Тракторяне. Поэма - исповедь тревоги и любви

            

             1
Я матери не говорил «люблю»,
Да и заводу в этом не признаюсь,
Хоть с каждым днём всё больше убеждаюсь:
Ему я отдан, словно кораблю

Седой моряк, просоленный ветрами,
Исхлёстанный кипучею волной.
Я с ним в веселье и в житейской драме,
Как с живностью во дни Потопа Ной.

Трясёт беда нас на крутом изломе,
В пучине разорения страна;
А я пою, как тот сверчок в соломе,
Как на гитаре – звонкая струна.

Пою о том, в чём жизненная правда,
А правда, как и ранее, в труде.
Об этом скажут молот и кувалда,
И автомат, что целый день гудел,

Точа детали к топливным насосам,
Накатывая резьбы на винты…
Кто думает иначе, будет с носом,
Хоть средь таких, мой старый друг, и ты.

Клянёшь Союз, а он уж за дымами,
Клянёшь Россию, прячась за кордон…
А что ты сделал для Украйны-мамы?
Взрастил дочурку? Выстроил ли дом?

Как бы ни так! Дудишь в дуду пигмея,
Шлёшь комплименты хмарам и драчам,
А дочь твоя от голода немеет,
От оскорблений фронтовик зачах;

А мне никто уже не даст квартиру;
Больной купить не сможет инсулин…

Тебе б, дружок, быть пастырем в сортире
Средь туалетных рыночных фрейлин.

А нам трудиться, как и раньше, в поте
(Без преданных завод пойдёт ко дну),
Не думая о Ялте и о Поти.
Зарплату б выдали к критическому дню.

                2
Мой первый мастер ростом был – пацан
(Причёска – смоль, кривой горбатый нос) –
Борис Абрамович – свет божий Эйдельман.
– Кем был он мне? – всё мучает вопрос.

Наставник терпеливый? Или хрыч
Бездушный? Невнимательный старик?
Ломал я свёрла,   хоть садись и хнычь,
А он терпел и не срывался в крик.

Подпишет Акт – нормальный, мол, износ, 
И ноги по делам его несут.
Был он любитель крепких папирос? 
Не помню я, да и не в этом суть.

Скорей всего Абрамыч не курил,
Ведь это дело, несомненно,   дрянь.
Курец несносен, как и гамадрил,
Укравший с подоконника герань.

Курец зловреден, как и химзавод.
Курильщицу – противно целовать.
Уж лучше – с солидолом бутерброд
Иль начинённая иголками кровать.

С заводом ездил Эйдельман в Сибирь,
А может быть, в Сарепту, на Урал…
Нет, он в моём понятии – не хмырь; 
Он немчуру своим трудом карал.

Снаряд ли делал, танковый мотор,
В Рубцовске трактора ли собирал,
Он не мечтал уехать «за бугор»…
Он Гитлера в глухом тылу карал.

Пришёл к нему я юным «бурсачком»:
По-нашему, закончил ПТУ.
А это значит – не был дурачком:
Разряд четвёртый дали по уму.

Но свёрла не учили нас точить:
А вдруг-ка влезешь в абразивный круг!
- Абрамович, ты мог бы подучить?
Но Эйдельману было недосуг.

Черняк, и Стрельников, и Кудрин, и Влезков
Пустили в отпуск «корешков» моих.
А как иначе? – не было прутков;
Да и Закон стоял горой за них.

А Эйдельман:   Бери концы, точи.
– Концы кривые! – Ну, так отрихтуй!
Незнающий здесь лучше помолчи,
А автоматчик скажет:   Обалдуй,

Побьёт резцы, центровку, зенкера…
Кривой на переплав пусти металл.
А юноше – к родителям пора, –
Он целый год уже их не видал.

И я ушёл работать к Черняку.
Иван Семёнович таковский был мужик:
Что объяснит – понятно дураку.
В земле сырой сегодня он лежит.

Мир праху вашему, Черняк и Эйдельман.
У нас в стране сейчас грабёж, обман.
И Украине, где вампиров чтут,
Наверное, опять придёт «капут».

Но я возврата не боюсь в Союз,
Где русский рядом, серб и белорус.
Ведь в одиночку всех нас дядя Сэм
Рабами сделает навечно, насовсем.

Или взойдёт магометанский мир.
В нём править будет жирный мракобес,
А та, которую ты нынче полюбил,
Уж не увидит под чадрой небес.

Степан Бандера, прекрати вражду; 
Благоразумия я терпеливо жду.

              3
Не говорил «люблю» я и отцу.
Талантлив был он, а какой добряк!
Он не обидел даже и овцу…
Растил пшеницу, просо и буряк.

