Мацак не Дубровский. Поэма-ретро

    
    

Отец с утра уехал в МТС,
А к полдню запуржило, замело:
Белы поля, вдали белеет лес,
И белый мрак спустился на село.

Такая непогода – Божий рай,
Наверное, лишь только бирюкам;
Такую непогоду выбирай,
Когда к злодейству тянется рука.

А мне-то что? Под сердцем дозревать
Не помешает непогоды вой.
На тёплой печке тихо дремлет мать, –
Неделя-две – и разрешится мной.

Пуржит метель. На ледяных крылах
Несёт-уносит год сорок шестой. –
Голодный год в голодных закромах
Зернинки не оставил ни одной.

Землистый хлеб с добавкой лебеды,
Что вышел из пожаров и блокад,
Ступая в след разбойницы-беды,
Был вовсе не от сытости брюхат.

Распух старик. И молодая мать,
Ребёнка замотавшая в руньё,
Варила со слезами соломать,
А за окошком тучей – вороньё

Пророчит повторение беды:
Бесхлебие, дизентерию, мор…
И только не боятся лебеды
Механизатор да прожжённый вор.

Пуржит метель. – Сивухой опалив
Скуластые щетинистые рты,
Влачатся сквозь бушующий разлив,
Сквозь снеговерть ракалии, раклы.

Куда их путь? К тому, кто в МТС
Уехал, а вернуться не успел.
Сопит вожак – за пазухой обрез
И в автомате выверен прицел.

Вожак хитёр; он на войне бывал,
Ходил в штыки, в окопах гнил и мёрз;
Убитых грабил, тёплых добивал
И часто задавал бойцам вопрос:

– Фашиста – в прах, раздавим, как клопа;
Придём домой – гулять бы да кутить…
А дома, братцы, видно – ни клепа…
Как быть?

Повоевал и вошу покормил, –
Вы видели усердие моё;
Я пол-Европы, братцы, покорил.
Теперь – работать? Дудочки! Бабьё

Пускай кажилится. Сидели ведь в тылу
И наедали толстые зады.
Найду зазнобу – «Ну-ка, поцелуй!..
Небось, ещё не целовалась ты?»

Пуржит метель. Теплится огонёк
В хатёнке той, где появлюсь на свет.
Ракалии берут её в облог,
Как впихивают женщину в корсет.

У выхода бандит и у окна
Отъявленный такой же негодяй,
И у другого «статуя» видна…
Как ускользнуть? Попробуй – угадай!

Уже на кухне вынуто стекло,
А мама детям: «То, наверно, кот»…
Уже с фонариком хозяйствует ракло:
Что ни найдёт, то в сумку и кладёт…


              * * *
Сорокалетние вряд ли уж помнят:
После войны – в каждом доме ружьё:
То ли под матицей, то ли на полке…
Сколько их здесь побросало вражьё!..

И у отца огнестрельного – пара.
– Шастают шайки – стрелять научись! –
Он предлагал как-то маме и Варе –
Старшей сестре, а в ответ: «Калачи

Что ли у нас не выводятся дома?
Или молочные реки текут?
Хата такая ж, как все, – под соломой…
Что у нас брать? К нам они не придут.

Хлебушка ты получаешь поболе,
Чем остальные, но весь раздаёшь;
Денно и нощно дыркаешь в поле,
Землю мурыжешь, а так же живёшь».


           * * *
…Ракалии за стол уже садятся, –
Холодный борщ и сало на столе;
Они детей и женщин не боятся. –
У них обрез, граната, пистолет

На всякий случай. Если вдруг – облава,
Они себя попробуют спасти,
Награбленное в логово – снести
И обречёно покутить «на славу».


      * * *
Мама, мама! Отчего ты
Бледная, как полотно?
Оттого, что обормоты
Влезли в дом через окно?

Мама, ма!.. Перед глазами
У тебя плывут круги…
Потому что повлезали
В нашу горницу враги?

Мама, мама! Тают силы
Потому, что сына ждёшь?
Ты очнулась и спросила:
– Это кто там шарит, кто ж?

Посмотрела и узнала
Одного… «Афонька, гад…»
А злодеям вслух сказала:
– Вы оставьте для ребят

Ну, хоть ситечко мучицы
(А сама – белым бела)…
Неужели вас волчица,
Окаянных, родила?

