Долгое время это фото начала 1990 года для журнала "Советская литература"
было моим "основным лицом".
ВЛАДИВОСТОК
И у меня есть город
Весною рано-рано
Распахнутый как ворот
На горле океана… (Геннадий Лысенко)
Василию Авченко,
автору книги «Правый руль»,
обозревателю "Новой газеты"
У вахтенного
в рубке
в корявую ладонь
проблёскивает с трубки,
как маячок – огонь.
У города – характер,
и в ночь
под Новый год
упорно
старый катер
в порту
ломает лёд!
А ты спешишь
с размаху
запечатлеть пейзаж,
и в спешке рвёшь бумагу,
ломая карандаш...
Пусть
лепят здесь другие
старинные панно,
а ты
с драматургии
раскручивай кино.
Для правящего гнома,
для всех, кто дальше – в ряд,
ты – по закону Ома
сечения квадрат!
Забудь и гимн,
и оду,
и здравицу – секи!
Пусть в похвалу
уроду
не будет ни строки.
Не заслужили здравиц
ни лепящий мосты,
ни Черепков красавец
с проспекта Красоты.
А как забыть такого,
кто как пиявка вспух,
мэр – Николаев Вова
по кличке Вини-пух?
А Дайкин,
губернатор?
Тот –
тоже персонаж!
Не дрейфь же,
литератор,
точи свой карандаш!
В непризнанной столице
неправого руля
танк
грязи
не боится
под знаменем Рубля!
Не тонет
в фарисействе,
и не тупит
углов –
весь
состоит
из действий,
в которых мало слов.
Большой,
фартовый город,
стиляга,
хулиган,
распахнутый, как ворот
России – в океан.
2011
* * *
Отсутствие выбора входит в привычку,
и выбор становится - дрын,
коль, чиркнув, ломает последнюю спичку
последний поэт-гражданин.
* * *
Призыв к гражданственности
хмуро
воспринимаю:
я – иной,
я помню, как литература
гражданской кончилась войной.
Страна,
в которой все несчастны,
лишь чиркни спичкой – вспыхнет вновь,
стихи
по-прежнему опасны,
когда они не про любовь.
* * *
Бахыту Кенжееву
А над Родиной – дым,
заводов и ТЭЦ,
и вся разумная жизнь –
у трубы,
где согревается
гражданских свобод борец,
наслаждаясь процессом самой борьбы!
Наши уши не выросли выше лба,
но и мы расслышали некий глас,
что, мол, дело наше –
совсем труба,
что под трубный плач похоронят нас!
Все, кто смог, зареклись от тюрьмы-сумы.
Даже птицы наши под Южный Крест
улетели с плачем... остались мы –
крепостные сплошь остывающих мест*.
И лишь я, как некий горнист-трубач,
как верблюд горбатый, готов к борьбе –
всё пытаюсь сыграть под всеобщий плач
старый гимн на своей заводской трубе.
октябрь-ноябрь 2008
* "Крепостной остывающих мест" книга стихов Б.Кенжеева (2005-2008), вышедшая во Владивостоке в октябре 2008 в дни проведения поэтического фестиваля "Берега".
* * *
Газеты брешут, как собаки ночью.
Такое чувство, что сошли с ума.
И вой стоит подобно многоточью
забытого, с намёками письма.
Не выхожу один я на дорогу –
там гопники, там хищный ДПС.
Живу затворником,
один,
и, слава Богу…
живу с надеждою? Увы, всё чаще – без.
Пришли мне, критик, авторского яду,
от жизни дай лекарство, изувер.
Я не готов к случившемуся аду
как честно лгавший в детстве пионер!
11.12.10
* * *
Был неуклюж и вечно ржав металл
советских фраз,
но от одной – я с детства трепетал:
«рабочий класс!»
Конечно, льстил и лгал политпросвет,
но – пиетет!
А кто теперь рабочий? Лузер, лох –
да чтоб ты сдох!
Наскрёб на пиво, к телику прильнул –
и пей Red bull.
Смотри и смейся, неимущий раб,
Comedy club.
21.10.10
* * *
По миру бродят наших – миллионы,
советских бывших. Как им там теперь? –
Я в мыслях шлю приветы и поклоны,
я стал мудрее от таких потерь.
Как пусто в небе, проводившем стаю;
какой простор возвышенным словам!..
