1.
Ты прости меня, Иосиф, я, конечно,
очень дерзко поступаю, тебе вторя,
загоняя отголоски жизни грешной
дудкой горя, мерой мора в твоё море.
Минотавром в лабиринте перепева –
повод к рёву закоснелым критиканам,
но поэзии разросшееся древо
кольцеваньем настигает, как арканом.
2.
Кто захочет – пусть сличает наши стопы,
я всегда был с арифметикой в разладе,
ни Америки не видел, ни Европы,
но о слове размышлял и о распаде.
Как бы ни было, но жизни половина –
не забудешь! – столько боли причиняет,
что кончины в умозрении картина –
без притворства – мало страха вызывает.
3.
От страданья далеко ль до мирозданья:
не заметил, как покинул эту землю,
слово верное есть область обладанья
неизменная – нетленному я внемлю.
Плачет Ду, смеётся Ли, а некто
склон восточный превратил в дракона,
что играет чешуёй сплошного спектра
под накалом тоскования Назона.
4.
Говоришь, что волей скифской стыни
форму кадки Вакха дар приобретает?
Прав ты, Публий: красный, а не синий
лёд из Рима – но в гортани тает.
Где ты, Чёрная, Вторая, третья речка? –
океаном многооким стала…
Бычьим обликом украшенная печка
крови жаждущим умельцем замычала.
5.
Голубь с листиком масличным возвратился,
первой радуги рожденье – радость Ноя.
Чтобы род людской не истребился –
только избранным даётся паранойя.
Тараканом склёванным, не боле,
вдруг становится «гулагами» богатый.
Пусто место не бывает на престоле:
бесноватого сменяет вороватый.
6.
Денег нет, смешна идея славы,
что имею – просто образ жизни:
смерть отравлена рукой Акутагавы,
дикой шуткой – мой упрёк отчизне
равнодушной, и какие бредни –
раздувать скандал из песнопений.
Я не первый создан, не последний
для молитв и сладких вдохновений.
7.
Распускает нити Пенелопа,
дверь пинком, как судно ураганом,
разбивается… И голая Европа
одевается достойнейшим обманом.
О любви, любимая, ни слова:
если есть, то глубоко внедрилась.
Страсти препарировать не ново,
но по мне: знай меру, да и милость.
8.
Время бредит позабытым старым,
ту эротику, что всюду ныне видим,
но очищенную вдохновенным даром,
очень точно передал Овидий.
Не крадись, Коринна, тканью тонкой
прикрывая прелести богини,
не буди уснувшего ребёнка
обнажённой, обжигающей… пустыней.
9.
Лесбия, ревнуй! Но лучше – веруй,
да и лыс я – в волосы вцепиться
невозможно. Холоден к гетерам,
ибо дал мне Бог в тебя влюбиться.
О воробышек, оплаканный Катуллом,
в клюв свой малый драхмы не вмещаешь,
ошарашенный подземным гулом,
над Хароном несговорчивым летаешь.
10.
Кроны – пламя, пятитысячник за ними
(до пяти каких-то метров не хватает),
я любуюсь Заилийскими своими –
и к Синаю сердце улетает.
Бог отмерил, да отрежется не мною,
космос петель – я давно их не считаю,
благодарен памятью земною
за небесную, в которую впадаю.
Комментарий автора:
Перечитайте «Письма римскому другу» Иосифа Бродского:
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
Чем наряда перемена у подруги.
Строй, интонация, частично смысл определены этим стихотворением, сравните:
Ты прости меня, Иосиф, я, конечно,
очень дерзко поступаю, тебе вторя,
загоняя отголоски жизни грешной
дудкой горя, мерой мора в твоё море…
Но это не копия, а отталкиванье и свободный полёт.
«…загоняя отголоски жизни грешной дудкой горя, мерой мора в твоё море…» – неожиданно вырисовывается образ Крысолова. Загляните в примечание к стихотворению «Как хорошо уйти не слыша…»,("Корни и кроны") у Домбровского мыши – это память о личных проступках. А также в жизни встречается понятие: мыши – серые люди, критикующие яркие поступки.
