначала, и не один раз, но в конце концов, если мы настроены на то, — а Царство Божие силой нудится, не забывайте, — мы одолеем и последнюю ступеньку. Может быть, это очень громко, простите меня. Мы никогда не говорили с Ириной Михайловной так глубоко: хотя мы общались много, но говорили приземлённей, и всё больше о деталях технических. Последнее, что я хотел бы сказать, касаясь этой темы: не соглашайтесь со мной. Не соглашайтесь — пожалуйста! — спорьте — пожалуйста! — приводите свои аргументы, имейте своё мнение. Но обязательно имейте его и не будьте теплохладными.
— Вот и возник диалог, Александр Григорьевич.
— Я не могу сказать, что специально провоцирую читателя. Просто бывают моменты, когда я ставлю сомнительные с точки зрения – не Православия, нет, — сомнительные, может быть с точки зрения нравственности вопросы, чтобы возбудить нашего читателя, который в последнее время стал очень вялым.
— Мне сейчас важно в этой передаче почувствовать, что у нас возник диалог: вы рассказали о том, как, с вашей точки зрения, рождаются «былинки», почему вы пишите, что вас тревожит, что мучает. Я попыталась сказать, что я в итоге слышу, — и как читатель, и как редактор. И я сказала вам то, о чём мы никогда не говорили: почему, с моей точки зрения, нужны «былинки» самым разным людям. Диалог возник у нас с вами, и, я надеюсь, с нашими слушателями и с нашими читателями. И самое главное – другое (это уже прелюдия к нашей следующей встрече): вы в своей книге раскрыли нам душу. Вы дали нам возможность почувствовать себя. Я говорила, что книга – это на ступенечку выше, чем обычная жизнь. Так вот и себя в книге, Александр Григорьевич, вы дали нам почувствовать, как человека более глубокого, как человека в чём-то более высокого, — не такого, какого знают люди, общающиеся с вами в жизни. Вы действительно человек известный, и ваш образ в Православном Питере уже сложился.
Дорогие друзья, откройте книгу, и вы увидите совершенно другого человека. Честно говорю! Это человек незащищённый, с детской душой. Это человек, которому больно от того, чего порой мы не замечаем. Это человек, который радуется тому, чего мы порой тоже не видим: лучику солнца, зелёному листочку, первому цветку, жёлтому листку, осенью лежащему в луже. Это человек, который, как и положено поэту, сохранил первозданность чувств к тому, что даёт нам Господь. Это мне очень и очень дорого. Я уже приводила в этой студии слова Виктора Шкловского, которого очень люблю: «Что такое искусство? – это возможность камень вновь сделать каменным», — то есть, вернуться к тому живому, что мы порой забываем. Вот об этом мы с вами и поговорим в следующий раз с вашего разрешения, Александр Григорьевич, — а пока, дорогие друзья, время нашей первой передачи истекло. Я ещё хочу в завершение первой передачи сказать, что книга уже поступила в продажу. Вы можете её приобрести в нашем отделе распространения по адресу: Большой проспект Васильевского острова, дом 1, где я всегда с радостью принимаю отзывы на книги, которые у нас выходят.
— Дорогие друзья, мы ведь не соперники с издательством, где мои книги выходят. Я получаю в качестве гонорара энное количество книг, и поэтому, если вы зайдёте в редакцию на улицу Бронницкая, дом 17, квартира 4 (это рядом с Техноложкой) – по будням мы работаем с 10 до 17, то вы тоже можете приобрести книгу по достаточно низкой цене. Спасибо, что были до конца с нами, что не переключили на другую волну, что послушали наши размышления.
2.
¬— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, дорогие братья и сёстры! Православное издательство «Сатисъ» приглашает вас на встречу с книгой. Мы продолжаем разговор с нашим автором Александром Григорьевичем Раковым, разговор о его новой книге. Как раз сейчас она вновь у меня в руках – «Повторение пройденного». Предыдущую встречу я считаю прелюдией нынешнего разговора, который для меня очень важен. Честно говоря, я его очень ждала.