Приковать бы вас, злодеев,
К этому столу гвоздьми.
Шестерых детей раздели…
Лихорадка вас возьми!

А главарь сверкнул «шарами»,
Рявкнул грязное словцо, –
И злодеи зашагали
С вещь-мешками за крыльцо.


           * * *
Тот, кто напакостил, тот, кто нашкодил,
Во избежанье расплаты-беды
Жаждет хоть чучелом стать в огороде,
Хоть превратиться в малиновый дым.

Только сквозь землю не провалиться,
Не прокопать лабиринтов ходы.
Богу раклы не умеют молиться.
Как замести преступленья следы?

«Завтра блюстители ведь понаедут, –
Будут разнюхивать, будут искать.
Нужно пустить их по ложному следу,
Распровихляй их, апостолов, мать.

Чтоб не подумали вдруг про Крейдянку,
Крюк в Огибное опишем, братва.
Слышишь, Афоня, брось-ка портянку,
Брось галифе… Да не жадничай, тварь!

Дарья случайно тебя не узнала?»
«Вряд ли. Сидел я не к печке лицом,
А как ходил, прикрывался чувалом…
Нет, не найти им, пожалуй, концов».


                * * *
Расскажи мне, вожак, как на волчью тропинку
Ты ступил и пошёл под откос,
Как в разливах хватался за соломинку,
Избегая карающих гроз.

Расскажи, как червяк подточил твою совесть;
Как ты руки свои замарал,
Как, о чреве и шкуре своих беспокоясь,
Ты преступно друзей собирал.

Почему ваш запал, молодецкая удаль,
В чём нуждалось истерзанное село,
Кувырком покатились на сущую убыль,
На крестьянские семьи обрушили зло?


              Монолог главаря

Рассказать всё, как было? Ну, что ж, не слукавлю,
Если руба поставлен вопрос.
Мне, гонимому волку, не подарочек – травля,
Не частушечки – выхлесты розг.

Время – бомба: всё вывернет наизнанку;
Время – блудная девка: надует, продаст.
Потому не запрусь, не сыграю в молчанку,
Хоть сначала чихать мне хотелось на вас.

Говорю вам: не дрейфил я в драках на фронте:
Фрицев, финнов за милую душу давил.
Лишь один был опасней для них в нашей роте:
Замухрышка из Харькова – снайпер Данил.

А когда завершалась кровавая бойня
И Германия к нашим клонилась ногам,
Я насиловал фрейлинок – Гизелл и Моник,
Приложив к их горлянкам наган.

Не долдоньте о чести мне и морали, –
Я одну лишь усвоил мораль:
Если ваше достоинство вдруг замарали,
Режь их, вешай, дави и марай.

Объективность, порядочность, великодушье,
Разбирательство в том, кто был прав, кто не прав –
Это, знаете ли, комиссаров оружие,
А моя козырь-карта – мой собственный нрав.

Что же дальше? Колёса приятно стучали,
Когда шёл эшелон на восток.
Нас с цветами на людных вокзалах встречали,
Выносили и соль и пирог…

Я, не раненый и невредимый,
По перронам гулял гусаком;
И меня обнимали и звали «родимый!»,
И поили медком с молоком.

А какая-то сухонькая старушка
На перрон самогон принесла
И поила, не жадничая, из кружки
На виду у большого села.

– За сынков пригубите, родные;
Мои соколы в Польше лежат…
И ловили мы всхлипы грудные
И её затуманенный взгляд.


         * * *
Вот такая штука – жизнь:
Нос, глаза, два уха…
Кому – во хмелю кружись,
А кому – свекруха.

Ну а я не жалуюсь:
Приехал в свой хутор. –
Девка – губы алые –
Вижу: чистит утварь.

А под кофтой – груди
Вздрагивают, ходят…
– Чья ты, милка, будешь?
Пастуха Володи?

Вот какая, Лида,
Стала ты, – как краля!
Где же те джигиты,
Что красавиц крали?

Говорят: по сёлам
Мужичков –не густо?
Знаю, что посёк их
Немец, как капусту.

Знаю: слали в хутор
Чёрные конверты,
Поджигали хутор
Огненные ветры.

Плакали старухи,
Плакали молодки…
Бригадир Кирюха
Ходит на колодке?

– Да и ты вон спасся…
Как горят медали!
За красивы глазки,
Думаю, не дали б?

