"Доить котов – всегда некстати и не здОрово," –
сказал сюцай коту достаточно сурово,
(кот в это время мышь уписывал за бороду), –
"и было бы умней – приобрести корову."
Сюцай желал мышам добра и процветания,
а кот их потреблял, поскольку прагматичность
была его чертой, и от недоедания
он вес терял – как кот, как тело и как личность.
Сюцай кормил кота – и выпускал на улицу,
но местным грызунам ничто не шло на пользу:
кот уплетал омлет с грибами или курицей,
шёл убивать мышей – и возвращался поздно.
Сюцай любил кота – и строго не отчитывал,
хоть видел, что мышам приходится несладко.
Кот редко возражал, а пышность и упитанность
прекрасно шли – к лицу и к жизни распорядку.
А жизнь текла своим, весьма особым, образом.
Курчавились бобы, зима сменяла лето...
Сюцай кормил кота, а кот слонялся пО лесу –
и истреблял мышей, не следуя советам.
Но как-то раз лиса (а может быть, и женщина)
решила поиграть с котом в его же игры.
Кот прибежал домой хромая – и невесело
сел уплетать обед в тени плакучей ивы.
Сюцай принёс бальзам – и, смазывая ссадины,
ощупывал кота – и поучал попутно.
Кот смутно сознавал, что пользовался задним – и
седалищным – умом, притом – сиюминутным.
Сюцай ему сказал, цитируя Конфуция:
"Слова теряют смысл, как мы – свободу, котик."
Кот наконец-то внял увещеваньям куцым – и
с тех самых пор – мышей не трогал даже когтем.