Итак, мы говорили о том, что на задней стороне обложки стихотворение, последние строчки которого очень знаменательны: «…Как рано идём по грибы, как поздно к спасению». И дальше я позволю себе держаться этой лирической ноты и рассказать нашим радиослушателям, что для меня особенно дорого в вашей книге.
¬— Здравствуйте, дорогие братья и сестры.
¬— А сейчас я ещё раз порадуюсь первой стороне обложки книги Александра Григорьевича, где наши читатели увидят отрывочек из вашей школьной тетради …
¬— 1-в класса 148 школы города Москвы, на Хорошевке. Она и сейчас работает…
— Как учились, Александр Григорьевич?
— Учился вначале очень хорошо. Вы можете в этом убедиться: как красиво я выписывал цифирки!
¬— У многих ваших ровесников сохранились такие тетради, — а может, и не сохранились. Сейчас их приятно посмотреть. Но как ваше поколение красиво писало тетрадках!.. Эти первые ручки-самописки, ¬вы помните их? Эти чернила! Замечательные классы, наша красивая школьная форма! Пусть читатели тоже вспомнят все эти детали, — ведь это наша жизнь.
— Нужно отметить, чтобы не сбить читателей с толку: книга «Повторение пройденного», хотя обложка её и сделана по-школьному, но она вовсе не о школе, не о моей учёбе, не о десятилетних мытарствах и так далее. Просто такое название пришло… Почему? Ну, необъяснимы эти вещи… Оно мне понравилось, и на мой взгляд, соответствует сути этой книги.
— Более того. Мы с вами спорили: я хотела, чтобы на нижней части обложки были наши парты, в которых крышечки откидывались, которые хлопали с грохотом. Но наша художница Шкоровская, которая делает все ваши книги, — я считаю, что ей удаётся почувствовать ту щемящую глубину, тот нерв книги, — она настояла, (и мы с Андреем Виловичем послушались её), — настояла на том, чтобы парты были не школьные, а то ли университетские, то ли рабочие — трудно понять, — потому что это действительно книга не о школе. И потом, Александр Григорьевич, — вы сказали «Повторение пройденного»…
В общем-то, книга рассчитана на чуткого читателя. Я думаю, что наш читатель – чуткий, и он поймёт, что в этих словах «повторение пройденного» речь идёт не в школе, а о всей прошедшей жизни. Так?
— Одно могу сказать относительно обложки. Мне очень нравится верхняя треть с моим чистописанием, средняя часть, где есть моя фамилия и название книги, а над нижней частью, где расположены парты неизвестного происхождения, я ещё думаю.
— И я скажу нашим читателям, открывая им неизвестного Ракова. Вы знаете, Александр Григорьевич в работе удивительно покладист. Когда мы предлагаем ему варианты обложек, он пытается понять мысль художника. Ему не всё нравится с первого раза, — я это вижу. Более того: Александру Григорьевичу, как и всем нашим авторам, мы показываем и образец полосы, то есть, странички будущей книги. И если в первой книге Александр Григорьевич постеснялся сказать, что ему не понравился шрифт… (Я думаю, многих удивит это словосочетание «Александр Григорьевич стеснялся», ¬— но это так…) Но сейчас мы уже достигли той степени взаимопонимания, что стараемся слышать друг друга, — а иначе книга не получится.
Действительно, книга – это соавторство, это совместная работа автора и редакции: того, кто верстает и допускает ошибки, того, кто ставит иллюстрации – в данном случае фотографии, которых очень много в книге, и которые мы с радостью помещаем, потому что, как и стихи, они позволяют расширить пространство книги, воссоздать ту жизнь, над которой мы задумываемся, подходя к её концу. И вот эта возможность увидеть, а не только услышать автора нам очень дорога. Фотографии и родных, и близких Александра Григорьевича, и ваших любимых котов, которых я теперь тоже очень люблю… Да, это живые существа, которые рядом с нами, и которых мы порой по своей необузданной православной ревности очень часто забываем покормить, погладить лишний раз. И то, что вы этого не забываете – очень важно.