Вас, улетевших, я не осуждаю,
я лишь тоскую горестно по вам.
октябрь 2010
* * *
Мы уже не единый народ,
нас делили и тайно и подло,
в нас
в едином порыве встаёт
лишь футбольных болельщиков кодла.
август 2010
* * *
Нас всё меньше и меньше, и – шаг до беды,
время наши повсюду стирает следы,
как в китайском Харбине, где даже не мстят, -
камнем с русских могил тротуары мостят.
Остров Русский – ау! – бастионы пусты,
не разводят старшины бойцов на посты,
лишь, забывшись, в туман, как имперский сапог,
лижет море Японское – Владивосток!
Под «Прощанье славянки» ушёл гарнизон,
зарастает полынью у штаба газон,
и в казармах разбитых ночуют бомжи,
видя спьяну имперские сны-миражи.
январь 2007 г.
БРАТСКАЯ ГЭС
Я только что из Братска. Город жив,
но нет в нём тех, кто б счастлив был и весел.
Себя здесь Евтушенко, гимн сложив,
за яйца коньюнктурные подвесил.
Был "Наше Всё" сей гражданин Поэт,
и - вот те на! - умолк в гражданской встряске.
Что с Братской ГЭС? Её не смыло, нет:
шуршит, как мышь, в хозяйстве Дерипаски!
Я б не судил, чтоб несудимым быть,
но не сказать того, что очевидно?!. -
Гордиться нечем! некого любить...
Была страна - и нет её... Обидно!
Нас поделили подло. Братства нет
(а жили мы всегда с мечтой о братстве!)...
Живём, как зомби, два десятка лет
нерусскою мечтою о богатстве!
Верните то, что было общим, тем,
кто это строил. Иль плотину смоет.
Верните песню. Тот, кто глух и нем,
тот ест и пьёт. Но ничего не строит!
октябрь 2009
* * *
Россия... о чём разговоры?!
без пафоса если - поймёшь,
что все основатели - воры,
герои - разбойники сплошь.
* * *
Когда горит Джордано Бруно,
и озверевшая толпа,
на пламя скалясь, пьёт угрюмо
вокруг горящего столба,
бросает хворост райских кущей,
всё, вплоть до вырванных корней,
ей подозрителен непьющий,
как между русскими еврей.
23.12.08
* * *
Все слова на «А», как ворона песнь,
в языке родном фиксирует слух.
Одиночество
прогрессирует как болезнь,
и от мыслей отчаянных сводит дух.
Кликну друга – придёт мой законный враг,
пожелает счастья – три раза сплюнь,
а иначе придётся – что так, что сяк,
будто вору за реку бежать Катунь.
Собирать ватагу, пока силён,
и, божась, креститься, идти в обман,
потому как здесь атаман – закон,
и – никто ты, если – не атаман.
октябрь 2008
* * *
Петь как птица? – пой (что по обуху плеть!) –
отовсюду слышу гражданский ор.
Нет, мелодики русской не одолеть:
что ни свистнешь – минор, минор, минор…
Лучший зяблик из тех, кого слышал я,
по весне созывавший своих невест,
пел не ярче чёрного воронья,
предрекавшего гибель мне этих мест.
Вот и думай теперь, для чего живёшь,
коль погибшей страны ты теперь поэт?
Правда Малая или Большая Ложь –
между ними разницы явной нет.
03.11.08
* * *
Мы по площади ночью шагаем торжественным маршем.
Приближаются праздники, будет военный парад.
Мы подошвы сожгли, мы руками старательно машем...
«Выше голову, воины!» — и сокрушительный мат.
Мы недавно в войсках и, еще не привыкшие к строю,
как волчата глядим в темноту,выбиваясь из сил:
там за площадью черной, разрезанной белой чертою,
кто-то в доме напротив окно до утра не гасил.
Спит боец впереди, утомленный вчерашним нарядом,
справа чахнет товарищ, и слева худеет сосед...
Чтоб смотрелись орлами солдатики, перед парадом
узкогрудым птенцам наложили под китель газет.
И пошли. Согреваясь газетною прозой
утешительных сводок, заметок и передовиц.
Монолитно. Внушительно... Мнимой военной угрозой.
Обратив на трибуну равнение скошенных лиц.