– Ну, конечно, Лида,
Был я в переделках…
Но я не в обиде:
Вот какая девка
Для меня поспела –
Удалась на славу
И душой и телом.

Выходи под вербы, –
Солнце будет низко.
У меня платок есть
Для тебя австрийский.

Чудная обнова:
Вся в цветах и птицах;
Нету здесь такого
Ни в одной девицы.

Леденцы есть славные, –
Ты таких не хрумала.
Ну, так что же, лапушка?
Говоришь: «Подумаю?»


          * * *
То было лето без взрывов и выстрелов –
Первое лето после войны.
Мир завоёван был, выкровен, выстрадан.
Стали бедней мы, но снова – вольны.

Целую ночь соловьи заливаются,
Тихие Млечные светят Пути;
В поле цикады перекликаются…
Хочешь – сачка дави, хочешь – кути.

В полдень – иди себе с бабами на поле,
Утром – душистое сено коси,
Чтобы дожди его вдруг не закапали;
Хочешь – колхозное стадо паси.

Там, на коровнике, надобны плотники,
А на свинарнике – нужен свинарь.
Нет у Кирюхи Хромого работников,
Ну а работы хватает, как встарь.

Ходит Кирилл, орденами вызванивая;
Просит Петра: «На работу иди.
Хватит на бабьи-то плечи всё взваливать.
Мало – прогнать врага и победить.

Нам не питейное времечко выпало, –
Вкалывать надо, дружок, за троих.
Надо вспахать, и засеять, и выполоть,
И долгоносиков всех потравить.

Глянь-ка – учитель Иван Африканович
Дышит на ладан, а всё у доски;
А ты, здоровяк, спишь да хлещешь стаканами,
Да пастушихе морочишь мозги.

Я – одноногий, но если б напарник мне,
Чтобы пилу было с кем потаскать,
Мы бы с сараем к морозу управились:
Здесь – перестроить, там – залатать».

– Что ты разводишь, Кирилл, антимонии?!
Дай оклематься, передохнуть.
Сколько здесь лет не звучали гармоники?!
Дай победителю малость кутнуть.

Ну а кого целовать мне под звёздами, –
В этих делах ты, Кирилл, не указ.
Девки ли ранние, вдовы ли поздние
Так и стреляют глазищами в нас.

В душных постелях, несчастные, маются,
А под рукой никого… Пустота!
Так и засохнут. Их чувства сломаются
От одиночества и от поста.

Иди ты, Кирилл, со двора и подальше-ка.
Ты рвёшься работать, так ты ж – большевик,
А я подожду ещё, – просит седалище;
Я от колхозной работы отвык.


        * * *
Дремлют ивушки у пруда;
На воде – сонный лик луны.
И молчит под бугром вода,
И кричат в хвосте мироны.

У Петра соколиный взгляд;
У Петра – шелковы вихры;
Губы пламенные горят,
А на них – горький вкус махры.

Лиде дарит он поцелуй,
Обнимая, твердит: «Не трусь!
Только выкопают свеклу,
Вот те крест – на тебе женюсь».

Летня ночь коротка, как нос
У бессонного комара.
Спит рассвет, шелестит рогоз,
И уже по домам пора.

Тих и нежен у Лиды взгляд,
Хоть забот и полно впереди.
– Петь, пора мне поить телят,
Ну а ты покемарь иди.

У коровни – бидонов звень,
Чьи-то гуси спешат на пруд.
Начинается сельский день –
Утверждается мирный труд.



              * * *
Кто тебя выдумал, зелье бурачное?
В глотку попало – вышибло ум.
Что ни свиданье, – Лидушка плачет:
Пётр оборзел – хоть кричи «караул!»

Днём отоспится, – под вечер назначенный
Муху раздавит и чешет на пруд,
И лишь одним, лоботряс, озадаченный:
Руки ломает, тискает грудь…

Ни помечтать с ним, ни побеседовать,
Ни посидеть над водой просто так,
Воображая, как дружатся лебеди,
Как опекает гусыню гусак.

Изо дня в день донимает допросами:
– Ты для кого этот клад бережёшь?
Хватит ломаться, – останешься с носом;
Или нашёлся другой ухажёр?

Может быть, это Кирюха? Иванович?
Знаю: пасёт он нас исподтишка,
Петькиным долготерпеньем играючи…
Нет уж, Кирилл, надорвётся кишка.