— Жанр «былинок», — поймите, дорогие радиослушатели – он позволяет очень широко использовать самый различный материал – не только свой, но и всякий материал, который автору понравился, и который ложится в книгу. Вот, например, раз уж мы заговорили о кошках, крохотный рассказ Владимира Николаевича Крупина — «Муська», очень трагический рассказик, — он тоже здесь опубликован. Меня обвинили в кошатничестве. Но, дорогие мои, я пишу не только о кошках. Я их люблю, и у нас сейчас живёт очередная пара подвальных котов… Но вот, что касается близких и родных… Я честно говоря, не верил, — простите, Ирина Михайловна, — что православное издательство рискнёт поставить в книгу главу о моём папе, Григории Ивановиче Ракове, написанную моим старшим братом Эдуардом.
Папа был военным, он прошёл две войны, он был коммунистом, он был награждён… У меня его характер, и я горжусь своим отцом. Я горжусь своими близкими. Мы все гордимся своими близкими, призывать к этому глупо, наверное, — и не надо стесняться, если есть возможность сказать что-то хорошее о близком человеке – о тёте, о дяде, о брате, о родителях особенно. Ни пугаться, ни стесняться этого не нужно. Они — наш безценный капитал, это они привели нас к Богу, — даже если они сами не пришли, один только механизм родительской любви — он всё равно приводит. Брат прислал мне свои детские воспоминания, — они приходятся на годы войны, на годы, которые папа провёл в Австрии в Советской Оккупационной армии.
Надеюсь, что они тоже будут опубликованы, хотя это, конечно, просто воспоминания ребёнка. И последнее, что я хотел бы сказать на эту тему. Я, как и вы, читаю святых отцов – тех, которые мне по зубам: не все они мне ещё доступны, к сожалению. Так вот, у многих святых отцов я встречаю мысль: «Записывайте свои думы, размышления, наблюдения, поучительные случаи», — а я бы ещё добавил: «Какие-то подслушанные выражения, меткие слова» – и так далее, и тому подобное. Ведь память наша очень изменчива, она нас подведёт в любой момент. Вы знаете, наверное, как это бывает: ночью или перед сном вам пришла в голову строчка, или даже целая строфа, а иногда целое стихотворение. Вы его запомнили, но по своей лености не захотели записать. Утром ваша память совершенно чиста.
Поэтому записывайте: то, что вы считаете мусором сейчас, будет безценным сокровищем для будущих поколений. Мы этого не понимаем. Трамвайные билетики, старый молитвослов, ваша поминальная книжица, — всё то, что мы храним в своих так называемых архивах. Это, собственно, не архив, — просто куча бумаг, старых фотографий… Со временем это приобретёт огромную ценность, — особенно, если попадёт в руки людей понимающих. А главное, берегите их для своих близких. Чужому, равнодушному человеку они неинтересны: если вы хотите расстаться с засидевшимся гостем, дайте ему рассмотреть альбом с портретами ваших родственников, — минут через пять человек найдёт предлог и вежливо откланяется. Поэтому эти наши фотографии, которые свалены порой даже не в альбомах, ближе всего нашим родственникам, нашим детям, которые сейчас ничего не знают, а потом заинтересуются. Говорю вам: надо оставить им документальные свидетельства нашего существования. Пишите записки для памяти, не бойтесь, что запятую не там поставите, или что жизнь была слишком простой, незаметной, рядовой. Пишите о своём пути к Богу. А может быть, вы ещё не дошли до Бога – пишите о том, как вы стремитесь к Нему, — это очень здорово. Это не для музея, повторяю, это для «музея» домашнего, это для ваших близких.
Я с таким интересом рассматриваю сейчас фотографии полузнакомых, малознакомых, незнакомых и вовсе неизвестных мне родственников; у меня появился такой жгучий интерес к прошлому – вы даже представить себе не можете. Это так познавательно, это так углубляет! Посмотрите, что происходит сейчас в России: мы знаем дедушку, — ну в лучшем случае, прадедушку, прабабушку, — на этом наше родовое древо как бы прекращает существовать.