«Мера мора» – отсылка к стихотворению Мандельштама 1937 года «Флейты греческой тэта и йота…» – «И когда я наполнился морем – мором стала мне мера моя…». Мука Мандельштама: музыка, как море, в глиняном сосуде приговорённого тела. Переполненность музыкой и возможность её выхода в мир только через разрушение миром его человеческой жизни. Жизнь, пронзённая миром, становится музыкальным инструментом. «Мера мора» Осипа Мандельштама – чудовищное несоответствие мира духовного миру окружающему… Море Бродского как понятие времени, как освобождение от временного, как продолжение во времени раскованными накатами речи. Говорение глубинными стихами – освобождение от несвободного мира, изгнание из себя его бесов. Они бегут от слова одухотворённого и прыгают, отталкиваясь от скалы твоего отношения к миру материальному, в море чистого времени, которое без труда упраздняет всё преходящее. Слово работает в том, кто его выстрадал. Вот вам и «дудка горя».
«Кольцеваньем настигает, как арканом» – говорит о зависимости от языка, таким образом растущего. И говорит о высокой цене истинной поэзии, ибо восходит к строчкам Мандельштама, адресованным нам и посланным из 1937 года:
Я б слушал под корой текучих древесин
Ход кольцеванья волокнистый…
См. стихотворение: «О, этот медленный, одышливый простор!» Фактически в этом стихотворении звучит сожаление о том, что он не умер в 1934 году, во время первой ссылки:
Уж лучше б вынес я песка слоистый нрав
на берегах зубчатых Камы:
Я б удержал её застенчивый рукав,
Её круги, края и ямы.
Я б с ней сработался – на век, на миг один –
Стремнин осадистых завистник,
Я б слушал под корой текучих древесин
Ход кольцеванья волокнистый….
16 января 1937 г.
«Плачет Ду, смеётся Ли…» – тут показана разница в натурах двух друзей, вечно пребывающих в разлуке, классиков китайской поэзии Ли Бо и Ду Фу: «Один из них, высокого роста и крепкого телосложения, лицом скорее похожий на тюрка, чем на китайца, носил у пояса меч, закалывал простой шпилькой седые пряди, громко смеялся, словно подражая звуку весеннего грома, и передвигался бесшумной походкой охотника. Другой, худой и застенчивый, с лицом утомлённым от постоянного чтения и кабинетных занятий, напоминал своей простой холщовой одеждой бедного учёного.» См. «Ли Бо и Ду Фу.» Избранная лирика. Предисловие Л. Бежина. Москва, «Детская литература», 1987.
«…а некто склон восточный превратил в дракона…» – речь о поэте-классике, жившем в Китае 11 века, Су Дун-по (псевдоним) – Су с восточного склона горы. Светское имя – Су Ши. Дракон – символ вдохновения. В «Книге Перемен» представлены несколько стадий вдохновения:
1 – дракон нырнул в глубину, 2 – дракон вышел в поле, 3 – дракон поднялся в небо, 4 – дракон скоро упадёт.
«сплошного спектра» – спектра, имеющего непрерывный переход цветов от одного к другому, например, спектра раскалённого твёрдого тела.
«под накалом тоскования Назона» – «Изнемогая, лежу за пределами стран и народов и представляю с тоской то, чего более нет…», Публий Овидий Назон, «Скорбные элегии», Книга третья, Элегия 3.
«Говоришь, что волей скифской стыни форму кадки Вакха дар приобретает?» – «Здесь замерзает вино, сохраняя форму сосуда; Вынут из кадки – не пьют: колют, глотая куском» – из стихотворения: «Если в столице у вас об изгнаннике помнят – Назоне…»
«красный, а не синий лёд из Рима, но в гортани тает» – кровавый лёд империи, тающий в гортани опального поэта.
«Чёрная, Вторая, третья речка» – судьбы трагически погибших поэтов.