Накрыть избу и печь сложить он мог;
В жестяном деле тоже докой был,
Столярничал…, но рано в землю лёг
И сыну жизнь ничем не облегчил.

За ум его любили в МТС
И цену знали золотым рукам,
Хоть он не состоял в КПСС,
Был у всевышнего и у министра «зам»,

И всё по тем кормильцам-тракторам,
Которые водил по полю сам
И сам аж 30 хлопцев обучил,
И с гордостью носил крестьянский чин.

В селе, как ныне, был тогда разор –
Прошла огнём по Родине война.
Но запускал батянечка мотор –
И борозда стремилась вдаль, вольна.

Рычал на поле трактор ХТЗ,
Рычал и землю с аппетитом грыз,
И шли за ним по пашенной стезе
Грачи, и голову к червям клонили вниз.

День изо дня, от зорьки до зари
Гулял по полю тот «Универсал»,
Который Украину накормил
И тракторянам честь завоевал,

И Купиных династию открыл.
Средь нас не наблюдалось лизоблюдов
И рыкающих на трудягу рыл,
Которым властолюбие как удаль.

Династию никто не величал,
Но честь её – всегда была в работе
И в том солёном ежедневном поте,
Как и у немцев, и у англичан…

И жить бы надо нам, как в землях тех,
Но братства нет в стране и цели ясной,
А есть лишь спор, и часто очень грязный:
То есть грызня, а с ней – какой успех?

И смысла в перепалке той не жди,
И истины она – не указатель…
Иду к делам, когда секут дожди,
И в снег тружусь. И ты трудись, читатель.

Перед отцом не клялся я в любви,
Но всем нам летом пели соловьи.



                4
Сестёр при встречах я не целовал,
И только улыбался – при разлуках.
И в сдержанности этой голова
Туманилась то радостью, то мукой.

И сёстры, и племянницы, и зять
Трудились на заводе, у металла,
Хоть женщинам средь грохота – нельзя:
Неужто им другого места мало?

Но всё ж, в какой ни загляните цех,
В какой отдел ни заскочи по делу,
Предстанет женщина с улыбкой на лице,
Работу выполняющая смело.

Девчоночка – хозяйка у станка; 
Шлифует вал и высекает искры.
Её движения уверенны и быстры;
Она достойна брачного венка.

Она способна преданно любить,
Красивой быть во всех своих поступках,
Замужества причудливую нить
Не затерять в косметике и юбках.

А как она танцует горячо,
Чаруя зал, чаруя телеманов,
Даруя «Буревестнику»* почёт…
Встречали вы таких среди германок?

Средь англичанок или шведских дев?
Да нет же, нет прекрасней русских граций!
Ты покидаешь зал, помолодев,
А сцена тонет в грохоте оваций.

Любил я девушку в цеху приспособлений.
Она ж была другому отдана
И, как Татьяна Ларина, верна.




              5
Не говорил и брату я «люблю»…
Ну, кто придумал эти сантименты –
Объятьями обозначать моменты
Разлук и встреч? Я к выдержке стремлюсь.

Но в чёрствости меня не упрекай, –
Мы знали цену дружбы в общежитии:
Бежали дни, как чистая река,
И были мы щедры не по наитию.

И блюдо не делили за столом:
Шкварчит картошка в сковородке жгучая, –
Мы ту картошку дружно – вчетвером…
И нет, чем дружба, ничего могучее.

Я помню: Коля Огарь занемог,
В простуде слёг под шум дождя осеннего,
А Вася Цовма рядом был, как Бог
От медицины – братик милосердия.

Он и кормил его, и колдовал,
Микстурой потчуя и всякими малинами,
И дружеским дыханьем согревал,
И тёр к отбою ядами пчелиными.

А Пирогов мне за глоток вина
Вдруг уступил волшебника-Есенина.
С тех пор литература вся до дна
Видна при свете признанного гения.

Конструкторы, технологи – друзья,
Ну что без вас завод – железо стылое?
Без Абдулы, без Мухина нельзя,
Без Чумака, Журжалина Василия…

А кто сказал, что позабыт Смирнов,
Что заменим Георгий Москаленко?
Я вижу свой завод и среди снов,
И в полусне, как задремлю маленько.

Ценю я тех, кто ныне среди нас,
И кто погиб в войне – во имя братства;
И верю: выведет нас в этот смутный час
К победам   Труд, рванувшийся из рабства.

    28 ноября – 9 декабря 1995 г.
               

* «Буревестник» -  знаменитый танцевальный ансамбль ХТЗ