Сравните это с Востоком. Вспомните Библию, посмотрите, до какого колена описаны там роды. На этом зиждется земля, — на памяти предков. А у нас города строят на кладбищах, на костях… И в Невской Дубровке ¬(я не могу не коснуться этой темы) в семь слоёв лежат солдаты, а на них построены шикарные коттеджи, — представляете, какая в этих коттеджах будет жизнь? Я вспоминаю один случай (отвлекусь сходу, как и в «былинках» делаю) – при вскрытии могилы Николая Васильевича Гоголя один писатель взял на память часть его ребра! И этот человек умер в страшных муках. Я не пугаю, я просто говорю: существует, должен существовать мистический страх, почитание могил наших предков.
Я и в прежние времена такие записочки я вёл. Мало, но кое-что писал даже в застойные годы, когда пьянствовал, когда работал на «Светлане», когда вся жизнь была в чёрном свете, — всё равно что-то пописывал, пытался, экспериментировал, меня тянуло к этому делу. Я ведь учитель, русист, литературовед, одним словом, гуманитарий… Так вот, записывайте, дорогие мои, записывайте не только грехи, ¬— записывать грехи, это здорово, когда идёшь с записочкой к батюшке, — но не ограничивайтесь этим. Писатели так делали.
Пришвина вот возьмём: такая глубина открывается в его отрывочных записях! Очень интересно Антона Павловича Чехова прочитать: как он проел все деньги на мороженом в Одессе, например. Это шутка, но люди живут простой жизнью, мы не можем постоянно витать на духовной высоте, постоянно находиться в богомыслии… Этого достигают монахи, этого достигают единицы, люди высокой духовной жизни. Не побоюсь сказать: мой батюшка может так. Но и его всё равно одолевают житейские заботы. Обратите внимание, по какой амплитуде мы живём в течении дня: от высокого к низкому, от покупки картошки к исканию Бога, от Бога — опять к домашним делам. Это — земная жизнь; и Господь прекрасно знает человеческое существо. Вы посмотрите, ведь Он на каждый грех находит свои особые вразумления. Одного он наказывает и наказывает без конца… Кстати, многие отвергают это, но я настаиваю: Господь наказывает часто. Вразумляет, наказывает, научает…
Одному Он очень суровое наказание находит за незначительный, казалось бы, проступок, а другого Он прощает. Завершу этот пассаж, чтобы не быть голословным: у нас в редакции провинился один работник, провинился очень серьёзно, — и я побежал к батюшке за советом. Я человек вспыльчивый, эмоциональный, — прыгаю перед батюшкой, весь красный, вышедший из себя… Говорю: «Батюшка, накажите его!!! Триста поклонов ему!» Я хотел даже больше попросить. А батюшка спокойно (он никогда не выходит из себя): «Нет, Сашенька, один поклон!» Я говорю: «Как, батюшка?! Он такое совершил, это не передать словами!.. Триста ему и ещё епитимью!» — «Нет, Сашенька, — один». И что самое удивительное: один такой поклон помог человеку осознать содеянное.
— Я рада, что вы услышали голос Александра Григорьевича, ¬— я и хотела, чтобы Александр Григорьевич заговорил, заговорил так, как он говорит в своих «былинках», чтобы мы услышали голос, душу, живое чувство. Спасибо вам. И ещё я рада, знаете чему? Сначала вы утверждали, что садитесь писать, когда душу цепляют ошибки, воспоминания о грехах. А сейчас в разговоре открылся второй план, для меня очень дорогой: это всё, что касается окружающей жизни, наших близких, нашей памяти, нашей истории, наших мелочей, наших трамвайных билетиков. А я как музейщик могу сказать, что это не только для наших родных важно. Последняя выставка, которую я делала в музее Блока – «Блоковские окраины в начале ХХ века». И знаете, что там было самым главным экспонатом, от которого было не оторвать людей? – трамвайный билетик начала ХХ века, билетик с того трамвая, на котором Блок ездил в Озерки. Вот деталь жизни. А есть ещё следующий план, следующий уровень: наши близкие, наши родные, вещи, которые нас окружают, наш мир –¬ ведь всё это нас учит любить, учит нас дорожить каждым мгновением.
Вот вы говорите, что день идёт «от Бога до картошки». Но ведь Господь благословил нас жить в этом мире, и мы должны нести такое послушание с любовью. Мы часто не дорожим этим мгновением, этими деталями, и даже не дорожим своими близкими. Вы знаете, до какой поры? Пока мы их не потеряем. Так вот умение дорожить тем, что имеем ещё прежде наступления этой печальной поры – это очень ценное умение.