«Бычьим обликом украшенная печка…» – образ восходит к пересказу античным автором персидской притчи: к жестокому царю пришёл умелец и предложил ему своё изделие – печку, имеющую вид быка. «Когда засунешь в неё кого-нибудь – бык замычит!». Тиран, не долго думая, сказал: «На тебе и проверим!».
«Первой радуги рожденье…» – «13 Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землёю. 14 И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга в облаке;15 И Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами, и между всякою душою живою во всякой плоти; и не будет более вода потопом на истребление всякой плоти.», Ветхий Завет, Бытие, Глава 9.
«паранойя» – болезнь деспотов.
«Тараканом склёванным, не боле…» – имеется ввиду Сталин, как не преднамеренный прототип «Таракана-тараканища» Корнея Чуковского. « А подайте-ка мне ваших детушек!» – и львы трепетали.
«смерть отравлена рукой Акутагавы…» – Акутагава Рюноскэ (1892 – 1927) – японский прозаик-классик, отравившийся вероналом. Речь о бессмертии созданного его рукой.
«…дикой шуткой – мой упрёк отчизне равнодушной…» – отсылка к Мандельштаму и Бродскому одновременно. В стихотворении Мандельштама «Воздух пасмурный влажен и гулок…» во втором катрене находим:
И опять к равнодушной отчизне
Дикой уткой взовьётся упрёк:
Я участвую в сумрачной жизни,
Где один к одному одинок!
У Бродского в стихотворении Стансы («Ни страны, ни погоста…»):
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой…
«для молитв и сладких вдохновений…» – см. стихотворение А.С. Пушкина «Поэт и толпа»:
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
«И голая Европа одевается достойнейшим обманом» – «дверь пинком…» – сцена ворвавшихся к Пенелопе женихов: и многие поколения европейцев, и не только европейцев, нити, распущенные Пенелопой, вплетают в ткань своей нравственности. Здесь мало видеть обнажённую Европу на спине плывущего быка. Здесь героиня Гомера предстаёт как образец женского достоинства. Когда Гомер создавал свою «Одиссею», народы будущей Европы были лишены духовных ценностей Древней Греции, вот в каком смысле Европа – голая! В стихотворении «Телемах» («Корни и кроны», стихи 2006г.):
Не Пенелопа и не Эвридика,
не Ариадна –
все они в одной:
клониться пряно дышащей гвоздикой
не устают тысячелетья надо мной.
Блаженны жёны, строящие сердце,
как храм белоколонный на скале,
в сознанье миллионов, биллионов
иновремённых и иноплемённых…
Коринна – героиня Овидия:
«Вот и Коринна вошла в распоясанной лёгкой рубашке,
По белоснежным плечам пряди спадали волос.»
(«Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню...», Любовные элегии.)
обнажённая, обжигающая пустыня – страсть, за которой – пустыня.
Лесбия – героиня Катулла:
«Лесбия – вот кто красива! Она обездолила женщин,
Женские все волшебства соединила в себе.»
(«Квинтию славят красивой. А я назову её стройной…»)
«О воробышек, оплаканный Катуллом» –
«Для неё лишь одной чирикал сладко.
То сюда, то туда порхал, играя.
А теперь он идёт тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.»
См. Катулл, стихотворение «Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!»
У Ходасевича в «Памяти кота Мура»:
«В забавах был так мудр и в мудрости забавен –
Друг утешительный и вдохновитель мой!
Теперь он в тех садах, за огненной рекой,
Где с воробьём Катулл и с ласточкой Державин.»
«Кроны – пламя, пятитысячник за ними…(до пяти каких-то метров не хватает)…» – пирамидальные тополя и пик Талгар (4973 м. над уровнем моря), далее Заилийский Алатау и символ Богом данной поэзии, родства со всем благородно мыслящим человечеством – Синай. См. комментарий к стихотворению Поэзия.(«Корни и кроны»)
«Космос петель – я давно их не считаю…» – речь о петлях в ткани жизни и в ткани стихов, кто, кроме Бога, видит их и знает счёт?