1986
* * *
когда от выстрелов толпой
бегут по внутреннему зову,
поэта слово - звук пустой,
хоть сто нолей пишите к слову!
РУССКИЙ МАРШ
1.
Ровно в семь встаю под вчерашний гимн,
(а пора б и музыку поменять!):
за обрубком суши не вижу Крым…
эх, кого б за это мне попинать?!
Распахнись, пиджак, раззудись, нога! –
Ощущаю подлый избыток сил:
всё никак найти не могу врага,
кто бы счастье в жизни мне заменил!
Заединщик друг раздаёт табак.
- Некурящий я... – Говорит – уважь!
Если в ногу мы, то шагаем так,
что пугает русского «Русский марш»!
2.
Всем, кто молод был и не выжил,
как поэт Уралмаша Рыжий,
я б налил в стопец – по рубец.
Корку – сверху. И – огурец.
За бесславные девяностые,
криминальные и погостные
промолчал бы – ну чтоб без лжи...
Слово взяли б потом бомжи.
За красавцев по пояс в камне
пили б, с пляшущими руками
огурцами вдогон хрустя,
о погибших парнях грустя.
Говорили бы, говорили,
со слезою, в высоком стиле,
принимая вдоль строя стопки
суррогатной, палёной водки.
октябрь 2008
В отеле "Шератон"
Продрав глаза в отеле "Шератон",
я был смущён, увиденным в начале,
Как VIP-персоне мне со всех сторон
в полупоклоне головой качали.
В России так не рады мне нигде,
в каком бы я ни шествовал параде,
улыбки там кругами на воде
не расходились в утренней прохладе.
По мрачной озабоченности лиц,
как щуримся, примериваясь к чаю,
в любой из самых дальних заграниц
сограждан я невольно отличаю.
2007
РУССКОЕ ПОЛЕ
Здесь сеять завтра будут вряд ли:
кому он нужен - труд дурной?
Никто не думает о жатве,
строча отчёт о посевной.
Как в шторм расшатаны устои.
И пьян последний человек.
И в поле брошенное сои
под шквальным ветром сыплет снег.
И смысла нет. И всё фатально.
И маргинальный хлещет мрак.
И снег летит горизонтально,
и "всё равно" рисует знак.
И лишь для птицы и для зверя
то, что под снегом, - не потеря.
Когда утихнет этот шторм,
зверь будет рылом рыть, не веря
в свой обеспеченный прокорм.
Декабрь 2008
* * *
пусть общества я недостойный член
и будущего светлого не стою,
я не люблю эпоху перемен
и полон ностальгии по застою.
ЗАКАТ
НАД АМУРСКИМ ЗАЛИВОМ
Пробились звёздочки, как гвозди,
с изнанки неба вслед заре,
где чайки то, как точки вовсе,
то, чуть поближе, как тире,
метались... Нет, не пели песни –
вопили... Вдруг в момент исчезли,
и жар сошёл сквозь облака
с ударом первым молотка.
Похоже, это – к распродаже...
Какая вывеска извне
прибита?.. Что, уже не наше
всё, что на этой стороне?
Я, в море камешки кидая,
о вечном мыслю... между тем
и солнце в сторону Китая
зашло –
как будто насовсем;
под красный флаг, в тот рай оффшорный
заводов, фабрик, мёртвых рек,
где в дорогой станок – дешёвый,
как винтик, вкручен человек.
Когда к нему вернётся память,
и лбом ему упрёмся в лоб,
его нам не переупрямить,
и обходных не будет троп.
……………..
Глазея на маньчжурский пламень,
от ново-византийских стен
упорно я кидаю камень,
листая Книгу Перемен,
пока не наступили сроки,
и выбирают якоря
закаты во Владивостоке
в районе фабрики "Заря".
Владивосток, 1 мая 2009 г.
* * *
Вадима Кожинова нет…
И, пусть небезупречен,
любой им названный поэт
был публикой замечен.
И в каждом – Родины простор,
и в каждом – искра божья…
Увы, серьёзный разговор
вести сегодня сложно.
И тонет критик в луже слов,
хохмит с бульвара пресса,
и на базаре нет весов,
чтоб взвесить без обвеса.
ноябрь 2006
* * *
мы чувством долга зря себя терзаем,
когда-нибудь на старости поймём.
что наша жизнь - есть беспроцентный заем,
который, умирая, отдаём.