На обманном закате растянута сеть неудач,
в звоне первой звезды так далек телефонный привет,
и ты просишь меня: «Ну, пожалуйста, только не плачь,
я сегодня иду не на твой, полюбившийся, свет.
Я иду на огонь, хоть не знаю, на чем он горит:
то ль на хвойной тропе, то ль на дикой холодности скал,
то ль на жизни пустой: от потерь или, может, обид… --
Мне теперь все равно, потому что я тоже устал!
Я устал кочевать перелетным, гонимым судьбой.
Я устал отдыхать от проблем, что несу на горбу.
Я сегодня считал, сколько стоит душевный покой
и решил, что купить это тоже за что-то смогу!
Ну, и что, что обманен – в обмане такой же резон,
как и в истине той, что хранится вином и в вине.
Он такой же пустой, как богемный подтостовый звон,
он такой же безликий, как свет в этом чуждом окне.
Там меня украдут у меня же и будут пытать:
почему я молчу, а, когда говорю, -- невпопад,
а потом уводить на крахмальное поле в кровать,
не желая понять, что я этому хрусту не рад!..
Ты прости, если можешь, но холод пронял до костей:
я устал без тепла и без женской надежной руки,
и от мыслей своих, что похлеще незваных гостей,
и от писем твоих, и от этой волчицы-тоски!..»
Успокойся, я слышу, и я напишу обо всем,
не стесняясь ни глупых, ни вовсе распущенных фраз.
В хороводе из букв мы как будто кружимся вдвоем,
как под марш похоронный, сведенный легато на вальс.
И звонит телефон. И я слышу опять и опять:
«Я сбежал на минутку, сбежал, чтоб услышать твой стон!»…
На обманный закат мне придумано счастье: гадать,
в бесконечную боль отправляя свой свет из окон...