Мы никогда, никогда не плачем,
мы молчаливы, как индейцы-апачи,
мы обладаем нюхом собачим
на ограниченный круг вещей.
Смакуем фразочку «ну ваще»
при удобном случае. Мы в плаще
нашили побольше глубоких карманов,
складируем там гуччи, армани,
кензо, чтобы быть готовым заранее
к нейтрализации ситуации
путём экстренной ароматизации.
Мы клавиши клацаем, смыслами бряцаем,
всё покупаем по скидкам и акциям,
мы склонны к пафосным прокламациям,
но осуждаем максимализм.
Дорогой алкоголь – это наш антифриз.
Прячем поглубже кривизну призм,
встроенных в наши телескопы.
Мы спецы по красивым попам, городским тропам,
путешествиям автостопом по европам
и по галактике. Мы на практике
испытали эзотерические практики,
да поразвесили по стенам фантики:
«Ты, обладатель сего, поперёк и вдоль
испытал на прочность земную юдоль,
и теперь если чудо случится – изволь,
не удивляйся, храни спокойствие.»
Мы не в курсе про небесное царствие –
не хотим показаться чёрствыми,
но нам, кажется, пофигу.
Мы хорошо поддаёмся обжигу,
но об этом молчок, никому ни гу-гу –
а не то найдётся ещё гончар,
поломает привычный репертуар,
и тогда придётся оревуар
помахать вышеперечисленному,
всем вещам и мыслям, к нему
прилагающимся. Опять одному
приходить в новую группу в садике -
незнакомые саши, виталики, владики -
опять разбираться в новой геральдике
и новых «нельзя» и «можно».
Всем нутром и покровом кожным
сжимаемся в нерв, прячемся в ножны,
тупим остриё и слагаем оружие.
Кому и на что там буду нужен я?
С другой стороны, неохота в обрюзгшее-
телевизионное-предсказуемое.
Нас тошнит от эпитетов, недостача сказуемых
вызывает бессилие, злость и слезу. И мы
швыряемся сдачей, лодку раскачиваем,
в кои-то веки тихонько плачем.
Какие к чёрту индейцы-апачи.