И у Лидуни душа разрывается:
– Петька красив – руки, ноги при нём,
Да вот беда: до чертей напивается
И душу жжёт сатанинским огнём.

Если поддамся, сломаюсь, растаю я,
Он ведь забудет дорогу к пруду,
Может быть, после второго свидания. –
Мне же придётся растить сироту.

Петя, молю тебя вновь по-хорошему:
Хочешь дружить со мной, – водку забудь…
Петьке ж слова, как об стену горошиной:
Руки ломает, тискает грудь…


         * * *
Залегли туманы, залегли
На груди у матушки-земли;
По долинам, сизые, плывут,
Журавлей в далёкий путь зовут.

На траве – холодная роса,
Над стернёй – вороньи голоса.
Ива стережёт свою красу,
Распустив зелёную косу.

Вот и трактор чертит борозду
От оврага к сонному кусту.
Здесь недавно выбрали свеклу –
Ничего не попадёт под плуг.

Подчистую вывезли с полей
Государству всё в бездонный рот.
Только дальний клёкот журавлей
Над округой жалобно плывёт.

А в своих амбарах – ни шиша:
Мизер, что остался на посев.
Закаляйся, сельская душа:
Ни тебе – шашлык и монпасье,

Ни тебе – вальцованный пирог,
Бублики и балыки в пивных;
Главное, дружок, чтоб ты не сдох
На руинах проклятой войны…


           * * *
Разгулялась свадьба; разгулялися
Пляски и частушки; и гармонь
Не на шутку, видно, разыгралася:
То печаль, то буря и огонь.

Вприсядку идут и не умаются,
Топают, аж ухает земля;
Ну а те, что в дупель нализалися,
Пишут по подворью кренделя.

Русская натура неуёмная:
Пей до дна, до одури пляши;
Ну а если девушка влюблённая,
То не чает в суженом души.

Завсегда и верная и нежная.
Будь достоин девицы, милок,
Чтобы в мире бытия мятежного
Отыскался счастья уголок…

Молодых забыла свадьба шумная:
За столом, как птенчики, сидят.
Кружева у Лидочки ажурные,
У Кирилла – лучезарный взгляд.

– Хорошо в саду, моя любимая;
Надо бы побыть наедине.
Щёки у неё горят калиною,
Нежно он глядит в глаза жене.

И идут в обнимку, обручённые
(Сад осенний свежестью манит),
И не знают, что уж обречённые:
Петька за кустом с ружьём стоит.

Рожа у поганца обескровлена,
Лютой злобой пламенеет взгляд.
И вздымает он к плечу штуковину,
И гремят два выстрела подряд.


      Монолог убийцы

От волоконовской милиции
Теперь бежать – велит судьба;
Пусть дома не сумел жениться я, –
На Украине много баб.

Здесь рядом сёла захолустные:
Крейдянка, те же Куреньки;
А люди в них такие ж русские,
И девки сохнут от тоски.

Таясь, сумею поразвлечься я,
Добыть жратву и покутить,
И никакая там инспекция
Не сможет беглого скрутить.

Пусть только смеют поохотиться, –
Ответят «Шмайсер». ППШ,
«Лимонке» громыхнуть захочется,
Да так, что – кубарем душа…

Очищу здешние селения –
Махну к Волчанским Хуторам
Зубною болью «мусорам»,
Которым – больше бы умения.

Деньжат, рискуя, накоплю,
Как при царе предприниматели;
И паспорт в Харькове куплю,
А дом родной – к ядрёной матери.


        * * *
Гуляет голод по округе
Оскалом бледного лица,
У новоизбранной подруги
Кутит отчаянный Мацак.

Мерцает огонёк окурка
У затемнённого окна,
И правит выпивкою Нюрка,
Афоньки рыжего сестра.

Тут и Ларько, тут и Аринка,
Афонька с Настей тоже тут;
В стаканы льют по половинке,
Опустошают залпом, жрут.

И песни с папиросным смрадом
Растают только поутру,
И Нюрка притулилась задом
К осоловелому Петру.

Ограблены в округе семьи,
Но всё богаче Нюркин дом.
Её разгульные веселья
Чужой отмечены бедой.

Не думают раклы о детях,
Об истощённых стариках.
Им кажется, что власть в руках
У них над целою планетой.

И, значит, торжествует дикость…
Когда разрушена страна,
Из-под обломков многоликий
На пир выходит Сатана.

  1970-е – 80-е годы