— Позвольте, я уточню. Моя мама ушла почти восемь лет назад, а моя тёща, мама моей супруги Валерии – она жива. И вот какое интересное наблюдение я сделал: Валерия за эти годы так изменила своё отношение к маме!.. Хотя я иногда ругаю её, я такой занудливый человек, — но я очень рад в душе, что она часто ездит к своей маме, что она заботится о ней, что она покупает ей какие-то мелочушки. И я надеюсь, что немножко повлияли на это и мои «былиночки». Пусть немного, пусть только слабым толчком послужили… Ведь, дорогие мои, ни одна книга, ни одна газета, ни один журнал, даже самый-пресамый православный никогда нас не сможет воцерковить: это только Господь делает — через какое-то словечко, фразну… Вот оно коснётся вашего сердечка, и начинается этот таинственный процесс преображения.
¬— Спасибо, Александр Григорьевич. Но всё, что бы мы с вами ни говорили, о каких бы возвышенным предметах ни рассуждали, всё это было бы тщетным, если бы человек после нашей беседы взял вашу книгу и увидел, что написана она плохо. Это был бы провал. Я беру на себя смелость сказать, что книга, которую пишут с хорошими намерениями, должна быть и написана хорошо. Александр Григорьевич, я об этом вам никогда не говорила, —если бы этого не было, нельзя было бы и издавать ваши книги. Как бы мы ни относились друг к другу, какими бы душевными ни были эти отношения, всё-таки «Сатисъ» — это профессиональное издательство.
Но слава Богу, дорогие друзья, последняя книга, как и все предыдущие, написана очень талантливо. Рада сказать такие слова, потому что талант – это дар Божий… И при всех сложностях натуры Александра Григорьевича, о которых мы уже говорили, — а у нас с ним бывали и срывы, и отсутствие понимания, — мы всегда находили общий язык. И мы стремились к этому не для того, чтобы друг друга похвалить или ещё раз в чём-то уступить друг другу… Дело в другом: всё нужно стерпеть ради книги! В нашей работе книга была главной.
— Чего не сделаешь ради выхода книги…
— Книга — это главное. А как она написана? Я позволю себе прочитать маленький кусочек, просто чтобы не быть голословной. Это кусочек, Александр Григорьевич, который мне очень дорог, ¬— о смерти Малыша, вашего кота.
«Я завернул тельце кота, уложил его в коробку из-под обуви, а сверху накрыл красивой тканью. Слёзы душили, и впервые за шесть лет после маминой смерти я заревел как мальчишка. Потом зажёг лампадку и попросил: «Господи, я знаю, молиться за животных, как за людей нельзя. Но сделай, пожалуйста, так, чтобы Малышу было хорошо. Он ведь тоже тварь Божия и радости в наш дом он принёс много». Я так и не сумел закрыть огромные оливковые глаза Малыша. Может быть, это к лучшему».
Маленький кусочек, и я думаю, что в комментариях он не нуждается… Действительно Александр Григорьевич человек, который очень хорошо владеет словом! Может быть, это даёт ему возможность передать то, о чём мы говорили прежде. И главное, мне бы хотелось, чтобы наши радиослушатели этому поверили, чтобы они узнали совершенно незнакомого им человека, автора, Александра Григорьевича Ракова.
¬— Спасибо. Есть у нас ещё несколько минут?
¬— Есть чуть-чуть.
— Тогда эти несколько минут я хочу посвятить животным. Я уже говорил, что меня обвиняют в пристрастии к ним, — и ради Бога, пусть! Пусть обвиняют в любви к животным, это, наверное, в тысячу раз лучше, чем обвинить меня в ненависти. К слову говоря, я написал, что ненавижу охотников, и батюшка заставляет меня покаяться, но я пока не могу этого сделать. Так вот, дорогие мои, я много пишу о животных. Кроме всего прочего, я просто люблю их. Цель моих писаний — через отношение человека к животным показать самого человека: вы не думайте, что всё так простенько в «былинках», что автором ничего не продумано. Вы посмотрите, как мы относимся к животным!.. Это же наши братья! Мы, с лёгкой руки Сергея Есенина, называем их «братьями нашими меньшими». А я чем больше интересуюсь ими, чем больше читаю о них у Брема (да и не только у Брема), тем больше убеждаюсь – их жизнь намного сложнее, многообразнее, и – я бы не побоялся сказать — интеллектуальнее, чем мы себе представляем.
