-Привет, Джек. Ничего, что обращаюсь по имени, как никак - разница в возрасте. Тебе уже за 80.
-Называй меня лучше Ти Жан, как, бывало, звала мать.
-Не знаю, о чем говорить и как, тебя ведь уже и нет.
Знаешь, ты единственный на свете человек,
который может сидеть в комнате,
когда пишу, а я даже не знаю,
есть здесь кто, или нет.
Великий комплемент, что и говорить!
Сидишь и читаешь
этикетку коньячной бутылки.
Книгу предоставляю смотреть читателю.
Сделай глаза нерифмованными
чтоб бумага не болела и слезилась.
Как прав Хемингуэй,
когда сказал, что от жизни
нет средства,
а эти отрицающие все ханжи,
будут писать снисходительные некрологи о человеке,
который сказал правду,
кто перевел дыхание от боли,
чтоб рассказать такую историю!
Знаю, что смешно молиться
умершим предкам,
этим шматкам навоза в могилах,
но все же молюсь им,
а что еще делать?
Презрительно фыркать?
Шелестеть бумажками по столу
и рыгать от рациональности?
Спасибо, Господи, за всех,
кто достался червям и паразитам.
Говорю, что все мы возродимся,
с Единственным,
и не будем больше собой,
а будем Спутниками Единственного,
и это заставляет меня ехать дальше.
Делал я это просто тем,
что сосредоточивался
на своих собственных мыслях
и просто грезил.
Самым лучшим мгновением дня было
скользнуть в постель с ночником над книжкой
и читать, лицом к открытым окнам,
за которыми - звезды и море.
Я тоже слышал, как оно дышит.
“Посмотри на мои стихи”.
Он показал тетрадку,
исписанную черными
чернильными каракулями.
Если между людьми не может быть любви,
то пускай любовь будет хоть
между человеком и Богом.
Говорю о человеческой беспомощности
и невероятном одиночестве
во тьме рождения и смерти
и спрашиваю “Над чем в этом смеяться?”
“Как можно умничать в мясорубке?”
“Кто насмехается над страданием?”
Ты лишь кусок плоти,
который не просил рождаться,
но спит беспокойно,
видит сны о надежде,
рядом со мной,
который тоже не просил рождаться,
думает отчаянно,
молится безнадежно,
в подскакивающем земном механизме,
едущем из никуда в никуда,
все время в ночи,
хуже всего именно поэтому,
все время в полуденном сверкании
дорог побережья.
Где тот камень, что поддержит нас?
Зачем мы здесь?
Все святые сошли в могилу,
надув губки,
как убийцы или ненавистники.
Праху без разницы,
он поглотит все губы,
не важно, что они делали, и это потому,
что ничего не имеет значения,
и мы это знаем.