1
Растаял снег, и сгнили лепестки,
Июнь пришел, и детская жестокость
Собой заполнила весь мир мой – от истоков
До капель, проникающих в ростки.
С ней – глухота к звучащему в ночи,
И без того уловленному плохо,
Мотиву Сини, ставшему эпохой
Уже ушедшей в прошлое почти.
Опять багрянец трогает стихи
Следами от штыков и от осколков,
И строки гибнут – массово, без толку –
За не прощаемые, видимо, грехи.
2
Водосбор опадает, не вынеся ноши – воды,
Краской капая синей и розовой в грязь.
Вместе с ним блекнут старые наши сады,
Лишь зелёною дымкой до сентября становясь.
Там, где ветви схватились за влагу и свет,
Их бесцветными сделав, лишив синевы,
Одинокая птица испуганно шлёт мне привет,
Говоря за десятки и сотни растений немых.
И мне кажется, глупому, что это поёт водосбор,
С лепестками прощаясь на лето и – навсегда.
А они всё летят и летят, унося за собой
Этот странный напиток, которому имя – Вода.
3
Как долго я не выговорю всё,
Что нашептали астры в сентябре мне,
И ирисов – в июне ярких – гребни,
Лиловым мёдом пахнущий осот?
А мне на собеседников везёт:
Я сердце доверяю без сомнений
Всем краскам и всем запахам цветений,
Напоенным предутренней слезой.
И дикий вьюн движением тесём
Ко мне стремится из зелёной тени,
Устав от вечной хитрости сплетений,
За коей прячется от солнца чернозём.
4
Трёхцветная радуга на облаке медном –
Ливень, с триумфом вошедший в мой Рим,
Небо раскрасил палитрой победной,
А мы – принимая – закат озарим
Свечками звёзд в незашторенных окнах,
И светляками, летящими к ним,
Как будто бы ночь – и листва, что намокла,
Один за одним зажигает огни.
Чудесным мерцаньем наполнится вечер,
Привычный к игре багреца и теней,
Ты станешь чуть проще и, может, беспечней,
И песню споёшь обо мне, обо мне.
Твой голос ловя, пламя свечки забьётся
В танце нехитром, который и я
Увижу везде, даже в тёмном колодце,
Что озаряет собой лишь струя
Воды ледяной – земляной, не небесной,
Дождём не согретой. И ею храним,
Я вырвусь из ямы, в которой так тесно,
С триумфом войдя в мой мерцающий Рим.
5
Факельщицы вышли бы из лилий,
Осветивших мой заросший двор,
Только их огни бы не коптили
И не опаляли водосбор.
Из волжанки выросли б метели,
Шествие огней остановив,
Но и не сковав морозом тело,
Яблонь цвет под утро не убив.
Колокольней стала б наперстянка,
Зодчими воздвигнутый шатёр –
Но без топора и без рубанка,
Золотым исполнена шитьём.
Всем бы было место в этом царстве,
Если б ты вошла в него сама
Как цветок – в невянущем убранстве
Красок, нас лишающих ума.
6
Пока листва берёз и лип свежа,
В дороге тучу мне не страшно встретить
И, помня о Чингизовом запрете,
Укрыться от нежданного дождя.
И мне листва блестящая споёт,
Слегка картавя, обо всём на свете:
О милых девах и жестоких детях,
О красках, что звучнее всяких нот.
И речь моя мне станет не нужна –
О чём ещё вслед за листвою петь мне?
Чем дальше – тем больней и безответней
Для памяти, что так ещё свежа.
7
Вишнёвых лилий траурная речь
Звучит как соло в этот день дождливый,
Но знаю я: чтоб звуки были живы,
Им прежде в землю нужно лечь.
Животному такое не суметь…
Быть луковицей, клубнем, корневищем
Не можем мы – и так напрасно ищем
В земле слова, как в собственном уме.
Лечь в землю человеком – умереть,
Лечь клубнем – стать поющим цветом,
И петь так долго – всю весну и лето,
Умолкнув только в сером октябре.