В своей гордыне мы очень многого не хотим знать. А может быть, Господь промышляет не только о нас, а и о тех, кто у нас под ногами, кого мы топчем тысячами, не замечая, кого мы специально давим из-за его мнимой мерзопакостности… Призывать к любви – безсмысленно, — но хоть вынесите зимой хоть крошечку хлеба: они же голодные!.. Я только один пример вам приведу: жизнь воробья в среднем продолжается четыре года, но живут они, как написал Виталий Песков, как правило, девять месяцев. Знаете, почему? Они просто не переживают первую зиму. Они же не бросают нас, не улетают в тёплые края, они остаются с нами, чтобы выжить… Вы посмотрите, как на душе хорошо становится, когда щебечут эти серенькие пташечки, эти комочки, к которым мы привыкли и не замечаем их. Они удивительные существа! Так бросьте хоть крошечку, вынесите пшена немножко, — а вам Господь поставит за это большую галочку.
— Всё это очень хорошо чувствуют и знают дети. Детям не нужно ничего объяснять: они животных — и вообще весь мир — чувствуют иначе, как-то ближе к сути, к тому, к чему мы пытаемся пробиться. И то, что в вашей книге есть это детское начало ¬— это для меня самое дорогое, что я открываю благодаря вам, Александр Григорьевич.
И ещё два слова – сейчас о «Сатисе», о нашем издательстве. В нашей редакции встречаются люди, которые, как один из авторов сказал, в другом месте руки бы друг другу не подали. Правда, Александр Григорьевич?
¬— Это так.
— И это самое главное, — мы не должны закрывать двери перед людьми, которые в силу своих разных взглядов, разных характеров порой ссорятся друг с другом, не понимают друг друга… Да мы все ссоримся, мы все порой не понимаем ближнего, — а почему? Потому что мы не умеем слышать друг друга, не умеем любить. Но мы надеемся, что есть такое место в городе, куда люди приходят не только для того, чтобы сдать свою рукопись, но для того, чтобы получился разговор, для того, чтобы была возможность друг друга услышать. И вот за это и я благодарю Александра Григорьевича Ракова, и Андрея Виловича Блинского, который идёт на этот диалог, на такой разговор. И я надеюсь, что ещё будет впереди много таких встреч, Александр Григорьевич. И последнее, то, что я должна сказать о нашем дорогом авторе. Есть редкое качество, которое мы очень ценим: Александр Григорьевич необычайно трудолюбив. И рукописи, которые он представляет к работе – это сейчас огромная редкость: всё подготовлено профессионально, тщательно, очень строго по отношению к себе и по отношению к слову. Это уже профессионализм. Говорю не в качестве похвалы, а в качестве рекомендации нашим авторам.
Дорогие друзья, я благодарю вас искренне, за то, что вы две передачи были с нами, за то, что, я надеюсь, принимали участие в разговоре. Пусть этот разговор будет продолжен, когда вы возьмёте книгу в руки. Все отзывы о ней мы будем рады принять. Я думаю, Александр Григорьевич прежде всего будет рад таким отзывам. Я благодарю вас, Александр Григорьевич, за то, что вы пришли сегодня сюда, за то, что в конце концов раскрылись, что, я надеюсь, и услышали наши радиослушатели.
— Дорогие мои! Ну, прочитайте вы меня, пожалуйста! Я вас очень прошу, почитайте, — а потом мы с вами поговорим. Это же трудно – слушать дифирамбы Ирины Михайловны. Для меня-то, не скрою, это приятно слушать, но вы же не знаете, о чём идёт речь. Почитайте. Не понравлюсь – больше не будете читать. Понравлюсь — быть может, принесу помощь вашей душе. Спаси вас Господи, дорогие мои, всего вам доброго, храни Господь!